В Руайя вышли из коляски послушать в парке музыку; Гонтран, подхватив под руку Шарлотту, убежал вперед. В открытой беседке играл оркестр, дирижер помахивал палочкой, подбадривая то скрипки, то медные инструменты, а вокруг расселось на стульях целое полчище курортных обитателей, разглядывая гуляющих. Дамы демонстрировали свои туалеты, свои ножки, вытягивая их на перекладину переднего стула, свои воздушные летние шляпки, придававшие им еще больше очарования.
Шарлотта и Гонтран, бродя на кругу, отыскивали среди сидящей публики смешные физиономии и потешались над ними.
За их спиной то и дело раздавались возгласы:
— Смотрите, какая хорошенькая!
Гонтран был польщен, ему хотелось знать, за кого принимают Шарлотту — за его сестру, жену или за любовницу?
Христиана сидела между отцом и Полем Бретиньи, следила глазами за этой парочкой и, находя, что они слишком «расшалились», подозвала их, чтобы унять. Но они, не вняв ее наставлениям, опять отправились путешествовать в толпе гуляющих и забавлялись от души.
Христиана тихонько сказала Полю Бретиньи:
— Кончится тем, что он ее скомпрометирует. Когда вернемся домой, надо поговорить с ним.
Поль ответил:
— Я тоже подумал об этом. Вы совершенно правы.
Обедать поехали в Клермон-Ферран, так как, по мнению маркиза, любителя хорошо поесть, рестораны в Руайя никуда не годились; в обратный путь отправились уже в темноте.
Шарлотта вдруг стала серьезной, — когда вставали из-за стола, Гонтран, передавая ей перчатки, крепко сжал ее руку. Девичья совесть забила тревогу. Ведь это было признание в любви! Намеренное! В нарушение приличий? Что теперь делать? Поговорить с ним? Но что же ему сказать? Рассердиться было бы смешно. В таких обстоятельствах нужен большой такт. А если ничего не сделать, ничего не сказать, ему покажется, что она принимает его заигрывания, готова стать его сообщницей, отвечает «да» на это пожатие руки.
И, взвешивая все, она корила себя за то, что чересчур разошлась, была в Руайя чересчур развязна, теперь ей уже казалось, что сестра была права, что она скомпрометировала, погубила себя. Коляска катилась по дороге; Поль и Гонтран молча курили, маркиз дремал, Христиана смотрела на звезды, а Шарлотта с трудом сдерживала слезы — в довершение всего она выпила за обедом три бокала шампанского.
Когда приехали в Анваль, Христиана сказала отцу:
— Какая темень! Папа, ты проводишь Шарлотту?
Маркиз предложил девушке руку, и они тотчас скрылись из глаз.
Поль схватил Гонтрана за плечи и шепнул ему на ухо:
— Зайдем-ка на пять минут к твоей сестре. У нее да и у меня тоже есть к тебе серьезное дело.
И все трое поднялись в маленькую гостиную, смежную с комнатами Андермата и его жены. Как только они уселись, Христиана сказала:
— Вот что, Гонтран, мы с господином Бретиньи хотим сделать тебе внушение.
— Внушение? А в чем я грешен? Я веду себя паинькой, за отсутствием соблазнов.
— Не шути, пожалуйста. Неужели ты не видишь, что поступаешь очень неосторожно и просто некрасиво? Ты компрометируешь эту девочку.
Гонтран сделал удивленное лицо:
— Какую девочку? Шарлотту?
— Да, Шарлотту.
— Я компрометирую Шарлотту?..
— Да, компрометируешь. Здесь все об этом говорят! А сегодня вечером в парке Руайя вы вели себя очень… очень… легкомысленно. Правда, Бретиньи?
Поль ответил:
— Да, да. Я вполне с вами согласен.
Гонтран повернул стул, сел на него верхом, достал новую сигару, закурил и, выпустив дым, расхохотался:
— Ах, вот как! Я, оказывается, компрометирую Шарлотту Ориоль!
Он сделал паузу, чтобы усилить эффект своих слов, и отчеканил:
— А почему вы думаете, что я не хочу жениться на ней?
Христиана вздрогнула от изумления.
— Жениться на ней? Что ты! Ты с ума сошел!
— А отчего бы и не жениться?
— На ней? На этой крестьяночке?
— Та-та-та! Предрассудки!.. Откуда ты их набралась? От своего супруга?
Христиана ничего не ответила на этот недвусмысленный намек, и тогда он произнес целую речь, задавая вопросы и сам отвечая на них:
— Хорошенькая она? Да. Благовоспитанная? Да. И к тому же чистосердечная, милая, искренняя, естественная — не то что светские барышни. Образование же у нее не хуже, чем у них: говорит по-английски и по-овернски, а это уже целых два иностранных языка. Состояния у нее будет не меньше, чем у любой дворянской наследницы из бывшего Сен-Жерменского предместья, которое следовало бы окрестить «Пустокарманным предместьем». Она дочь мужика? Ну что ж, значит, у нее здоровая кровь, и она народит мне прекрасных ребятишек. Вот вам!
Так как он излагал все эти доводы по-прежнему шутливым, насмешливым тоном, Христиана спросила нерешительно:
— Послушай, ты серьезно говоришь?
— Да еще как серьезно! Девчурка — само очарование. Сердце доброе, личико прелестное, характер веселый, настроение всегда прекрасное, щечки розовые, глаза ясные, зубки белые, губки алые, косы длинные и густые, блестящие, шелковистые. Пускай ее папаша — мужик, зато он будет богат, как Крез, благодаря твоему супругу, дорогая сестрица! Дочь мужика? Подумаешь! Да неужели дочь мужика хуже, чем дочери всяких грабителей-дельцов, которые так дорого платят за сомнительные герцогские гербы, или дочери титулованных кокоток, которыми наградила нас Империя, или же дочери двух отцов, каких мы так часто встречаем в обществе? Да если я женюсь на Шарлотте, это будет первый разумный поступок в моей жизни!
Христиана молчала, погрузившись в размышления; потом, покоренная, убежденная этими доводами, радостно воскликнула:
— А ведь он верно говорит!.. Все, все верно! Он совершенно прав!.. Так ты женишься на ней, миленький мой Гонтран?
Тогда он принялся охлаждать ее восторг:
— Ну, не спеши, не спеши! Дай мне поразмыслить. Я только высказываю несомненную истину: если я женюсь на Шарлотте, это будет первый разумный, рассудительный поступок в моей жизни. Но это еще не значит, что я женюсь на ней. Я подумываю об этом, приглядываюсь, немножко ухаживаю за ней, чтоб посмотреть, понравится ли она мне по-настоящему. Словом, я не говорю ни «да», ни «нет», но скорее готов сказать «да», чем «нет».
Христиана спросила:
— А что вы об этом думаете, господин Бретиньи? — Она звала Поля то господин Бретиньи, то просто Бретиньи.
Поля всегда пленяли поступки, в которых он усматривал душевное благородство, неравные браки, если он предполагал в них какие-нибудь рыцарские побуждения, всякий пышный покров, украшающий человеческие чувства. Он ответил:
— Я также считаю теперь, что он совершенно прав. ЕС. ПИ она ему по душе, пусть женится. Лучшей невесты ему не найти…
Но тут явились маркиз и Андермат, — пришлось заговорить о другом. Поль и Гонтран отправились в казино посмотреть, открыт ли еще игорный зал.
С того дня Христиана и Поль начали явно покровительствовать открытому ухаживанию Гонтрана за Шарлоттой.
Девушку чаще стали приглашать, оставляли обедать, обращались с нею так, словно она уже была членом семьи.
Шарлотта все это прекрасно видела, понимала и была без ума от радости. Головка у нее кружилась, она строила воздушные замки. Правда, Гонтран ничего еще не сказал ей, но все его обращение, все его слова, тон, которым он говорил с нею, более почтительный оттенок ухаживания, ласковый взгляд ежедневно, казалось, говорил ей: «Вы моя избранница. Вы будете моей женой».
А у нее во всем сказывалось теперь нежное доверие к нему, кроткая покорность, целомудренная сдержанность, как будто говорившие: «Я все знаю, и, когда вы попросите моей руки, я отвечу» да «.
В семье у нее шушукались. Луиза говорила с ней только для того, чтобы рассердить ее обидными намеками, ехидными колкостями. Но старик Ориоль и Жак, видимо, были довольны.
Однако Шарлотта ни разу не спросила себя, любит ли она этого красивого поклонника, чьей женой она, несомненно, будет. Он ей нравился, она непрестално думала о нем, находила, что он очень мил, остроумен, изящен, но больше всего думала о том, что она будет делать, когда выйдет за него замуж.
В Анвале все позабыли о злобном соперничестве докторов и владельцев источников, о предполагаемом романе герцогини де Рамас с ее домашним врачом, о всех сплетнях, которых на курортах не меньше, чем воды в источниках, и заняты были только одной сенсационной новостью: граф Гонтран де Равенель женится на дочке Ориоля.
Тогда Гонтран решил, что пора действовать, и однажды утром, когда встали из-за стола, взял Андермата под руку и сказал ему:
— Дорогой мой, вспомним пословицу:» Куй железо, пока горячо «. Дело обстоит так. Девочка ждет моего предложения, хотя я еще ничем не связал себя, и, будьте уверены, она не отвергнет меня. Однако надо прощупать намерения ее папаши, чтобы ни вы, ни я не остались в накладе.
Андермат ответил:
— Не беспокойтесь. Я возьмусь за это. Сегодня же отправлюсь на разведку и, ничем вас не компрометируя, не называя вашего имени, все узнаю. А как только положение станет совершенно ясным, сосватаю вас.
— Великолепно.
Помолчав немного, Гонтран добавил:
— Послушайте, может быть, это последний день моей холостяцкой жизни. Я поеду сейчас в Руайя — там я в прошлый раз видел кое-кого из знакомых. Я вернусь ночью и постучусь к вам, спрошу о результатах.
Он велел оседлать лошадь и поехал верхом горной дорогой, с наслаждением вдыхая чистый, живительный воздух, иногда поднимая лошадь в галоп, чтобы почувствовать, как быстрые, ласковые дуновения ветра приятно холодят лицо и щекочут его, забираясь в усы.
Вечер в Руайя прошел весело. Гонтран встретил приятелей, приехавших в сопровождении кокоток. Ужинали долго, и он вернулся очень поздно. В Гранд-отеле МонтОриоля все давно уже спали, когда Гонтран принялся стучать в дверь Андермата.
Сначала никто не отзывался, но когда он забарабанил изо всей силы, из комнаты послышался сонный, сиплый голос, сердито спросивший:
— Кто там?
— Это я, Гонтран.
— Подождите, сейчас отопру.
И на пороге появился Андермат в ночной сорочке, с заспанным лицом, с всклоченной бородкой, с шелковым платком на голове. Потом он снова забрался в постель, сел и вытянул руки на одеяле.
— Ну, милый мой, не клеится дело! Я прощупал намерения этого старого хитреца Ориоля, не упоминая вашего имени, — сказал, что одному из моих друзей (можно было подумать, что Полю Бретиньи) подошла бы та или другая его дочка, и спросил, какое он дает за ними приданое. А — он в ответ спросил:» Какое состояние у жениха?»Я сказал:» Триста тысяч франков да еще надежды на наследство «.
— Но у меня же ничего нет, — пробормотал Гонтран.
— Я вам дам взаймы, дорогой. Если мы с вами обделаем это дельце, ваши участки принесут мне достаточно, чтобы возместить такую сумму.
Гонтран усмехнулся:
— Великолепно! Мне — жену, вам — деньги.
Но Андермат рассердился:
— Ах, так! За мои хлопоты да меня же оскорбляете! Довольно! Кончим на этом…
Гонтран извинился:
— Не гневайтесь, дорогой, простите меня. Я знаю, что вы вполне порядочный человек, безупречно честный в делах. Будь я вашим кучером, я бы не попросил у вас на водку, но будь я миллионером, я доверил бы вам свое состояние…
Вильям Андермат успокоился и продолжал:
— Мы еще поговорим об этом, а теперь давайте покончим с главным вопросом. Старик ловко вывернулся, он ответил:» Приданое… Это смотря о ком речь. Если о старшей, о Луизе, так вот какое у ней приданое…»И он перечислил все участки вокруг наших построек — те самые, что соединяют водолечебницу с отелем и отель с казино, — словом, все те, которые нам необходимы, которым для меня цены нет. А за младшей он что ж дает? Другой склон горы. Позднее и та земля, конечно, тоже будет дорого стоить, да мне-то она не нужна. Уж я на все хитрости пускался, чтобы он поделил по-иному и дал за младшей то, что задумал дать старшей, — куда там! Не убедишь этого упрямого осла… Уперся на своем. Поразмыслите-ка и скажите, что вы об этом думаете!
Гонтран, до крайности смущенный и озадаченный, ответил:
— А вы сами-то что думаете? Как вам кажется, он меня имел в виду, принимая такое решение?
— Несомненно. Хитрый мужик сообразил:» Раз девчонка ему нравится, побережем добро «. Он надеется выдать за вас свою дочку, но лучшие земли не выпускать из рук. А может быть, он хлопочет о старшей дочери. Кто его знает!.. Она его любимица… Больше на него походит… куда хитрее, пронырливее, практичнее младшей. По-моему, она девица с головой. Я бы на вашем месте взял другой прицел…
Гонтран растерянно бормотал:
— Как же это! Ах, черт, ах, черт! А те земли, которые за Шарлоттой дают… Вам они совсем не подходят?
Андермат воскликнул:
— Мне?.. Нет! Ни в какой мере! Мне нужны участки, соединяющие мою водолечебницу, мой отель и мое казино. Это же проще простого. Другие участки можно будет продавать клочками дачникам, но значительно позднее, а сейчас я за них ни гроша не дам.
Гонтран все твердил:
— Ах, черт! Ах, черт! Чепуха какая получается!.. Так вы, значит, советуете мне…
— Я ничего вам не советую. Я только говорю: подумайте хорошенько и тогда уж выбирайте между двумя сестрами.
— Да, да, правильно! Я подумаю. А сейчас пойду спать. Утро вечера мудренее…
Он поднялся. Андермат удержал его:
— Простите, дорогой, еще два слова — о другом. Я хоть и делаю вид, что не понимаю, но на самом деле прекрасно понимаю ваши непрестанные колкие намеки и больше их выслушивать не намерен. Вы корите меня за то, что я еврей, то есть умею наживать деньги, за то, что я скуп, что спекуляции мои, по-вашему, близки к мошенничеству. Однако, милый мой, я только и делаю, что ссужаю вас этими самыми мошеннически добытыми деньгами, даю их вам взаймы без отдачи, а они достаются мне не так уж легко. Ну хорошо, это все неважно. Но есть одно обвинение, которое я решительно отметаю, решительно. Скупым меня назвать нельзя. Кто делает вашей сестре подарки по двадцать тысяч франков? Андермат. Кто купил за десять тысяч картину Теодора Руссо и преподнес ее вашему отцу, потому что ему хотелось ее иметь? Андермат. А кто подарил вам здесь, в Анвале, лошадь, на которой вы сегодня ездили в Руайя? Все тот же Андермат. Так в чем же проявляется моя скупость?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34