Какая белая, молочно-белая кожа… Ничего не выражающее лицо. Как у сфинкса. И зрачки, где же ее зрачки?
– И с Трошиным, – сказала Сабина и впервые улыбнулась.
– С Трошиным?
– Да вот, познакомилась и с Трошиным.
– Ну это, несомненно, лучшее из всего, что вы сделали, – иронично сказал Трошин и улыбнулся.
– А интервью?
– Где вы остановились?
– Здесь, в этом отеле.
– В каком номере?
– Семьсот десять. Над вами.
– Сегодня уже поздно, – сказал Трошин, посмотрев на часы. – Я устал с дороги. Завтра у меня по программе доклад. Значит… завтра, ближе к вечеру, вам это подходит?
– Да, – кивнула девушка.
Трошин встал, заплатил бармену и направился к выходу. Спиной он чувствовал кошачий взгляд Сабины. Что-то смущало его в этой девушке. Что-то здесь было не так, он чувствовал, что что-то не так…
10
Ян Здржазил очень удивился, когда после нервозной прогулки по вестибюлю отеля, не зная, куда себя деть, он зашел в бар «Диана» и там за одним столиком увидел тех двоих, которых еще утром заметил среди писателей. Здржазил на мгновение остановился, колеблясь, не подойти ли к ним. Они, однако, были настолько погружены в разговор, что Ян не решился, сел у стойки и заказал кофе. Эти двое невероятно походили друг на друга, оба светловолосые, в джинсах, в почти одинаковых футболках. Судя по всему, они были немного выпивши и, казалось, играли в какую-то странную игру, в какой-то словесный пинг-понг. Иногда до Яна доносились отдельные слова…
– Herbert Marcuse, – сказал первый.
– Angela Davis, – сказал второй.
– Erich Fromm! – выпалил Пипо Финк, вспомнив, что в те годы все как сумасшедшие читали Fromm'a. «Искусство любви» и «Маленький принц» Exupйry были непременными подарками на всех днях рождения.
– Alan Watts! – сказал Марк Стенхейм. Пипо не знал, кто такой Watts, но ловко отбил шарик.
– Судзуки, дзен-буддизм, Herman Hesse, – сказал Пипо. Это он читал. Цитаты из дзен-буддизма всегда были частью «джентльменского набора» Пипо, когда он кадрил какую-нибудь девчонку.
Ответ Пипо вызвал у американца характерный свист, как на рок-концерте или футбольном матче.
– Abbie Hoffman, Jerry Rubin, – сказал Марк.
– Rudi Dutschke! – сказал Пипо, элегантно отвечая европейским примером.
– Paul Goodman! – уже поджидал Пипо Марк.
– Allen Ginsberg! – парировал без раздумий Пипо. Пластинка, на которой Ginsberg сам читает свой «Howl», стояла у Пипо дома среди старых дисков.
– Timothy Leary, Carlos Casta?eda, – был начеку Марк.
– Bob Dylan, – отбил Пипо, быстро отпил водки и потер руки.
– Ken Kesey! – красиво вернул удар Марк.
– Jack Kerouac! – отрезал Пипо. В те времена он читал «На дороге», в переводе на хорватский. И Salinger'a, собрание сочинений.
Теперь Марк сделал глоток водки, потер рукой лоб и резко бросил:
– Laing!
И здесь Пипо был подкован. И Laing'a он читал, правда гораздо позже, тоже в переводе.
– Reich! – ответил на удар Пипо, хотя самого Reich'a он не читал никогда.
– The Doors, – сменил темп Марк.
– Flash Gordon! – коварно ответил Пипо, и Марк поперхнулся от смеха.
– Черные пантеры! – сказал Марк, посылая Пипо красивый мяч.
– Che Guevara! – парировал Пипо.
– Julian Beck! – отбил Марк. И пока Пипо, решив переменить тактику, соображал, как по-английски сказать: «Будем реальны, потребуем невозможного», и вместо этого пробормотал только: «Make love, not war», Марк его уже обскакал:
– The whole world is watching!
– А знаешь, что мы забыли?! Мы забыли самое важное! – хлопнул себя ладонью по лбу Пипо.
– Что?
– Beatles! Старых добрых Beatles…
– И Jan Palach! – прозвучало неожиданно сзади. Пипо и Марк оглянулись и увидели худого, бледнолицего человека, который стоял возле их столика с чашечкой кофе в руке. Пипо взглянул на табличку с именем у него на пиджаке. «Ян Здржазил. ЧССР».
– Jan'a Palach'a! Вы правы! Как это мы могли забыть его! Садитесь… – любезно проговорил Марк, встал, протянул чеху руку, предлагая сесть. Ян Здржазил ничего не понял, но эти двое были ему очень симпатичны. Пипо обратился к Яну:
– Вы говорите по-английски?
– По-русски, – сказал Ян, смущенно пожав плечами. Пипо попытался припомнить что-нибудь из русского, который он учил в средней школе:
– Mi sejtchas pit… pjom za Jana Palacha! Ponimajech? Nazdarovie.
– За Яна Палаха! – сказали они и опрокинули по рюмке водки, только что принесенной официантом.
Ян Здржазил болезненно усмехнулся, его нервное напряжение немного спало, ему показалось, что он сейчас расплачется из-за Яна Палаха, и захотелось предложить выпить еще и за Joan Baez, он любил эту певицу, но, наверное, это было бы неприлично, и он просто сел за их столик.
Пипо было немного жаль, что чех прервал их игру. Он растроганно смотрел на Марка и думал о том, что в один год, в шестьдесят восьмом, они оба поступили в университет, с той только разницей, что Марк жил всем тем, о чем Пипо мог лишь мечтать. Или, лучше сказать, за чем он мог следить, хотя, конечно, все доходило до него с опозданием. А когда доходило, Пипо во всем узнавал собственное прошлое, которое, несомненно, когда-то имело место и которое тогда Пипо не умел воспринять как настоящее. Вот так-то… И в Лондон он впервые попал тогда, когда другим Лондон уже надоел. И в Париж поехал с опозданием. Причем с мамой, в группе «Генералтуриста». А некоторые из его поколения в те годы уже все это освоили, снялись с якоря и отправились в Индию. Или, по крайней мере, в том же шестьдесят восьмом, если не пришлось ни в чем участвовать здесь, махнули на поезде к студентам в Белград. И пока другие жили в коммунах, он жил в коммуне с мамой, пока кое-кто выращивал на балконе первую марихуану, на подоконнике Пипо грелись на солнце маринованные огурцы.
– Унесенные ветром, – сказал Пипо пригорюнившись и махнул рукой.
– Gone With the Wind, – сказал Марк и улыбнулся.
– Vom Winde verweht, – сказал еле слышно Rudi Dutschke. Пипо бросил обеспокоенный взгляд at Greta и сжал руку Rudi.
– Борьба продолжается, Rudi, – сказал он твердо. Но Rudi его не слышал, во всяком случае так казалось. Он повернулся к окну.
– Как валит снег над Вrhus, – прошептал он и закрыл глаза.
Все трое, испытав радость короткой встречи на перекрестке дорог, обозначенных на старой пыльной карте, погрузились в меланхолию. Пипо пришла в голову простая мысль, что в те годы постоянно и всеми употреблялось слово «счастье», какой бы смысл в него ни вкладывали. Но оно существовало. А что сейчас? И куда ушло то время? И что было после?
– Послушайте, – обратился Ян Здржазил к Пипо. – Я не знаю, как сказать это…
– Skazi, – сказал Пипо, припоминая свой русский.
– Я действительно не знаю, как это объяснить… У меня здесь есть рукопись романа. Моего романа. Шестьсот страниц. Все так глупо получилось, страшно глупо, я даже не могу вам сейчас объяснить… Проблема в том, что роман у меня с собой. И я не могу везти его назад, в Чехословакию. Вы понимаете? Я привез его, потому что я просто схожу с ума, мне трудно все это сейчас рассказать. Но если его у меня найдут, если я попытаюсь ввезти, рукопись обратно в свою страну, то я пропал, точно пропал…
Пипо перевел сбивчивую речь Здржазила.
– О, диссидент? – понимающе и сочувственно сказал Марк.
– Нет… Это не так просто… – возбужденно возразил Здржазил, несколько задетый налепленным неуместным ярлыком, а потом замолк. Нет, они не поймут, не смогут понять. Да и как им все объяснить?!
– Вы хотите, чтобы я взял ваш роман и передал его какому-нибудь чешскому издателю в Америке, так? – попытался помочь чеху Марк.
– Да. То есть нет… Я вам сообщу. Да, самое важное, чтобы вы его передали. Или пусть останется у вас, – обратился чех к Пипо.
– О. К., – произнес американец. – Я так и сделаю. Нет проблем. Только… вы видите меня впервые в жизни, почему вы мне доверяетесь?
– Я вынужден вам довериться. Мне ничего другого не остается. Понимаете? В четверг я должен вернуться назад…
– О. К., – повторил Марк.
– Я передам вам его завтра утром… – с облегчением вздохнул Здржазил.
И Пипо вздохнул с облегчением, потому что перевод с английского на русский, которого он не знал, очень утомил его. Кроме того, его задело, что чех сразу вызвал такую симпатию амера и что у него рукопись в шестьсот страниц, а у Пипо – ничего.
Ян Здржазил улыбался им такой счастливой и доверчивой улыбкой, что Пипо и Марк, искренне растроганные, заказали еще три водки. А потом Пипо, совершенно размякший, тихонько запел:
Let me take you down
Cause I'm going to
Strawberry Fields.
Nothing is real
And nothing to get hung about…
После чего подошел бармен и убедительно попросил их не петь, добавив, что бар скоро закрывается.
Немного позже портье отеля «Интерконтиненталь» с негодованием наблюдал сцену, которая разыгрывалась в фойе. Двое молодых, несомненно пьяных мужчин разделись до пояса, поменялись футболками, а потом и кроссовками. При этом они бессмысленно скалились. Портье уже хотел предупредить их, чтобы они не безобразничали, но тут один направился к выходу, а другой, раскачиваясь и напевая какую-то мелодию, к лифту.
В это время Ян Здржазил лежал в темноте гостиничного номера, уставившись в голубоватый свет, проникавший через окно и бормотал:
Prsi a venku se setmelo,
table noc nebude kr?tk?,
jehn?tka viku se zachtelo
bratricku, zavirej vr?tka.

11
Жан-Поль Флогю вопросительно посмотрел на Рауля. Рауль утвердительно кивнул и открыл тяжелую дверь. Они оказались в полумраке, пропитанном резким запахом мочи.
– Нам нужно на второй этаж. Лифт не работает, – сказал Рауль извиняющимся тоном.
Поднялись на второй этаж. Рауль нажал кнопку звонка рядом с застекленной дверью, через которую пробивался слабый свет. Жан-Поль Флогю нетерпеливо постукивал по полу своей элегантной тростью. Рауль пожал плечами и позвонил еще раз. Чья-то тень появилась по другую сторону, медленно открылось окошко, в котором вскоре показалось серое каменное лицо. Два зеленых глаза неподвижно уставились на посетителей через круглые очки с толстыми стеклами. Спустя несколько мгновений дверь щелкнула, и посетителей наконец впустили.
– Добрый вечер, – приветствовал Рауль по-хорватски с иностранным акцентом.
Человек в очках лишь угрюмо кивнул и удалился, оставив посетителей самих разбираться, что к чему.
Мутный свет стеклянных люстр освещал пустые помещения. Сначала они заглянули в первую, большую, комнату, заполненную безвкусными зелеными креслами. В углу помещался рояль, а на стенах – огромные увеличенные фотопортреты. Жан-Поль Флогю молча показал рукой на фотографии. Рауль монотонно перечислял: Ковачич, Симич, Прерадович, Релькович, Назор, Гай, Мажуранич, Крлежа…
– Писатели?
– Да, месье.
– А этот?
– Покойный господин президент.
– Хм…
В воздухе витал застоявшийся запах табачного дыма. Жан-Поль Флогю тростью раздвинул грязные шторы на огромных окнах. Окна смотрели на мрачную главную площадь.
Точно на уровне глаз Флогю периодически поднимала одно крыло неоновая сова. Жан-Поль Флогю подождал, пока она поднимет второе. Сова, однако, упорно продолжала работать только одним. Часы на площади показывали десять часов двадцать минут.
Посетители вошли в следующую комнату, обставленную еще скромнее. И там никого не было. Затем они прошли в третью, где за стойкой бара их ждало то самое серое каменное лицо, которое они уже видели через окошечко. Зеленые глаза неподвижно смотрели на них через круглые очки с толстыми стеклами. Возле стойки, покачиваясь, стояла особа женского пола, одетая во что-то странное, среднее между костюмом супермена и спортсмена. На ногах у нее были кроссовки, а из-под небрежно наброшенной на плечи зеленой пелерины виднелись красные тренировочные штаны. Обернувшись, она с интересом наблюдала за посетителями.
Жан-Поль Флопо и Рауль сели за один из столиков. Лицо типа за стойкой бара не дрогнуло.
– Моцарт! – выкрикнула по прошествии некоторого времени особа женского пола, и каменное лицо за стойкой чуть шевельнулось.
– Два чая, – сказал Рауль. Тип отрицательно мотнул головой.
– Тогда два кофе.
– Аппарат сломан.
– Два зока, – сказал Рауль, непонятно почему вместо «с» выговорив «з». Тип снова мотнул головой.
– А что у вас есть?
– Gemist…
Рауль нерешительно пожал плечами, и тип, истолковав его движение как заказ, занялся за стойкой приготовлением напитка.
– Рауль, как вы думаете, не пригласить ли эту даму присоединиться к нашему обществу… – с улыбкой сказал Жан-Поль Флопо. Рауль встал, но женщина со стаканом в руке уже направлялась в их сторону. Она подошла, села и решительно поставила свой стакан на их столик.
– Добрый вечер… Простите, это Клуб писателей? – спросил Рауль по-хорватски.
– Да, – отрезала женщина. – И не мучайтесь с этим хорватским. Говорите по-французски. Вы ведь оба с Литературной встречи? – добавила она скорее утвердительно, чем вопросительно.
Жан-Поль Флогю дружелюбно кивнул и спросил:
– Простите, мадам, а где писатели?
– Нет их! Нет писателей, нет литературы! Романы здесь жизнь пишет, а вместо литературы у нас одна херня! – спокойно высказалась женщина и отпила глоток из своего стакана. Жан-Поль Флопо любезно улыбнулся.
– Простите, а есть в городе какое-нибудь другое место – кафе, клуб, ресторан, где собираются писатели?
– Да что вас заклинило… писатели, писатели?!
– Ну хорошо, допустим, вообще богема.
– Если нет литературы, откуда возьмется богема, как вы считаете?
– Gemi?t! – сказал человек-лягушка, поставив на столик два стакана. – И счет!
Жан-Поль Флопо кивнул. Рауль достал кредитную карточку.
– Карточки не принимаем! – процедил тип сквозь зубы.
– Запиши на мой счет, Моцарт. И не перди, – вмешалась дама. Тип кивнул головой, побрел к стойке и там снова натянул на лицо неподвижную маску лягушки.
– Благодарю вас, мадам, – сказал любезно Жан-Поль Флогю. – Позвольте представиться…
– Нет смысла, – сказала женщина. – Я все равно забуду. Иностранцы через этот город только проезжают. Не задерживаются.
Жан-Поль Флогю с интересом изучал удивительную особу.
– За ваше здоровье, мадам, – сказал он.
– Будем здоровы! – сказала женщина и одним махом опустошила свой стакан.
– Могу ли я пригласить вас на небольшое party в четверг, в отеле «Интерконтиненталь»?…
– Опять писатели? – спросила женщина.
– Да.
– Может, приду… – сказала женщина и крикнула: – Моцарт, еще один gemi?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28