Надо испробовать.
— Превосходная мысль! — одобрил Андермат и добавил: — А теперь ступайте домой, папаша, и помните наше с вами условие.
Старик потащился по дороге со стонами и охами, и вся администрация Монт-Ориоля отправилась обедать, так как уже вечерело, а в половине восьмого назначено было театральное представление.
Спектакль устроили в большом зале нового казино, рассчитанном на тысячу человек.
Зрители, не имевшие нумерованных мест, начали собираться с семи часов.
К половине восьмого зал был переполнен. Подняли занавес, и начался водевиль в двух актах; за ним должна была последовать оперетта самого Сен-Ландри в исполнении певцов, приглашенных для такого торжества из Виши.
Христиана сидела в первом ряду между отцом и мужем. Она очень страдала от духоты и поминутно жаловалась:
— Не могу больше, право, не могу.
После водевиля, когда уже началась оперетта, ей чуть не стало дурно, и она сказала мужу:
— Виль, дорогой!.. Я уйду… Не могу больше. Я совсем задыхаюсь.
Банкир был в отчаянии. Ему так хотелось, чтобы праздник с начала до конца прошел блестяще, без малейшей заминки. Он ответил Христиане:
— Ну, как-нибудь потерпи. Умоляю тебя! Если ты уйдешь, все будет испорчено. Тебе ведь надо пройти через весь зал.
Гонтран, сидевший рядом с Полем, позади их кресел, услышал этот разговор. Он наклонился к сестре.
— Тебе жарко? — спросил он.
— Да, я задыхаюсь.
— Хорошо. Подожди чуточку. Сейчас мы с тобой посмеемся.
Неподалеку было окно. Гонтран пробрался к нему, влез на стул и выпрыгнул. Почти никто этого не заметил.
Потом он вошел в совершенно пустую кофейню, сунул руку под конторку, куда на его глазах Петрюс Мартель спрятал сигнальную ракету, вытащил ее, побежал в парк, спрятался в кустах и зажег ракету.
Описав дугу, в небо взлетела желтая комета, дождем рассыпая огненные брызги. Тотчас же на соседней горе раздался оглушительный треск и в ночном мраке засверкал целый сноп ярких звезд.
В зрительном зале, где трепетали аккорды творения Сен-Ландри, кто-то крикнул:
— Фейерверк пускают!
В рядах, ближайших к двери, зрители вскочили и, стараясь не шуметь, отправились взглянуть, верно ли это. Остальные повернулись к окнам, но ничего не увидели, так как окна выходили на равнину Лимани.
Загудели голоса:
— Правда это? Правда?
Толпа, всегда падкая на несложные развлечения, нетерпеливо волновалась. Из дверей кто-то крикнул:
— Правда! Пускают!
В одно мгновение поднялся весь зал. Все бросились к выходу, толкались, кричали тем, кто застрял в дверях:
— Да скорее вы, скорее! Дайте пройти!
Все высыпали в парк. Маэстро Сен-Ландри в отчаянии продолжал отбивать такт перед растерянным оркестром. А на горе трещали взрывы, вертелось одно огненное солнце за другим, взвивались римские свечи.
И вдруг громовой голос трижды огласил воздух неистовым криком:
— Прекратить, черт подери! Прекратить! Прекратить!
В это мгновение заполыхало зарево бенгальского огня, озарив огромные утесы и деревья фантастическим светом, направо багряным, налево голубым, и все увидели Петрюса Мартеля, который взобрался на одну из ваз поддельного мрамора, украшавших террасу казино, и, стоя на ней с непокрытой головой, в отчаянии простирал к небесам руки, жестикулировал и орал.
И вдруг зарево угасло, в небе замерцали только настоящие звезды. Но тотчас же зажглось новое огненное колесо, а Петрюс Мартель спрыгнул на землю, восклицая:
— Какое несчастье! Какое несчастье! Боже мой, какое несчастье!
С широкими трагическими жестами он прошел сквозь толпу, грозно потрясая кулаками, гневно топая ногой, и все выкрикивал:
— Какое несчастье! Боже мой, какое несчастье!
Христиана, взяв под руку Поля, вышла посидеть на свежем воздухе и с восторгом смотрела на ракеты, взлетавшие в небо.
Вдруг к ней подбежал Гонтран.
— Ну что, удачно вышло? Правда, забавно, а?
Она шепнула:
— Как! Это ты подстроил?
— Конечно, я. Здорово вышло, верно?
Она расхохоталась, находя, что вышло в самом деле забавно. Но тут подошел удрученный, подавленный Андермат. Он не мог догадаться, кто нанес ему такой удар. Кто мог украсть из-под конторки ракету и подать условленный сигнал? Подобную гнусность мог совершить только шпион, подосланный старым акционерным обществом, агент доктора Бонфиля.
И он твердил:
— а Какая досада! Это просто возмутительно! Ухлопали на фейерверк две тысячи триста франков, и все пропало зря. Совершенно зря!
Гонтран сказал:
— Нет, дорогой мой, подсчитайте хорошенько, — убытки не превышают четвертой, ну, самое большее, третьей части стоимости фейерверка, то есть семиста шестидесяти шести. Значит, ваши гости насладились ракетами на тысячу пятьсот тридцать четыре франка. Это не так уж плохо, право.
Гнев банкира обратился на шурина. Он схватил его за плечо:
— Вот что, я должен с вами поговорить самым серьезным образом. Раз вы уж мне попались, пойдемте-ка походим по аллеям. Впрочем, разговор будет недолгий, минут через пять я вас отпущу. — И, обернувшись к Христиане, он сказал: «А вас, дорогая, я поручаю нашему другу, господину Бретиньи. Только долго не оставайтесь тут, берегите свое здоровье; не дай бог вы простудитесь… Вам надо быть осторожной, очень осторожной.
Христиана тихо ответила:
— Ничего, друг мой, не бойтесь.
И Андермат увел с собой Гонтрана.
Как только они немного удалились от толпы, банкир остановился.
— Я хотел поговорить с вами о ваших финансовых делах.
— О моих финансовых делах?
— Да, да. Вы знаете, каковы они у вас?
— Нет. Зато вы, конечно, знаете — ведь вы ссужаете меня деньгами.
— Совершенно верно, я-то знаю! Вот почему я и решил поговорить с вами.
— Ну, мне кажется, момент для этого выбран неудачно… в самый разгар фейерверка!..
— Напротив, момент выбран очень удачно. Не в разгар фейерверка, а перед балом.
— Перед балом?.. Что это значит? Не понимаю.
— Ничего, сейчас поймете. Вот каково ваше положение: у вас одни долги и никогда ничего не будет, кроме долгов…
Гонтран сказал серьезно:
— Вы что-то уж слишком откровенны.
— Ничего не поделаешь, так надо. Слушайте внимательно! Вы промотали наследство, доставшееся вам после матери. Не будем о нем говорить.
— Не будем.
— У вашего отца тридцать тысяч годового дохода, то есть около восьмисот тысяч капитала. Позднее ваша доля в наследстве составит четыреста тысяч франков. А сколько у вас долгов? Одному мне вы должны сто девяносто тысяч. Да еще ростовщикам…
Гонтран бросил высокомерным тоном:
— Скажите лучше — евреям.
— Хорошо, евреям, если отнести к этим самым евреям церковного старосту собора святого Сульпиция, у которого посредником был некий священник, но к подобным пустякам я придираться не стану. Итак, вы должны различным ростовщикам, иудеям и католикам, почти столько же, сколько мне. Ну, скинем немного, будем считать — сто пятьдесят тысяч. Итого, долгов у вас на триста сорок тысяч; с этой суммы вы платите проценты, для чего опять занимаете деньги, за исключением вашего долга мне, по которому вы ничего не платите.
— Правильно, — подтвердил Гонтран.
— Итак, у вас ничего нет.
— Верно, ничего. Кроме зятя.
— Кроме зятя, которому уже надоело давать вам взаймы.
— Что из этого следует?
— Из этого следует, дорогой мой, что любой крестьянин, живущий в одном из этих вот домишек, богаче вас.
— Прекрасно, а дальше что?
— А дальше… дальше… Если ваш отец завтра умрет, у вас не будет куска хлеба, понимаете вы это? Вам останется только одно: поступить на какое-нибудь место в мою контору, да и это будет лишь замаскированной пенсией, которую мне придется платить вам.
Гонтран заметил раздраженным тоном:
— Дорогой Вильям, мне надоел наш разговор. Я все это знаю не хуже вас и повторяю: вы неудачно выбрали момент, чтобы напомнить мне о моем положении так… так… недипломатично.
— Нет, уж позвольте мне докончить. Для вас одно спасение — выгодная женитьба. Однако вы неважная партия: имя у вас хоть и звучное, но не прославленное. Оно не из тех имен, за которое богатая наследница, даже иудейского вероисповедания, согласится заплатить своим состоянием. Итак, вам надо найти невесту, приемлемую для общества и богатую, а это нелегко…
Гонтран перебил:
— Говорите уж сразу, кто она. Так лучше будет.
— Хорошо. Одна из дочерей старика Ориоля. Любая — на выбор. Вот почему я и решил поговорить с вами перед балом.
— А теперь объяснитесь подробнее, — холодным тоном сказал Гонтран.
— Все очень просто Видите, какого успеха я сразу же добился с этим курортом. Однако, если бы у меня в руках — вернее, у нас в руках — была вся та земля, которую оставил за собой хитрый мужик Ориоль, я бы золотые горы тут нажил. За одни только виноградники, расположенные между лечебницей и отелем и между отелем и казино, я бы завтра же, ни слова не говоря, выложил миллион — так они мне нужны А все эти виноградники и еще другие участки вокруг холма пойдут в приданое за девочками. Старик сам мне это заявлял, а недавно еще раз повторил, может быть, с определенным намерением. Ну, что скажете? Если бы захотели, мы с вами могли бы завернуть тут большое дело.
Гонтран протянул задумчиво:
— Что ж, пожалуй. Я подумаю.
— Подумайте, подумайте, дорогой. Только не забудьте: я на ветер слов не бросаю, и уж если сделал какоенибудь предложение, значит, я его обсудил со всех сторон, все взвесил, знаю все его возможные последствия и верную выгоду.
Но Гонтран вдруг поднял руку и воскликнул, как будто вмиг позабыв все, что сказал ему зять:
— Посмотрите! Какая красота!
В небе вдруг запылал фейерверк, изображавший ослепительно сверкающий замок, над ним горело знамя, на котором огненно-красными буквами начертано было Монт-Ориоль, и в это мгновение над долиной выплыла такая же красная луна, как будто и ей захотелось полюбоваться красивым зрелищем. Замок горел в небе несколько минут, потом внезапно вспыхнул, взлетел вверх пылающими обломками, как взорвавшийся корабль, раскидывая по всему небу фантастические звезды; они тоже рассыпались градом огней, и все угасло, только луна, спокойная, круглая, одиноко сияла на горизонте.
Публика бешено аплодировала, кричала:
— Ура! Браво! Браво!
Андермат сказал:
— Ну, пойдемте, дорогой. Откроем бал. Угодно вам танцевать первую кадриль напротив меня?
— Разумеется, с удовольствием, дорогой Вильям.
— Кого вы думаете пригласить? Я уже получил согласие от герцогини де Рамас.
Гонтран ответил равнодушным тоном:
— Я приглашу Шарлотту Ориоль.
Они пошли вверх, к казино. Проходя мимо того места, где Христиана осталась с Полем Бретиньи, и увидев, что их уж нет там, Андермат пробормотал:
— Вот и хорошо, послушалась моего совета, пошла спать Она очень утомилась сегодня.
И он торопливо направился в зал, который во время фейерверка служители казино уже успели приготовить для бала.
Но Христиана не пошла к себе в комнату, как думал ее муж.
Лишь только ее оставили одну с Полем Бретиньи, она сжала его руку и сказала еле слышно:
— Наконец-то ты приехал»Я заждалась тебя Целый месяц каждое утро думала: «Может быть, сегодня увижу его». А вечером успокаивала себя: «Значит, приедет завтра» Что ты так долго не приезжал, любимый мой?
Он ответил смущенно:
— Да, знаешь, занят был… Дела всякие.
Прильнув к нему, она шепнула:
— Нехорошо, право, нехорошо! Оставил меня одну с ними, когда я в таком положении.
Он немного отодвинул свой стул:
— Осторожнее. Нас могут увидеть. Ракеты очень ярко освещают все кругом.
Христиана совсем не беспокоилась об этом, она сказала ему:
— Я так люблю тебя — И, радостно встрепенувшись, прошептала: — Ах, какое счастье, какое счастье, что мы снова здесь вместе. Подумай только, Поль, как чудесно! Опять мы будем тут любить друг друга! — Тихо, тихо, точно дуновение ветерка, послышался ее шепот:
— Как мне хочется поцеловать тебя! Безумно, безумно хочется поцеловать тебя! Мы так давно не видались! — И вдруг с властной настойчивостью страстно любящей женщины, считающей, что все должно перед ней склониться, она сказала:
— Послушай, пойдем… сейчас же пойдем… на то место, где мы простились в прошлом году. Помнишь его? На дороге в Ла Рош-Прадьер.
Он ответил изумленно:
— Что ты? Какая нелепость! Тебе не дойти. Ты ведь целый день была на ногах. Это безумие! Я не позволю тебе.
Но она уже поднялась и повторила упрямо:
— Сейчас же пойдем Я так хочу Если ты не пойдешь со мной, я одна пойду — И, указывая на поднимавшуюся луну, сказала: — Смотри. Совсем такой же — вечер был тогда Помнишь, как ты целовал мою тень?
Он удерживал ее:
— Христиана, не надо… Это смешно… Христиана…
Она, не отвечая, шла к спуску, который вел к виноградникам. Он хорошо знал ее спокойную и непреклонную волю, какое-то кроткое упрямство, светившееся во взгляде голубых глаз, крепко сидевшее в ее изящной белокурой головке, не признававшей никаких препятствий; и он взял ее под руку, чтобы она не оступилась.
— Христиана, что, если нас увидят?
— Ты не так говорил в прошлом году. Да и не увидит никто. Все на празднике. Мы быстро вернемся, никто не заметит.
Вскоре начался подъем в гору по каменистой тропинке. Христиана хрипло дышала и всей тяжестью опиралась на руку Поля; на каждом шагу она говорила:
— Ничего. Так хорошо, хорошо, хорошо помучиться из-за этого!
Он остановился, хотел вести ее обратно, но она и слушать ничего не желала:
— Нет, нет… Я счастлива… Ты не понимаешь этого Послушай… Я чувствую, как шевелится наш ребенок… твой ребенок… Какое это счастье!.. Погоди, дай руку… чувствуешь?
Она не понимала, что этот человек был из породы любовников, но совсем не из породы отцов. Лишь только он узнал, что она беременна, он стал отдаляться от нее, чувствуя к ней невольную брезгливость. Когда-то он не раз говорил, что женщина, хотя бы однажды выполнившая назначение воспроизводительницы рода, уже недостойна любви. В любви он искал восторгов какой-то воздушной, крылатой страсти, уносящей два сердца к недостижимому идеалу, бесплотного слияния двух душ — словом, того надуманного, неосуществимого чувства, какое создают мечты поэтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34