Она совсем беззащитна перед таким мерзавцем.
— А что, по-твоему, я должен сделать?
— Предупреди ее, что он авантюрист.
— Э, милый мой, это меня не касается.
— Как! Она ведь будет твоей родственницей!
— Да, да, конечно. Но какие у нас основания думать, что у Мадзелли преступные виды на нее? Он совершенно так же любезничает со всеми женщинами и еще никогда не сделал и не сказал ничего неприличного.
— Хорошо! Если ты не желаешь взять эту обязанность на себя, я сам разделаюсь с ним, хотя меня это, несомненно, касается гораздо меньше, чем тебя.
— Ты что ж, влюблен в Шарлотту?
— Я?.. Нет… Но я прекрасно вижу, что за игру ведет этот негодяй.
— Знаешь, дорогой, ты собираешься вмешаться в очень деликатное дело, и если только ты не влюблен в Шарлотту, то…
— Да не влюблен я… Но прохвостов надо гнать.
— И что ж ты намерен сделать?
— Дать мерзавцу пощечину…
— Вот умно! Лучшее средство, чтобы она влюбилась в него. Вам придется драться, и ты ли будешь ранен или Мадзелли — все равно в ее глазах он станет героем.
— А что, например, сделал бы ты?
— На твоем месте?
— Да, на моем.
— Я поговорил бы с девчуркой как друг. Она очень тебе доверяет. Так вот, я бы ей без обиняков рассказал, что собой представляют эти проходимцы. У тебя такое обличение здорово получилось бы. Ты умеешь говорить с жаром. И я бы дал ей понять, во-первых, почему он прилип к испанке, во-вторых, почему он повел атаку на дочку профессора Клоша, в-третьих, почему он, потерпев поражение, обхаживает теперь девицу Шарлотту Ориоль.
— Но отчего ж ты сам не хочешь это сделать? Подумай, ты ведь скоро будешь ее близким родственником.
— Да видишь ли… видишь ли… После того, что было между нами… Мне неудобно. Понимаешь?
— Верно, тебе неудобно. Я сам с ней поговорю.
— Хочешь, я сейчас же устрою тебе разговор с ней наедине?
— Ну, разумеется, хочу.
— Прекрасно. Пойди погуляй минут десять, а я тем временем уведу Луизу и Мадзелли, и, когда ты вернешься, она будет одна.
Поль Бретиньи пошел в сторону Анвальского ущелья, обдумывая, как начать этот щекотливый разговор.
Он действительно застал Шарлотту одну в холодной гостиной отцовского дома, выбеленной известкой, и, сев около нее, сказал:
— Это я, мадемуазель, попросил Гонтрана устроить мне встречу с вами наедине.
Она посмотрела на него своим ясным взглядом.
— А для чего?
— О, конечно, не для того, чтобы угощать вас пошлыми любезностями на итальянский лад, а чтобы поговорить с вами как искренний, преданный друг, дать вам совет.
— Говорите.
Он начал издалека, сослался на свой жизненный опыт, указал на ее неопытность, а затем в осторожных, но ясных словах рассказал ей об авантюристах, которые повсюду ищут себе поживы, с профессиональной ловкостью обирают добрых и простодушных людей, и мужчин и женщин, завладевают их кошельками и сердцами.
Шарлотта немного побледнела и слушала его настороженно и внимательно.
— Я и понимаю и не совсем понимаю. Вы, должно быть, имеете в виду какого-то определенного человека. Кого именно?
— Доктора Мадзелли.
Она потупилась и, помолчав немного, сказала тихим, неуверенным голосом:
— Вы так со мной откровенны, что и я должна отплатить вам тем же… Я вам признаюсь, что со времени… со времени помолвки моей сестры я уж не такая глупая, как раньше… поумнела немножко… Ну, так вот… Я и сама догадывалась о том, что вы мне сейчас сказали, и посмеивалась втихомолку… Я видела, к чему он клонит.
Она подняла голову, и в улыбке, озарившей ее личико, в хитром взгляде и во вздернутом носике, во влажном блеске зубов, сверкнувших между приоткрытыми губами, было столько свежей, юной прелести, веселого задора, милой шаловливости, что Бретиньи охватил бурный порыв такого же страстного влечения, который бросил его год тому назад к ногам покинутой теперь женщины. А сердце его было полно ликующей радости: значит, она вовсе не оказала предпочтения Мадзелли Победа досталась ему.
Он спросил:
— Так вы его не любите?
— Кого? Мадзелли?
— Да.
Она ничего не ответила, только посмотрела на него таким грустным взглядом, что у него вся душа перевернулась, и он с мольбой спросил:
— И никого… никого не любите?
Она потупилась.
— Не знаю… Люблю тех, кто меня любит.
Он схватил обе ее руки и принялся целовать то одну, то другую в каком-то исступлении, в том сладком безумии, когда в голове человека туман и слова, срывающиеся с уст, подсказывает ему не разум, куда-то вдруг исчезнувший, а взбудораженные чувства. И между поцелуями он лепетал:
— Шарлотта… маленькая моя… Так ведь это я… я люблю вас.
Она вырвала одну руку и, закрывая ему рот, испуган но зашептала:
— Молчите… Не надо… Молчите… Прошу вас. Мне будет так больно, если и это ложь.
Она встала, встал и он и, сжав ее в объятиях, крепко поцеловал в губы.
Внезапно раздался какой-то шум, они отпрянули друг от друга, — в комнату вошел старик Ориоль и с ужасом уставился на них. Вдруг он закричал:
— Ах, пррроклятый!.. пррроклятый!.. Пес пррроклятый!
Шарлотта убежала. Мужчины остались одни, лицом к лицу. Прошло несколько секунд тяжелого молчания, потом Поль попытался объясниться:
— Ах, боже мой… Я, конечно, виноват. Я повел себя, как…
Но старик его не слушал. Распалившись гневом, он двинулся на Поля и, сжимая кулаки, рычал:
— Ах, пррроклятый!.. Черррт прроклятый!..
И, подойдя к Полю вплотную, схватил его за шиворот жилистыми мужицкими руками. Но Поль, такой же рослый и превосходивший овернца силой и ловкостью спортсмена, отбросил его плечом и, прижав к стене, сказал:
— Послушайте, дядюшка Ориоль. Не стоит нам драться. Лучше давайте договоримся. Ну, я поцеловал вашу дочь. Это правда. Даю честное слово, в первый раз поцеловал. И даю честное слово, что хочу на ней жениться.
Жажда физической расправы стихла в старике от увесистого толчка противника, но гнев его не остыл, и он, заикаясь, бормотал:
— Ага, вот оно как! Приманил девку, да еще деньги ему подавай. Жулики пррроклятые!..
И все, что накипело у него на сердце, вырвалось в потоке многословных горьких жалоб. Он не мог утешиться, что обещал дать за старшей дочерью виноградники, что они попадут в руки парижан. Он уже догадывался теперь, что Гонтран нищий, что Андермат надул его, и, забывая о нежданном богатстве, которое принес ему банкир, изливал теперь свою желчь и затаенную ненависть к этим злодеям, из-за которых он теперь все ночи глаз не смыкает.
Можно было подумать, что Андермат со всей своей родней, со всеми друзьями-приятелями каждую ночь приходят грабить его, крадут его виноградники, его дочерей, его минеральные источники.
Он бросал в лицо Поля Бретиньи злобные упреки, обвинял этого парижанина в коварных намерениях завладеть его добром, обзывал его мошенником, кричал, что он хочет жениться на Шарлотте только затем, чтобы заполучить ее землю.
Бретиньи, потеряв наконец терпение, закричал:
— Ах ты старый осел! Да я богаче тебя. Я еще тебе самому могу дать денег!
Старик умолк, выслушав это недоверчиво, но внимательно, потом опять принялся обвинять и жаловаться.
Поль теперь возражал ему, объяснял, доказывал и, считая себя связанным нежданным происшествием, в котором он один был виновен, заявлял, что женится на Шарлотте без всякого приданого.
Старик Ориоль мотал головой, притворялся глухим, переспрашивал, не верил, ничего не мог понять. Он все еще считал Поля нищим проходимцем.
Бретиньи в отчаянии закричал во весь голос:
— Да ведь у меня доходу больше ста двадцати тысяч в год, старый болван! Слышишь ты? У меня капиталу три миллиона!
Старик вдруг спросил:
— А бумагу выправите? Напишете, сколько у вас?
— Напишу.
— И подпишетесь?
— Подпишусь.
— На гербовой бумаге?
— На гербовой.
Тогда дядюшка Ориоль вышел из угла, отпер шкаф, извлек оттуда два листа гербовой бумаги, вытащил обязательство, которое Андермат потребовал от него несколько дней назад, и по этому образцу сам составил диковинное брачное обещание с гарантированной женихом наличностью в три миллиона франков и заставил Бретиньи подписаться под ним.
Когда Поль вышел на улицу, ему показалось, что вся земля перевернулась. Итак, он жених, помимо своей воли, помимо ее воли, просто случайно, только оттого, что коварное стечение обстоятельств не оставило ему иного выхода.
Он пробормотал:
— Вот безумие!
А затем подумал: «Да нет. Лучше Шарлотты мне, пожалуй, во всем мире не найти». И в глубине души порадовался ловушке, которую поставила ему судьба.
VI
На следующий день с самого утра на Андермата посыпались несчастья. Придя в ванное заведение, он узнал, что ночью в Сплендид-отеле умер от апоплексического удара Обри-Пастер. Помимо того что инженер приносил большую пользу своими знаниями, бескорыстным рвением и любовью к Монт-Ориолю, который он считал почти своим детищем, было очень неприятно, что больной, приехав на воды лечиться от полнокровия, грозившего апоплексией, умер именно от удара в середине курса лечения, да еще в разгар сезона и на заре нарождающейся славы курорта.
Банкир нервно ходил по кабинету отсутствующего главного врача и старался измыслить иную причину этой злополучной смерти — какой-нибудь несчастный случай, падение с горы, неосторожность или хотя бы разрыв сердца. Он с нетерпением поджидал доктора Латона, чтобы научить его, как поумнее составить медицинский акт, не вызывая ни малейших подозрений об истинной причине смерти.
Латон влетел в кабинет бледный, взбудораженный и, едва переступив порог, спросил:
— Слышали печальную новость?
— Слышал. Умер Обри-Пастер.
— Да нет, не то! Доктор Мадзелли бежал с дочерью профессора Клоша!..
У Андермана мурашки побежали по спине.
— Что?.. Что вы говорите!..
— Ах, дорогой директор, какое несчастье! Какое ужасное несчастье! Просто катастрофа!..
Он сел и, вытирая мокрый лоб, принялся рассказывать подробности события, которые узнал от Петрюса Мартеля, а тот выведал их от профессорского камердинера.
Мадзелли усиленно волочился за рыжеволосой красоткой-вдовой, отчаянной кокеткой, недавно похоронившей мужа, который умер от чахотки, — говорят, в результате слишком нежного супружества. Однако г-н Клош догадался о планах итальянца и, не желая иметь зятем этого авантюриста, весьма решительно выгнал его, застав его однажды на коленях перед своей дочерью.
Господина Мадзелли выставили за дверь, а он пролез в окно по шелковой лестнице влюбленных. О том, как это случилось, ходили разные слухи. По одной версии, он влюбил в себя профессорскую дочь до безумия, возбудив в ней ревность, а по другой — втайне продолжал с нею встречаться, хотя для отвода глаз оказывал внимание другой женщине; но, узнав от любовницы, что профессор неумолим, увез ее нынче ночью, и теперь уж, после такого скандала, брак неизбежен.
Доктор Латон вскочил, прислонился к камину и, глядя на ошеломленного Андермата, шагавшего по комнате, воскликнул:
— Подумайте только! Ведь он врач, член медицинской корпорации. Какая распущенность!..
Удрученный Андермат взвешивал последствия события, распределял их по рубрикам, как будто подводил итог убытков:
1. Весьма неприятные слухи. Распространятся по соседним курортам, дойдут и до Парижа. Впрочем, если взяться за дело с умом, романтическое похищение может даже послужить рекламой. Тиснуть десятка полтора хлестких хроникерских заметок в газетах с большим тиражом — и к Монт-Ориолю будет привлечено внимание широкой публики.
2. Отъезд профессора Клоша — огромный убыток.
3. Отъезд герцога и герцогини де Рамас-Альдаварра — второй неизбежный и совершенно невозместимый убыток.
В итоге катастрофа. Доктор Латон прав.
И, повернувшись к Латону, банкир заторопил его:
— Идите сейчас же в Сплендид-отель. Надо составить акт о смерти Обри-Пастера. Поосторожнее составьте, чтобы и намека не было на апоплексию.
Латон взялся за шляпу и уже у дверей сказал:
— Ах да, еще одна новость! Говорят, ваш друг Бретиньи женится на Шарлотте Ориоль. Правда это?
Андермат даже вздрогнул от удивления.
— Бретиньи?! Полноте!.. Кто это вам сказал?
— Да все тот же Петрюс Мартель, а он узнал от самого дядюшки Ориоля.
— От Ориоля?
— Да, да. Старик хвастался, что у его будущего зятя трехмиллионное состояние.
Андермат не знал, что и думать. Он пробормотал:
— А впрочем, что ж… Возможно… За последнее время он явно ухаживал за ней. Но в таком случае… Послушайте… ведь в таком случае весь холм в наших руках. Ого! Надо мне поскорее самому разузнать.
И он торопливо вышел вслед за доктором, чтобы поговорить до завтрака с Полем Бретиньи.
Как только Андермат вошел в гостиницу, ему сообщили, что жена уже несколько раз спрашивала его. Он застал Христиану еще в постели; она разговаривала с отцом и братом, который рассеянно пробегал газеты.
Она чувствовала себя плохо, очень плохо и тревожно. Она чего-то боялась, сама не зная чего. И потом уже несколько дней ее преследовало, не давало ей покоя одно желание, прихоть беременной женщины. Ей хотелось посоветоваться с доктором Влеком. Окружающие так часто вышучивали доктора Латона, что она потеряла к нему всякое доверие и хотела услышать мнение другого врача, мнение доктора Блека, который все больше входил в славу. А ее с утра до вечера мучили черные мысли, обычные у женщин к концу беременности. Прошлой ночью ей приснился страшный сон, и она вообразила, что у ребенка неправильное положение, что она сама не разрешится и надо будет прибегнуть к кесареву сечению. И она все думала об этом, мысленно представляя себе, как ей будут делать операцию. Ей рисовалось, как она лежит на спине, живот у нее разрезан, кровать вся залита кровью и из комнаты уносят что-то красное, недвижимое, немое — мертвое. Она даже нарочно закрывала глаза, чтоб сосредоточиться и яснее вообразить себе ужасную, мучительную пытку. И вот она решила, что один только доктор Блек скажет ей правду, и стала требовать, чтобы его позвали сейчас же, немедленно, сию же минуту: пусть он ее осмотрит.
Андермат растерянно слушал, не зная, что ответить.
— Видишь ли, милая детка… Это очень сложно, изза моих отношений с Латоном… вернее, просто невозможно Погоди, погоди, я придумал другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34