https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/na-zakaz/
На кухне раздался грохот разбившихся тарелок, перекрывший голос ведущей блока новостей CNN по телевизору (Патрисия Джэниот вещала о чем-то с таким торжественно-печальным выражением лица, на какое только была способна. По нижнему краю кадра кроваво-красные буквы гласили: «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска»).
– Что случилось? – спросил Себастьян, взглянув на экран.
– В мире или на кухне?
– Шутница.
– Два брата-близнеца в камуфляже убили девятерых учеников и двоих учителей. Просто кошмар. Один из братьев включил пожарную сигнализацию, ученики начали покидать классы и столкнулись в этими двумя детишками, стрелявшими по ним в упор.
– Детишками? Не пугай меня.
– Это случилось не в первый и не в последний раз. Наверняка скажут, что во всем виновато телевидение. Интересно, какую новость для завтрашнего выпуска Джуниор посчитает главнее: эту или о беднягах-учителях с их забастовкой? Нужно признаться, что бойня цепляет сильнее. Сынуля Лазарте уже позвонил мне и заявил, что у него готов заголовок: «Смерть и безбашенные близнецы-янки». Мне это совсем не нравится. Сопляку просто неймется пролезть в литературу.
– Ну, положим, «безбашенные янки» звучит не слишком литературно.
Подошел официант. Себастьян попросил кофе и сэндвич с сыром и ветчиной. Ему не хотелось думать ни о нарядившихся в камуфляж близнецах, поджидающих своих однокашников на школьном дворе в Небраске, ни о самоубийцах. Оставим другим искать объяснения необъяснимому.
Ему хотелось думать о Никки, которая впервые не послала ему с работы e-mail. Между ними что-то сломалось, и они оба это знали. После той странной ночи с Варой прежняя жизнь стала невозможной. Себастьян не мог себе простить, что поддался на идею Никки. Не мог простить Никки, за то, что та лишний раз подтвердила его подозрения в ее способности заходить слишком далеко. В данном случае лучше было бы остаться в неведении.
Себастьян страстно желал получить электронку от мамы, чтобы дома его ждало письмо от отца. Казалось таким логичным, что дети покидают родной город в поисках новых горизонтов, ведомые нетерпением молодости и жаждой открытий. Однако в его случае все вышло совсем наоборот – отец уехал искать счастья на севере, а мама удалилась за пределы Рио-Фухитиво. Так нечестно. Несправедливо.
– Ты уж прости меня за фотографию, – сказал он. – У меня и в мыслях не было тебя обидеть. Я знал, что ты противница цифровой революции, – он заговорил, как Пиксель, – но все же…
– Революция? – переспросила Инес. – Какая еще революция? Вы что, думаете, что мир возник только с появлением компьютера? И что мы, фотографы – безумцы, пытающиеся поймать в плен ускользающую реальность? Ты хоть знаешь, кто такой Штейхен? А Мохой-Надь? Пожалуй, продолжать не стоит. С самых истоков фотографии можно проследить традицию вмешательства человека в этот процесс.
Себастьян молчал. Крыть было нечем. А девочка-то любит покрасоваться своими познаниями. Его так и тянуло передразнить ее писклявым голоском: «можно проследить гребаную традицию…»
– Штейхен, великий американский фотограф, – как ни в чем не бывало продолжала Инес свою лекцию, – говорил, что даже если вмешательство фотографа состояло лишь в том, чтобы навести кадр, затемнить, высветлить или подретушировать снимок или негатив, или кисточкой нанести на него глицерин – все равно считается, что имеет место фальсификация. «По сути своей вся фотография фальшива от начала и до конца», – он сказал это в 1903 году.
Себастьян мотнул головой. Fuck. Нужно выпить аспирин. Какого черта его понесло за ее стол? Появился официант с заказанным кофе и сэндвичем.
– Если следовать этой логике, то фальшивы фотографии любого соседского мальчишки.
– Искусственные создания. Почему нет? Уже сам выбор того, какую часть пейзажа поместить в кадр является творческим вмешательством. Себастьяну припомнилась статья о фотографе из «National Geographic», заплатившем трем бедуинам, чтобы они «спонтанно» прошлись со своим верблюдами неподалеку от пирамид Гизы на фоне зависшей над горизонтом огромной розоватой луны. Фотография получила множество премий. А еще на ум пришла мама с просьбой высунуть язык.
– Но отличие по сравнению с компьютерами все же имеется, – он попытался выстроить защиту, используя фразы и выражения Пикселя. – Дело в том… дело в том, что можно не только выбрать ту часть пейзажа, которую поместить в кадр – можно просто создать в кадре любой пейзаж. Так что в конце концов отпадет всякая необходимость в минимальной связи между фотографией и исходной точкой.
– Согласна. В таком случае речь идет об интенсификации изменений, а не о революции. К чему стремиться объявлять все кругом революцией? Или навешивать приставку «пост-», как в этом идиотском названии «постфотография»? Что за блажь?
У Себастьяна не было ни малейшего желания спорить. Он чувствовал, что произведенные на компьютере изменения заслуживают звания революционных, но ему ровным счетом ничего не было известно об истории традиционной фотографии, и ему не на что было опереться, строя свою линию в дискуссии с женщиной, которая в этом вопросе была отлично подкована. Захотелось сменить тему. Себастьян неохотно куснул сэндвич.
– Мне очень понравилась твоя книга о Маркакольо, – проговорил он. – Мне не приходилось там бывать, да и черно-белые снимки обычно мало меня привлекают, но твоя работа изрядно впечатляет. Действительно, сильно сделано.
– Спасибо. Тебе стоит туда съездить. Особенно хороша башня.
– Ты случайно не готовишь следующую книгу?
– Да, о самоубийствах.
Она сказала об этом как о самом заурядном жизненном явлении. Сам Себастьян ни за что бы не стал поднимать эту тему – ему казалось, что Инес сыта ею по горло. Но, видимо, он ошибался.
– Фотографии самоубийц, – продолжала она. – Успешно решивших эту проблему – в их случае мне нужно заручиться согласием родных на съемки в морге – и потерпевших фиаско, чтобы рассказали об этом и позволили себя сфотографировать. О методах, которые выбирают самоубийцы. Я уже порепетировала тогда на мосту. А ты, к примеру, знал, что от импортного крысиного яда умираешь почти мгновенно, а от отечественного будешь корчиться в долгой мучительной агонии, загибаясь от боли и отблевываясь около пары дней? Правда, импортный яд не всем по карману. Но если бы я собралась свести счеты с жизнью, страдать при этом мне хотелось бы меньше всего.
Да эта женщина просто сундук с сюрпризами, подумал Себастьян, потеряв к сэндвичу всякий интерес. Ему захотелось узнать о ней побольше, понять, что за извилистые пути привели ее именно сегодня именно за этот столик. Встречается ли она с кем-нибудь? Или замужем? Или разведена? Она казалась испуганной окружающим миром, но говорила с поразительной убедительностью. Себастьян попытался ее спровоцировать:
– Что касается оригинальности идеи – этого не отнимешь. Но с другой стороны, речь идет об эскплуатации, я бы даже сказал коммерциализации крайне деликатной темы. Это выглядит, как если бы ты разбили лагерь у моста в ожидании очередного самоубийства… с этой точки зрения, мы выглядим не слишком привлекательно. Впрочем, то, чем мы занимаемся день за днем, само по себе является коммерциализацией трагедий.
Он махнул рукой в сторону телеэкрана, где все еще показывали светловолосую женщину с микрофоном в руке, а в титрах значилось все то же «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска».
– Все зависит от того, как подать тему, – пожала плечами Инес. – Самоубийство – это ночной поезд, который быстро мчит нас в темный центр жизни. Это не мои слова, это написано здесь, – и она постучала пальцами по обложке книги. Себастьян прочитал: «Ночной поезд». Еще одна женщина, любящая романы. Откуда они берут время? Откуда они, черт побери, берут это самое время?
– К сожалению, мне эта тема не очень ясна, – сказал он вслух. – Что бы ни говорили, я никогда не смогу оправдать самоубийство. Мне это кажется трусливым уходом от реальности, эмоциональным шантажом по отношению к живым. Как говорится, если пришел черед танцевать с уродиной – так надо станцевать.
– Правда? Тебе никогда не хотелось пустить себе пулю в лоб? Никогда не приходилось, устав от всех и вся, проводить бессонную ночь – в тоске, разочаровании, с желанием хлопнуть дверью и распрощаться с миром? Представь, как тебе призывно улыбается ремень – как вокалисту из INXS, – или тебя, как Рамиро Кастильо, искушает галстук. Или пойти в аптеку и попросить дежурного пометить тебе крестом место, где находится сердце, чтобы ударить точно в цель и не промазать, как это случилось в конце прошлого века с Асунсьоном Сильвой? Плавать как топор и броситься в море. Пригоршня снотворного – и сознание рассыпается на куски.
– Никогда. Только не говори, что сегодня это последний писк моды. Я устал от новомодных штучек, когда особым шиком считается быть геем или бисексуалом или хотя бы попробовать это – я вообще до тоскливости гетеросексуален.
– А при чем тут это? Что за глупое обобщение. Будто быть геем – это какой-то спорт. Сразу ясно, что ты далек от темы.
В этот момент перед мысленным взором Себастьяна мелькнул образ Никки, ласкающей грудь Вары. На ней до сих пор была цепочка Себастьяна с распятием, монетой и серебряной пластинкой, а он так и носил ее аметист. Очень женственный элемент, заметил Пиксель. Уж не поменял ли ты команду? Себастьян вздрогнул и, моргнув, усилием воли попытался отогнать от себя воспоминание о Варе. Перед ним тотчас предстала Таиландочка в желтом халатике, читающая роман на диване перед телевизором. Она еще не прислала свой e-mail, а ему уже пора было идти на работу в Цитадель, где так и не подключили электронку. Себастьяну не хотелось даже думать о Никки, но он не мог вынести этой пытки – не думать.
– Одно другому не помеха, – продолжала Инес. – Любить жизнь и одновременно желать с ней расстаться… Лучше даже сказать – дело не в том, пойти ли на этот шаг, а в том, почему бы, собственно, и не пойти.
Воцарилось молчание. Себастьян пил кофе.
– А те люди…, – Инес поежилась. – И вовсе я не разбивала там никакой лагерь, чушь какая. Я была неподалеку, и меня позвали. Когда я подоспела, тот парень уже взобрался на перила. Рядом топтались несколько растерянных полицейских и сгрудилась небольшая толпа зевак. Шли минуты, но ничего не происходило. В ожидании худшего, я отправилась поискать точку получше. Я никогда не смогу забыть эту толпу. Так как время шло, а парень все колебался, кто-то крикнул, чтоб он прыгал. Тут остальные подхватили: «Прыгай, прыгай!» – и начали скандировать. Представляешь? Они не хотели уйти разочарованными, раз уж потеряли двадцать минут в ожидании спектакля. И он прыгнул. Просто кошмар.
Она словно заново переживала ту жуткую сцену. Себастьян смутился – такое чувство, будто случайно подслушал чужую исповедь.
– Я мог бы помочь тебе с обложкой книги, – сказал он в попытке перевести разговор в более знакомое и удобное для него русло, где он ощущал себя значительно комфортнее.
– На обложке будет Браудель, – ответила Инес, очнувшись от своего транса.
– Да? А почему?
– Разве ты не знал? Подумать только, вы ведь довольно давно работаете вместе… Да здравствует общение! Тогда я тебе ничего не скажу, и пусть выяснить, в чем дело, будет твоей задачей на ближайшее время.
– Он слишком замкнут и молчалив. Пиксель говорил, что его мать покончила с собой, но о самом Брауделе он ничего не знает.
– Может, и не знает. А может, просто подумал, что ты недостаточно созрел, чтобы узнать об этом.
Девушка улыбнулась. Себастьян посмотрел на часы и решил, что пора двигаться. Представил себе тело Инес без головы.
15
Сидя перед компьютером в своем кабинете в Цитадели, Себастьян тщательно уничтожал следы полковника Кардоны на различных фотографиях, где он был снят вместе с Монтенегро. Кардона, полный мужчина с толстыми обвисшими щеками и набрякшими веками, во времена диктатуры Монтенегро был министром внутренних дел и получил известность благодаря своей невероятной спеси – по воскресеньям он величаво выезжал верхом прогуляться по лапасскому Прадо – а также отточенным методам запугивания и активным внедрением опыта аргентинских вояк в местную технологию пыток. Он являлся одним из руководителей операции «Ворон». Его ошибка состояла в том, что он подтвердил смерть одного калифорнийского правозащитника. По восстановлении демократии Кардона по требованию американского правительства подвергся экстрадикции и окончил жизнь во флоридской тюрьме: пока бывший министр мирно спал, его сокамерник по неизвестной причине перерезал ему горло. Хотелось курить. Время от времени Себастьян поглядывал на видеокамеру, не сводящую с него объектива, и на деловито ползающего по паутине длинноногого паука, задаваясь вопросом, наблюдают ли за ним через это запыленное недремлющее око. Иногда он вставал на стул и набрасывал на объектив платок, закрепляя его там резинкой, но никто ни разу ничего ему не сказал. Может быть, его и не записывали, надеясь, что одного присутствия аппарата достаточно, чтобы внушить работнику должное уважение к дисциплине. А может быть, эта камера вообще была муляжом, а наблюдали за ним из совсем другой неприметной точки кабинета – зоркий глаз, затаившийся среди известковых потеков на стене. Впрочем, к чему им это? Себастьян не занимался ничем чрезвычайным – просто делал порученное ему дело и все. Никаких вопросов, никаких ответов.
Но было крайне сложно удержаться от вопросов, особенно теперь, когда передаваемые ему в желтых папках фотографии и задания к ним приняли зловещий оттенок. Себастьян не строил иллюзий и отлично понимал, что рано или поздно работа по разглаживанию мятых пиджаков и изменению роста или прически Монтенегро подойдет к концу и ему придется заняться такими неоднозначными моментами, как изъятие из кадра определенных неугодных персонажей – как в случае с Торговцем Пудрой. Нет, он отнюдь не строил иллюзий. И все же при виде все новых и новых желтых папок – Монтенегро в окружении различных людей, некоторую часть которых требовалось изъять со снимка – сомнения разрывали его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Что случилось? – спросил Себастьян, взглянув на экран.
– В мире или на кухне?
– Шутница.
– Два брата-близнеца в камуфляже убили девятерых учеников и двоих учителей. Просто кошмар. Один из братьев включил пожарную сигнализацию, ученики начали покидать классы и столкнулись в этими двумя детишками, стрелявшими по ним в упор.
– Детишками? Не пугай меня.
– Это случилось не в первый и не в последний раз. Наверняка скажут, что во всем виновато телевидение. Интересно, какую новость для завтрашнего выпуска Джуниор посчитает главнее: эту или о беднягах-учителях с их забастовкой? Нужно признаться, что бойня цепляет сильнее. Сынуля Лазарте уже позвонил мне и заявил, что у него готов заголовок: «Смерть и безбашенные близнецы-янки». Мне это совсем не нравится. Сопляку просто неймется пролезть в литературу.
– Ну, положим, «безбашенные янки» звучит не слишком литературно.
Подошел официант. Себастьян попросил кофе и сэндвич с сыром и ветчиной. Ему не хотелось думать ни о нарядившихся в камуфляж близнецах, поджидающих своих однокашников на школьном дворе в Небраске, ни о самоубийцах. Оставим другим искать объяснения необъяснимому.
Ему хотелось думать о Никки, которая впервые не послала ему с работы e-mail. Между ними что-то сломалось, и они оба это знали. После той странной ночи с Варой прежняя жизнь стала невозможной. Себастьян не мог себе простить, что поддался на идею Никки. Не мог простить Никки, за то, что та лишний раз подтвердила его подозрения в ее способности заходить слишком далеко. В данном случае лучше было бы остаться в неведении.
Себастьян страстно желал получить электронку от мамы, чтобы дома его ждало письмо от отца. Казалось таким логичным, что дети покидают родной город в поисках новых горизонтов, ведомые нетерпением молодости и жаждой открытий. Однако в его случае все вышло совсем наоборот – отец уехал искать счастья на севере, а мама удалилась за пределы Рио-Фухитиво. Так нечестно. Несправедливо.
– Ты уж прости меня за фотографию, – сказал он. – У меня и в мыслях не было тебя обидеть. Я знал, что ты противница цифровой революции, – он заговорил, как Пиксель, – но все же…
– Революция? – переспросила Инес. – Какая еще революция? Вы что, думаете, что мир возник только с появлением компьютера? И что мы, фотографы – безумцы, пытающиеся поймать в плен ускользающую реальность? Ты хоть знаешь, кто такой Штейхен? А Мохой-Надь? Пожалуй, продолжать не стоит. С самых истоков фотографии можно проследить традицию вмешательства человека в этот процесс.
Себастьян молчал. Крыть было нечем. А девочка-то любит покрасоваться своими познаниями. Его так и тянуло передразнить ее писклявым голоском: «можно проследить гребаную традицию…»
– Штейхен, великий американский фотограф, – как ни в чем не бывало продолжала Инес свою лекцию, – говорил, что даже если вмешательство фотографа состояло лишь в том, чтобы навести кадр, затемнить, высветлить или подретушировать снимок или негатив, или кисточкой нанести на него глицерин – все равно считается, что имеет место фальсификация. «По сути своей вся фотография фальшива от начала и до конца», – он сказал это в 1903 году.
Себастьян мотнул головой. Fuck. Нужно выпить аспирин. Какого черта его понесло за ее стол? Появился официант с заказанным кофе и сэндвичем.
– Если следовать этой логике, то фальшивы фотографии любого соседского мальчишки.
– Искусственные создания. Почему нет? Уже сам выбор того, какую часть пейзажа поместить в кадр является творческим вмешательством. Себастьяну припомнилась статья о фотографе из «National Geographic», заплатившем трем бедуинам, чтобы они «спонтанно» прошлись со своим верблюдами неподалеку от пирамид Гизы на фоне зависшей над горизонтом огромной розоватой луны. Фотография получила множество премий. А еще на ум пришла мама с просьбой высунуть язык.
– Но отличие по сравнению с компьютерами все же имеется, – он попытался выстроить защиту, используя фразы и выражения Пикселя. – Дело в том… дело в том, что можно не только выбрать ту часть пейзажа, которую поместить в кадр – можно просто создать в кадре любой пейзаж. Так что в конце концов отпадет всякая необходимость в минимальной связи между фотографией и исходной точкой.
– Согласна. В таком случае речь идет об интенсификации изменений, а не о революции. К чему стремиться объявлять все кругом революцией? Или навешивать приставку «пост-», как в этом идиотском названии «постфотография»? Что за блажь?
У Себастьяна не было ни малейшего желания спорить. Он чувствовал, что произведенные на компьютере изменения заслуживают звания революционных, но ему ровным счетом ничего не было известно об истории традиционной фотографии, и ему не на что было опереться, строя свою линию в дискуссии с женщиной, которая в этом вопросе была отлично подкована. Захотелось сменить тему. Себастьян неохотно куснул сэндвич.
– Мне очень понравилась твоя книга о Маркакольо, – проговорил он. – Мне не приходилось там бывать, да и черно-белые снимки обычно мало меня привлекают, но твоя работа изрядно впечатляет. Действительно, сильно сделано.
– Спасибо. Тебе стоит туда съездить. Особенно хороша башня.
– Ты случайно не готовишь следующую книгу?
– Да, о самоубийствах.
Она сказала об этом как о самом заурядном жизненном явлении. Сам Себастьян ни за что бы не стал поднимать эту тему – ему казалось, что Инес сыта ею по горло. Но, видимо, он ошибался.
– Фотографии самоубийц, – продолжала она. – Успешно решивших эту проблему – в их случае мне нужно заручиться согласием родных на съемки в морге – и потерпевших фиаско, чтобы рассказали об этом и позволили себя сфотографировать. О методах, которые выбирают самоубийцы. Я уже порепетировала тогда на мосту. А ты, к примеру, знал, что от импортного крысиного яда умираешь почти мгновенно, а от отечественного будешь корчиться в долгой мучительной агонии, загибаясь от боли и отблевываясь около пары дней? Правда, импортный яд не всем по карману. Но если бы я собралась свести счеты с жизнью, страдать при этом мне хотелось бы меньше всего.
Да эта женщина просто сундук с сюрпризами, подумал Себастьян, потеряв к сэндвичу всякий интерес. Ему захотелось узнать о ней побольше, понять, что за извилистые пути привели ее именно сегодня именно за этот столик. Встречается ли она с кем-нибудь? Или замужем? Или разведена? Она казалась испуганной окружающим миром, но говорила с поразительной убедительностью. Себастьян попытался ее спровоцировать:
– Что касается оригинальности идеи – этого не отнимешь. Но с другой стороны, речь идет об эскплуатации, я бы даже сказал коммерциализации крайне деликатной темы. Это выглядит, как если бы ты разбили лагерь у моста в ожидании очередного самоубийства… с этой точки зрения, мы выглядим не слишком привлекательно. Впрочем, то, чем мы занимаемся день за днем, само по себе является коммерциализацией трагедий.
Он махнул рукой в сторону телеэкрана, где все еще показывали светловолосую женщину с микрофоном в руке, а в титрах значилось все то же «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска».
– Все зависит от того, как подать тему, – пожала плечами Инес. – Самоубийство – это ночной поезд, который быстро мчит нас в темный центр жизни. Это не мои слова, это написано здесь, – и она постучала пальцами по обложке книги. Себастьян прочитал: «Ночной поезд». Еще одна женщина, любящая романы. Откуда они берут время? Откуда они, черт побери, берут это самое время?
– К сожалению, мне эта тема не очень ясна, – сказал он вслух. – Что бы ни говорили, я никогда не смогу оправдать самоубийство. Мне это кажется трусливым уходом от реальности, эмоциональным шантажом по отношению к живым. Как говорится, если пришел черед танцевать с уродиной – так надо станцевать.
– Правда? Тебе никогда не хотелось пустить себе пулю в лоб? Никогда не приходилось, устав от всех и вся, проводить бессонную ночь – в тоске, разочаровании, с желанием хлопнуть дверью и распрощаться с миром? Представь, как тебе призывно улыбается ремень – как вокалисту из INXS, – или тебя, как Рамиро Кастильо, искушает галстук. Или пойти в аптеку и попросить дежурного пометить тебе крестом место, где находится сердце, чтобы ударить точно в цель и не промазать, как это случилось в конце прошлого века с Асунсьоном Сильвой? Плавать как топор и броситься в море. Пригоршня снотворного – и сознание рассыпается на куски.
– Никогда. Только не говори, что сегодня это последний писк моды. Я устал от новомодных штучек, когда особым шиком считается быть геем или бисексуалом или хотя бы попробовать это – я вообще до тоскливости гетеросексуален.
– А при чем тут это? Что за глупое обобщение. Будто быть геем – это какой-то спорт. Сразу ясно, что ты далек от темы.
В этот момент перед мысленным взором Себастьяна мелькнул образ Никки, ласкающей грудь Вары. На ней до сих пор была цепочка Себастьяна с распятием, монетой и серебряной пластинкой, а он так и носил ее аметист. Очень женственный элемент, заметил Пиксель. Уж не поменял ли ты команду? Себастьян вздрогнул и, моргнув, усилием воли попытался отогнать от себя воспоминание о Варе. Перед ним тотчас предстала Таиландочка в желтом халатике, читающая роман на диване перед телевизором. Она еще не прислала свой e-mail, а ему уже пора было идти на работу в Цитадель, где так и не подключили электронку. Себастьяну не хотелось даже думать о Никки, но он не мог вынести этой пытки – не думать.
– Одно другому не помеха, – продолжала Инес. – Любить жизнь и одновременно желать с ней расстаться… Лучше даже сказать – дело не в том, пойти ли на этот шаг, а в том, почему бы, собственно, и не пойти.
Воцарилось молчание. Себастьян пил кофе.
– А те люди…, – Инес поежилась. – И вовсе я не разбивала там никакой лагерь, чушь какая. Я была неподалеку, и меня позвали. Когда я подоспела, тот парень уже взобрался на перила. Рядом топтались несколько растерянных полицейских и сгрудилась небольшая толпа зевак. Шли минуты, но ничего не происходило. В ожидании худшего, я отправилась поискать точку получше. Я никогда не смогу забыть эту толпу. Так как время шло, а парень все колебался, кто-то крикнул, чтоб он прыгал. Тут остальные подхватили: «Прыгай, прыгай!» – и начали скандировать. Представляешь? Они не хотели уйти разочарованными, раз уж потеряли двадцать минут в ожидании спектакля. И он прыгнул. Просто кошмар.
Она словно заново переживала ту жуткую сцену. Себастьян смутился – такое чувство, будто случайно подслушал чужую исповедь.
– Я мог бы помочь тебе с обложкой книги, – сказал он в попытке перевести разговор в более знакомое и удобное для него русло, где он ощущал себя значительно комфортнее.
– На обложке будет Браудель, – ответила Инес, очнувшись от своего транса.
– Да? А почему?
– Разве ты не знал? Подумать только, вы ведь довольно давно работаете вместе… Да здравствует общение! Тогда я тебе ничего не скажу, и пусть выяснить, в чем дело, будет твоей задачей на ближайшее время.
– Он слишком замкнут и молчалив. Пиксель говорил, что его мать покончила с собой, но о самом Брауделе он ничего не знает.
– Может, и не знает. А может, просто подумал, что ты недостаточно созрел, чтобы узнать об этом.
Девушка улыбнулась. Себастьян посмотрел на часы и решил, что пора двигаться. Представил себе тело Инес без головы.
15
Сидя перед компьютером в своем кабинете в Цитадели, Себастьян тщательно уничтожал следы полковника Кардоны на различных фотографиях, где он был снят вместе с Монтенегро. Кардона, полный мужчина с толстыми обвисшими щеками и набрякшими веками, во времена диктатуры Монтенегро был министром внутренних дел и получил известность благодаря своей невероятной спеси – по воскресеньям он величаво выезжал верхом прогуляться по лапасскому Прадо – а также отточенным методам запугивания и активным внедрением опыта аргентинских вояк в местную технологию пыток. Он являлся одним из руководителей операции «Ворон». Его ошибка состояла в том, что он подтвердил смерть одного калифорнийского правозащитника. По восстановлении демократии Кардона по требованию американского правительства подвергся экстрадикции и окончил жизнь во флоридской тюрьме: пока бывший министр мирно спал, его сокамерник по неизвестной причине перерезал ему горло. Хотелось курить. Время от времени Себастьян поглядывал на видеокамеру, не сводящую с него объектива, и на деловито ползающего по паутине длинноногого паука, задаваясь вопросом, наблюдают ли за ним через это запыленное недремлющее око. Иногда он вставал на стул и набрасывал на объектив платок, закрепляя его там резинкой, но никто ни разу ничего ему не сказал. Может быть, его и не записывали, надеясь, что одного присутствия аппарата достаточно, чтобы внушить работнику должное уважение к дисциплине. А может быть, эта камера вообще была муляжом, а наблюдали за ним из совсем другой неприметной точки кабинета – зоркий глаз, затаившийся среди известковых потеков на стене. Впрочем, к чему им это? Себастьян не занимался ничем чрезвычайным – просто делал порученное ему дело и все. Никаких вопросов, никаких ответов.
Но было крайне сложно удержаться от вопросов, особенно теперь, когда передаваемые ему в желтых папках фотографии и задания к ним приняли зловещий оттенок. Себастьян не строил иллюзий и отлично понимал, что рано или поздно работа по разглаживанию мятых пиджаков и изменению роста или прически Монтенегро подойдет к концу и ему придется заняться такими неоднозначными моментами, как изъятие из кадра определенных неугодных персонажей – как в случае с Торговцем Пудрой. Нет, он отнюдь не строил иллюзий. И все же при виде все новых и новых желтых папок – Монтенегро в окружении различных людей, некоторую часть которых требовалось изъять со снимка – сомнения разрывали его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22