Да и его Петранка, казалось, не составляет исключения, а ему бы хотелось, чтоб дело обстояло именно так. Сам он не имел сердечных тайн от своей дочери – если не считать мимолетных флиртов, на которые изредка поддавался. Он знал, что в силу возвращающегося недуга одиночеству суждено стать его естественным состоянием, хотя ему и приходилось быть свидетелем удивительных историй с хромыми людьми. Важнее было то, что как вдовец он отказался от соблазнительных перемен, от так называемого разнообразия, страстей и любовных приключений – они были ему чужды, да и времени на них не хватало, отведенного лишь для себя времени. На второй год после смерти Жечки у него завязались близкие отношения с одной овдовевшей сослуживицей, несколько месяцев они тешились взаимностью, но Петранка постепенно взрослела, и он понял, что так продолжаться не может. Его сотрудница жила со своими детьми, так что встречаться им приходилось у него дома, в вечном страхе быть «уличенными». А на брак он не мог решиться, этот шаг перевернул бы всю его жизнь, лишил бы возможности бывать с собою наедине и, прежде всего, сказался бы на их отношениях с Петранкой, которыми он дорожил больше всего. И, побежденный, он отступил.
Арнаудов так бы не повел себя – он бы снял какой-нибудь чердак, какую-нибудь квартирку, как, вероятно, и поступил в случае с Кушевой, ведь они не встречались у нее дома, изображал бы перед женой занятость, не знаю что еще… Впрочем, Тина не выглядела наивной, скорее она играла роль светской дамы, смирившейся с положением, определяемым рангом и именем своего мужа. Отношения Григора с Кушевой длились долго, это не подлежало сомнению. Потом вмешался этот разбойник Балчев, дело дошло до кризиса с абортом, и тут снова появился Григор. Стоп, Коля. Здесь абсолютной уверенности быть не может, ведь ты располагаешь лишь косвенными данными: совпадение гибели Кушевой с возвращением Григора из Варны, конечно, серьезное совпадение, а помимо этого лишь их поездки в город Ф. – этакое служебное совпадение. Все остальные следы относятся к первому периоду, даже если предположить, что существовал и второй.
Похоже, он и вправду существовал, так как из последней справки стало ясно, что оба бывали в Ф. по поводу одних и тех же сделок, а это уже трудно назвать совпадением, да к тому же случайным. Кушева ездила туда в качестве эксперта, после нее прибывал Григор, чтобы поставить подпись. Не могли они не знать о поездках друг друга. Спрашивается: на какой основе они сблизились снова – на интимной или на деловой? А может быть, на интимно-деловой или делово-интимной. Если на первом месте были интимные отношения, то естественно было организовать совместное посещение Ф., хотя не стоит сбрасывать со счетов и предусмотрительность Григора, вот и командировки у них не совпадали по времени. Выходит, преобладал деловой подход, хотя одно другому не мешает, даже наоборот. Если в ход пошел расчет, то на такой риск могли отважиться лишь близкие люди, знающие друг друга до корней волос, выкрадывающие у жизни мгновения без оглядки…
Стоп, Коля… Но на что примерно мог бы рассчитывать Григор? На направляемые им мнения Кушевой как эксперта, это раз. Но она же специалист по технологиям, а не по оборудованию, хотя Балчев и твердит, что одно с другим связано. Помимо этого, согласно справке, Кушева была не ведущим экспертом, а довольно скромным ассистентом, притом новичком. Скорее она могла выступать в роли осведомителя, доверенного лица, которое сообщало бы Григору о состоянии технических переговоров, оценивало предложения. Кушева не ездила во Францию, но, несомненно, была знакома с предложениями французской фирмы, так как требовалось оценить и ее немецкого соперника. Где-то здесь должна быть зацепка…
Незаметно он миновал легкий и почти безлюдный участок горной трассы, скоро предстоял спуск в долину, а там взгляду и мысли предстояло рассеяться. Он подобрался к самому важному вопросу, от которого зависело все остальное: во имя чего Григор мог решиться на крайность и способен ли он был это совершить. С тех пор, как Станчев напал на след, этот вопрос не выходил у него из головы. Именно он толкал его на встречу с Григором, заставлял выдумывать эти легенды и разыгрывать спектакли в надежде выйти на психологический, неосязаемый след, на неожиданное наблюдение, которое, дай боже, станет оправданием, снимет вину, и тогда отпадет надобность в унизительных допросах. Сейчас стало ясно, что это ему не удалось. Ну-ка, логика, помогай… Григор не мог решиться на такое из-за раздела комиссионных, для него это слишком элементарно, даже глупо. Ревность? Почти исключено. Может быть, угрозы со стороны Анетты, но в чем они могли заключаться? По служебной линии она не могла ему угрожать, разве что шантаж, но это особое дело. Может быть, она испугалась и отказалась от дальнейшего опасного сотрудничества. И если они разругались, то в пылу она могла намекнуть на возможность выдачи. Но одних намеков для таких вещей мало, они должны были бы глубоко погрязнуть во взаимном подозрении и ненависти. А Кушева не могла не знать, что при всех смягчающих вину обстоятельствах ее бы ожидал солидный срок заключения.
Он с трудом вписался в крутой поворот – прозевал предупреждающий знак. Есть и другая возможность: Григор мог предложить ей бежать, а она не решилась. Тогда, охваченный тяжелыми сомнениями, он решается посягнуть на единственного свидетеля.
Стоп, стоп, Коля! Хоть так, хоть сяк, а отработанной версии у тебя нет. Неужели тебе придется вернуться к самому началу и свести дело к случайному несчастью, автомобильной катастрофе? Ведь Кушева могла быть в машине одна. Лишь присутствие Григора перечеркивает эту возможность – тогда получается, что катастрофа могла быть и подстроена.
Станчев выехал на равнину и включил радио.
Вечер он провел за трапезой у двоюродного брата, в окружении его домочадцев. Столы ломились, но Станчев здорово устал и быстро начал клевать носом. Утром проснулся поздно. Дом словно вымер, взрослые разбежались на работу, дети – на игрища. Станчев обнаружил оставленный ему завтрак и записку с извинением, что хозяева не могли составить ему компанию, но на обед они обязательно соберутся вместе. От записки веяло уважением к его милости в сочетании с той неопошленной учтивостью в отношениях между близкими людьми, которую большие города уже давно перемололи в пыль. Станчев позавтракал и направился через все село к реке. На протяжении километра она вилась по веселой долине, бывшей истинным раем для овощей. Особым полноводьем она не отличалась, лишь весной да в период осенних дождей река показывала свой норов, рушила плотины и маленькие дамбы, заливала пойму и бурлила на излучинах. Большею частью русло заросло лозой, лишь в некоторых местах виднелась водная гладь, главным образом на быстрине. В двух местах вода перекатывалась через пороги, под которыми дремали развалины старых мельниц, пригодные лишь для детских игр и для киносъемок, посвященных уже изжившему себя патриархальному селу.
Оно и вправду отошло в мир иной. Станчев шагал между выстроившимися шеренгами новыми двухэтажными кирпичными домами, с побелкой и без оной, с балконами, с гаражами, некоторые еще только строились. Дома были втиснуты в тесные дворы с немногочисленными обитателями – одинокий поросенок, пара клеток с птицей, две-три овцы. Некоторые улицы были заасфальтированы, другие же тонули в зарослях бузины и чертополоха, в которых копошились куры. Далеко внизу, на перекрестке, натужно взревела машина и исчезла в клубах пыли. Вокруг не было ни души.
Станчев прошагал мимо старой школы, уже давно закрытой и превращенной в склад, остановился под акацией, огляделся вокруг. Здесь прошли его детские годы, здесь учитель Тотю знакомил их с азами… И он подумал о Дешке. Она жила за школой, куда он и свернул. Дешкина хибарка, обвалившаяся, с выгнувшейся крышей, зияла пустыми глазницами окон. Рядом с домом, в тени, на привязи пасся ослик, он навострил уши и, как показалось Станчеву, следил за его ковылянием.
Дешка, Дешка… – что-то оборвалось в его душе. Он знал, каков был ее конец – проглотила целую пригоршню таблеток, без видимой причины, должно быть, так и записали в следственном протоколе: самоубийство при невыясненных обстоятельствах. С тех пор прошли годы, он ее позабыл, но бывали минуты, когда ее узкое лицо, тонкие руки и костлявые лодыжки внезапно оживали перед глазами, а с ними на него обрушивался ворох воспоминаний. Не смог он привлечь ее в свое время, уберечь ее. Невыясненные обстоятельства… Под пристальным взглядом длинноухого он стал заметнее волочить ногу, известны они мне лучше всех выясненных, самых выясненных… А вера в бога ей не помогла, это факт.
– Добрый тебе день…
Станчев удивился, услышав приветствие, и лишь сейчас заметил высохшую старушку, всю согнутую артритами, сгорбившуюся на скамейке под диким орехом. Под вязом, поправил он себя.
– Добрый день, бабушка.
Старушка осведомилась, кто он и кого ищет, но не смогла припомнить его родителей.
– Должно быть, ты из верхнего села, дитя мое.
Станчев кивнул.
– А кем же ты Дешке приходишься?
– Учились вместе.
– Так, значит… А ты, верно, хромаешь? Хоть и неподготовленный к такому повороту, Станчев объяснил, что к чему.
– А я подумала – катистрофа. Таперича молодые легко ломают кости.
Станчев спросил, сколько ей лет.
– К зиме должно стукнуть девяносто год, ежели господь не приберет. Из Пчеларовых я, коли слыхал.
– Сама живешь?
– А-а, где там сама, просто весь народ на работе. Такой их век – работать.
– А есть ли у тебя внуки, правнуки?
– Есть, куда им деться… Только всех по городам разнесло. Вот сын только остался здесь, с жонкой… А чего спрашиваешь?
Станчев замялся.
– Бабушка, а неизвестно тебе, почему Дешка наложила на себя руки?
Старушка помолчала.
– Судьба ее, Дешкина, была нелегкая… Отец пил – не просыхал, лупил их, как скотину, чуть не до смерти, да и мать ее вскорости отправилась на тот свет, бедолага, оставила на Дешку братца меньшого. Одно время услыхали, что явился к Дешке свататься жених, сущий разбойник из другого села, творил невесть чево, а потом его, как ветром, сдуло, так-то… Проводили мы Дешку, истинную святую, прямо с иконы спустилась в гроб… А ты не священник, часом, будешь?.. Только что без бороды и рясы…
– Почему священник, бабушка? Разве Дешка верующей была?
– У-у, таких верущих, как она, в селе и не было никогда… Страдалица чистая, как не быть верующей… А ты точно священник?
Станчев распрощался со старушкой и направился к верхней мельнице. Она стояла неподалеку – это его несчастье с падением произошло как раз у нижней, с тех пор туда не ступала его нога. Но пройдя половину пути, петлявшего среди налившихся колосьев пшеницы, он неожиданно свернул на развилке и со стучащим сердцем остановился под ивами, склонившимися над развалинами мельницы. Его взгляд описал медленную дугу, но так и не обнаружил злокозненного дерева. Той ивы не было. На ее месте вперемешку с ракитой и камышом росли молодые тополя. Срубили ее, подумал он, или сама рухнула, ивы не живут долго.
Только сейчас он услышал журчание воды в желобе из прогнивших, замшелых досок. Синевато-прозрачная в тени ив, она стекала вниз и пенилась в заводи. Поляна была обильно удобрена овечьим навозом, наверху, в ветвях дерева, одиноко торчало покинутое гнездо. Станчев разулся, закатал штанины и опустил ноги в воду. По его телу пробежал озноб, мимо сердца ко лбу, истома охватила его, и он повалился на спину, не вытаскивая ноги из воды. Сквозь ветки синело бездонное небо, от которого веяло необъяснимой нежностью. Подобную, только горькую нежность излучала Дешка. Где она теперь – неужели там, наверху? Хорошо сказала старуха: прямо с иконы спустилась в гроб. И еще верно сказала – насчет страдания и веры. Точно, бабка, точно так. В жизни столько страданий, что одной решимости мало, нужно еще терпение. А самые чувствительные не выдерживают.
Припомнились ему их вечерние беседы под скалой Чукой. Он ей рассказывал о Рэмсе, о борьбе, а что слышал в ответ? Что она рождена не для этого, что борьба – это что-то трудное и опасное, ты, Коля, хромаешь, и тебе нужно быть очень осторожным, чтобы не озвереть в этой твоей борьбе, чтобы остаться справедливым… Что-то в этом роде сказала, без околичностей, как маленькая сельская пророчица. А был ли он справедлив?
Мучительный вопрос, может быть, самый мучительный. Чувство справедливости заложено в каждом человеке, но оно выражается скорее как социальное требование. Когда же приходит час продемонстрировать собственную справедливость, человек часто сгибается, лишь самые достойные выдерживают. Справедливость – это не только гордая потребность, она предполагает и равновесие между претензиями к другим и взыскательностью к самому себе. Потому-то люди, скажем, более щедры, чем справедливы. И это применимо к народам, к идеям… Станчев поднял взгляд в небесную синь, и в голове его отчетливо прозвучали слова: нравственность погибнет тогда, когда мы перестанем рожать, растить и беречь своих донкихотов. О санчопансах природа и жизнь сами заботятся. Дон Кихот – это сама справедливость, Санчо – это польза… Надо поделиться этой мыслью с Михой…
На обратном пути он заглянул на кладбище, посидел у могилок родителей, нашел и Дешкину, заросшую бурьяном, с покосившимся деревянным крестом, на котором с трудом можно было прочитать ее имя. Он прополол сорную траву, насколько это было возможно, и вернулся домой в самую жару, уставший и взмокший.
После обеда прилег и погрузился в глубокий сон. Ему снилось то Дешкино лицо, просвечивавшее сквозь залитые закатом кусты под Чукой, то он падал с обломившегося сука ивы, а старушка в черном крестилась и причитала: «Быть этому мальчонке священником, священник из него выйдет справный…» Станчев ворочался на кровати, весь мокрый от пота, но вместо того, чтобы проснуться, снова карабкался на иву, а снизу ему кричали, чтоб он слезал, слезал, но он все равно продолжал ползти вверх, к самой верхушке, над которой сияло Дешкино лицо, мокрое от небесной росы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17