— Ты же понимаешь, у нее в гостиной мне неудобно приударить за Луизой как следует на глазах младшей сестры А в лесу мы можем уйти с ней вперед или отстать немножко Ну как, пойдешь?
— С удовольствием.
— Пойдем.
Они поднялись и не спеша пошли по большой дороге, потом за деревней Ла-Рош-Прадьер свернули влево и, продираясь сквозь густые заросли кустов, спустились В лесистую долину. Перебравшись через узенькую речку, они сели на краю тропинки и стали ждать.
Вскоре показались все три дамы, они шли гуськом: Луиза впереди, г-жа Онора замыкала шествие.
Обе стороны выразили удивление: какая неожиданная встреча!
Гонтран воскликнул:
— Какая хорошая мысль пришла вам прогуляться В эту долину!
Докторша ответила:
— Это я придумала!
Дальше отправились уже вместе.
Луиза и Гонтран, постепенно ускоряя шаг, ушли далеко вперед и порой исчезали из виду за поворотами узкой дорожки.
Докторша шумно отдувалась и бормотала, провожая их снисходительным взором:
— Ах, молодость, молодость! Вот быстроногие! Где уж мне за ними угнаться!
Шарлотта воскликнула:
— Погодите, я сейчас их позову!
И она бросилась бежать по дорожке. Докторша окликнула ее:
— Не мешай им, детка! Пусть поболтают на свободе, если им хочется. Зачем расстраивать разговор? Они и сами вернутся.
Обмахиваясь платком, она села на траву в тени большой сосны. Шарлотта бросила на Поля жалобный взгляд, полный мольбы и отчаяния.
Он понял и сказал:
— Ну что ж, мадемуазель Шарлотта, пусть госпожа Онора посидит, отдохнет, а мы с вами догоним вашу сестру.
Она радостно воскликнула:
— Да, да, сударь, пойдемте!
Госпожа Онора ничего не имела против этого.
— Идите, детки, идите. Я вас здесь подожду. Только не очень долго гуляйте.
И они отправились. Сначала шли очень быстро, надеясь догнать Луизу и Гонтрана, но через несколько минут, не видя их на дорожке, решили, что они свернули в лес, направо или налево, и Шарлотта негромко позвала их дрожащим голосом. Никто не откликнулся.
Она сказала тихо:
— Господи! Где же они?
Поля снова охватило то чувство глубокой жалости к ней и грустного умиления, которое он уже испытал у кратера Нюжера.
Он не знал, что сказать этой огорченной девочке. Хотелось отечески обнять ее, поцеловать, найти какиенибудь ласковые, утешительные для нее слова. Но какие? А она тревожно озиралась, вглядывалась в зеленую чащу безумными глазами и, прислушиваясь к малейшему шороху, говорила:
— Наверно, они вон туда пошли… Нет, наверно, сюда. Вы ничего не слышите?
— Нет, ничего не слышу. Лучше всего нам здесь подождать их.
— Ах, боже мой!.. Нет… Надо их найти.
Он помолчал немного, потом нерешительно спросил:
— Так вам это очень больно?
Она подняла голову, взглянула на него с отчаянием, а глаза ее уже подернулись прозрачной влагой, и на темных длинных ресницах задрожали слезинки. Она хотела что-то сказать и не могла, не решалась, а между тем стесненному сердцу, переполненному горем, долго таившему его, так нужно было открыться.
Поль сказал:
— Значит, вы очень любите его?.. Не стоит он вашей любви, право!
Она больше не в силах была сдерживаться и, закрыв лицо руками, чтобы не видны были слезы, заговорила:
— Нет нет… Я не люблю его… он так гадко поступил со мной Он играл мною… это очень гадко… это низко, и все-таки мне тяжело… очень тяжело… потому что обидно… очень обидно… А больше всего тяжело из-за сестры… сестра тоже меня не любит теперь. Она еще хуже со мной поступает… Я чувствую, что она теперь не любит меня… совсем не любит… ненавидит… а у меня только она одна и была… теперь у меня никого нет… За что? Что я ей сделала?..
Ему видны были только маленькое ее ухо и полоска гибкой шеи, уходившая под воротник платья из легкой ткани, к более округлым линиям девичьего стана. Он был глубоко взволнован жалостью, нежностью, охвачен бурным желанием взять ее под свою защиту, как это всегда с ним бывало, когда женщина затрагивала его душу. И его быстро загоревшаяся душа прониклась восторженным умилением перед этой детской скорбью, такой наивной и полной такого мучительного очарования.
Он протянул руку и безотчетно, не размышляя, как успокаивают плачущего ребенка, обнял ее за плечи. И вдруг рука его ощутила, что ее сердце бьется быстробыстро, словно у пойманной птички.
Непрестанные торопливые толчки передавались по руке его собственному сердцу, и оно тоже забилось быстрее. Он чувствовал, как стучит ее сердце, и этот быстрый стук отзывался во всем его — теле, в мышцах, в нервах, как будто два сердца слились воедино, страдали одним и тем же страданием, трепетали в едином биении и жили одной жизнью, словно часы, соединенные стальною нитью, так что их ход совпадает секунда за секундой.
Вдруг она отвела руки от покрасневшего, но по-прежнему милого личика и, быстро отирая слезы, сказала:
— Ах, зачем это я?! Вот глупая! Не надо было говорить об этом. Пойдемте скорее обратно, к госпоже Онора. А про это забудьте, пожалуйста… Обещаете?
— Обещаю.
Она протянула ему руку.
— Вам-то я верю. Мне кажется, вы честный человек.
Они пошли обратно. Он подхватил ее на руки и перенес через ручей, как нес когда-то Христиану, год тому назад. Сколько раз он приходил сюда с Христианой этой же самой тропинкой в прежние дни, когда боготворил ее! И он подумал, удивляясь перемене в себе: «Как коротка была эта страстная любовь!»
Шарлотта потянула его за рукав и прошептала:
— Госпожа Онора уснула, сядем возле нее тихонько.
Толстуха действительно спала, прислонившись к стволу сосны, прикрыв лицо носовым платком, и мирно похрапывала, сложив руки на животе. Они опустились на траву в нескольких шагах от нее и сидели молча, чтоб не разбудить ее.
И тогда глубокая лесная тишина, царившая вокруг, стала для них тягостной, томительной. Слышалось только, как быстро журчит по камешкам вода, чуть-чуть шуршат в траве насекомые, гудит в воздухе рой мошкары и большие черные жуки шелестят сухими листьями.
Где же Луиза и Гонтран? Что они делают? Вдруг вдалеке зазвучали их голоса: они возвращались. Г-жа Онора проснулась и удивленно посмотрела вокруг.
— Ах, вы уже вернулись? А я и не слышала, как вы подошли! А где же остальные? Нашли вы их?
Поль ответил:
— Вот они. Идут.
Донесся смех Гонтрана. И от этого веселого смеха с души Шарлотты как будто свалился камень. Она не могла бы сказать, почему ей стало легче.
Вскоре они показались на дорожке. Гонтран шел быстро, почти бежал и тянул за руку Луизу, красную, как пион. Ему не терпелось рассказать забавное приключение, и он еще издали закричал:
— Послушайте-ка! На кого мы сейчас наткнулись!.. Ни за что не угадаете! Застали на месте преступления обольстителя Мадзелли и рыжеволосую красотку-вдовушку, дочку профессора Клоша, знаменитого профессора Клоша, как сказал бы Виль. О, ужас! Мадзелли, мошенник этакий, целовал ее, да еще как!.. Как целовал!..
Госпожа Онора с видом оскорбленной добродетели прервала его игривый рассказ:
— Ах, граф!.. Подумайте, что вы говорите… При девушках!
Гонтран склонился в глубоком поклоне.
— Вы совершенно правы, многоуважаемая госпожа Онора. Благодарю вас, что вы напомнили мне о приличиях. Все ваши побуждения всегда возвышенны.
Затем все двинулись в обратный путь, но, чтоб не возвращаться вместе, молодые люди простились с дамами и пошли лесом.
— Ну как? — спросил Поль.
— Объяснился. Сказал, что обожаю и буду счастлив назвать ее своей супругой.
— А что она сказала?
— Сказала очень мило и пристойно: «Поговорите с папенькой. Я отвечу через него».
— И что же теперь? — спросил Поль.
— Немедленно уполномочу Андермата передать официальное предложение. А если старый мужлан Ориоль заартачится, скомпрометирую его дочку какой-нибудь выходкой.
Андермат все еще разговаривал с доктором Латоном на террасе казино. Гонтран отвел зятя в сторону и изложил ему положение дел.
Поль пошел по риомской дороге. Ему хотелось побыть одному, разобраться в хаосе взволнованных мыслей и чувств, в том смятении, которое охватывает нас на пороге любви.
Уже давно он бессознательно поддавался пленительному и чистому очарованию этой покинутой девочки. Он угадывал в ней милое, доброе существо, простое, искреннее, прямодушное, и сначала чувствовал к ней жалость, ту теплую, ласковую жалость, которую вызывает в нас женское горе. Но участились встречи, и как-то незаметно в сердце дало ростки зернышко нежности, ведь женщина может заронить его в нас так легко, а ростки его поднимаются так буйно. И теперь, особенно за последний час, он чувствовал, что его заполонило и преследует ощущение ее близости, хотя ее нет с ним, — первый признак любви.
Он шел по дороге, переполненный неотступными воспоминаниями о ее взгляде, о звуке ее голоса, о складочке в уголках губ, расцветающих улыбкой или скорбно опущенных в слезах, о ее походке, даже о цвете и шелесте ее платья.
И он думал: «Кажется, попался! Я знаю себя. Вот досада! Лучше бы мне вернуться в Париж. Ах, черт! Ведь это молоденькая девушка. Не могу же я сделать ее своей любовницей!»
Потом он стал мечтать о ней, как мечтал в прошлом году о Христиане. Да, эта девушка тоже совсем не похожа на всех женщин, какие встречались на его пути, женщин, родившихся и выросших в городах; не похожа она и на девушек, с детства впитавших в себя кокетство, перенявших его уловки и от матерей, и от всех своих знакомых. В ней не было ничего деланного, никаких ужимок, предназначенных для обольщения, ничего заученного в словах, ничего искусственного в движениях, ничего лживого во взгляде.
И она была не только нетронутым и чистым существом, но происходила из среды почти первобытной, была истой дочерью земли и только еще вступила в период превращения в городскую даму.
Он взвинчивал себя, стараясь подавить смутное сопротивление, минутами поднимавшееся в нем. В памяти его возникали поэтические образы, созданные Вальтером Скоттом, Диккенсом и Жорж Санд, и они еще более воспламеняли его воображение, вечно подстегиваемое женщиной.
Гонтран говорил о нем: «Поль? О, это норовистый конь, который мчит на своем хребте любовь; лишь только сбросит одну, на него вскочит другая».
Бретиньи шел долго; наконец, заметив, что уже темнеет, он повернул обратно.
Проходя мимо нового ванного заведения, он увидел, что неподалеку бродят по виноградникам и обмеряют землю Андермат и оба Ориоля. По их жестам он понял, что у них идет горячий спор.
Час спустя Вильям Андермат вошел в гостиную, где собралась вся семья, и сказал маркизу:
— Дорогой тесть, извещаю вас, что ваш сын Гонтран через полтора — два месяца женится на девице Луизе Ориоль.
Маркиз де Равенель был ошеломлен.
— Гонтран?! Что вы говорите!!
— Говорю, что, с вашего согласия, Гонтран через полтора — два месяца женится на девице Ориоль. Она будет очень богата.
Тогда маркиз сказал самым естественным тоном:
— Ах, боже мой, пусть женится, если ему так уж хочется!.. Я не возражаю…
И банкир рассказал, как он сосватал Гонтрану дочку старика крестьянина.
Узнав от графа, что девушка готова дать согласие, он решил, не теряя ни минуты, вырвать согласие и у ее отца, чтобы хитрый винодел не успел придумать еще какую-нибудь ловушку.
Банкир побежал к Ориолям и застал старика за подведением счетов: с большим трудом он выводил цифры на засаленном клочке бумаги и складывал их с помощью Великана, который считал по пальцам.
Андермат присел к столу и сказал:
— С удовольствием бы выпил стаканчик вашего винца.
Как только Ориоль-младший принес стаканы и полный жбан красного вина, банкир осведомился, дома ли Луиза, попросил позвать ее и, едва она подошла к нему, поднялся, отвесил глубокий поклон и произнес:
— Мадемуазель Луиза, надеюсь, вы считаете меня своим другом, которому все можно сказать? Не правда ли? Так вот, я взял на себя очень деликатное поручение, которое касается вас. Мой шурин, граф Рауль-ОливьеГонтран де Равенель, полюбил вас (выбор его я вполне одобряю), и он поручил мне спросить у вас в присутствии ваших родных, согласны ли вы стать его женой.
Луиза, захваченная врасплох, вскинула смущенный взгляд на отца; старик Ориоль испуганно смотрел на Великана, всегдашнего своего советчика, Великан на Андермата, а тот снова заговорил с некоторой надменностью:
— Примите во внимание, мадемуазель, что, взяв на себя это поручение, я пообещал моему шурину принести ответ немедленно. Он прекрасно понимает, что, возможно, не имел счастья понравиться вам, а в таком случае он завтра же уедет и больше никогда не вернется в эти края. Я полагаю, вы уже достаточно хорошо его знаете и можете смело сказать мне, ведь я только посредник: «Да, я согласна» или «Нет, я не согласна».
Она склонила голову, вся покраснела, но твердым тоном сказала:
— Да, я согласна.
И, повернувшись, выбежала из комнаты так стремительно, что ударилась о косяк двери.
Андермат снова сел и, без церемоний налив себе стакан вина, сказал:
— Ну, а теперь поговорим о делах.
И, как будто даже не допуская возможности малейших колебаний со стороны отца, он заговорил о приданом, опираясь на то, что старик Ориоль сообщил ему три недели тому назад. Состояние Гонтрана он определил в триста тысяч франков плюс будущее наследство и дал понять, что если такой жених, как граф де Равенель, просит руки девицы Ориоль, особы, впрочем, очаровательной, то уж семья ее, бесспорно, должна в знак признательности, за такую честь пойти на некоторые материальные жертвы.
Крестьянин, расстроенный, но польщенный, почти обезоруженный, все же попытался защитить свое добро. Торг шел очень долго. Впрочем, Андермат с самого начала сделал заявление, облегчавшее сделку:
— Мы не требуем денег ни наличными, ни в ценных бумагах, а только землю — те самые участки, которые вы, как уже было сказано вами, предназначили в приданое мадемуазель Луизе, и еще кое-какие, на которые я укажу.
Возможность не выкладывать из мошны денег, драгоценных денег, накопленных за долгие годы, входивших в Дом франк за франком, су за су, не отдавать серебряных или золотых кружочков, стершихся в руках, в кошельках, в карманах, на трактирных столах, в глубоких ящиках старых шкафов, не отдавать этой звонкой летописи стольких забот, огорчений, усталости, трудов, монеток, таких милых сердцу, глазам и мужицким пальцам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34