https://wodolei.ru/catalog/mebel/
– Или хотя бы взять зонтик. А я сказал, мол, не преувеличивай, эти тучи ходят уже давным-давно, а дождем так и не пахнет. Теперь придется выслушивать все ее «я же тебе говорила, а ты не послушался». Невероятно, как женщины постоянно оказываются правы. Шестое чувство у вас, что ли?
– Нет, – покачала головой Исабель, – те же пять, что и у вас. Просто мы их лучше используем.
Она показала, где находится туалет. Себастьян оторвал зеленое бумажное полотенце и вытер мокрые руки и лицо. Затем причесался перед большим зеркалом. Шевелюра начинала активно редеть, и его огорчали заметные залысины на лбу (впрочем, лицо, вполне корректируемое цифровым способом – как и у всех остальных).
– Найти вам сухую рубашку? Вы подцепите простуду.
– Нет, спасибо. Я привык.
– Потом не говорите, что я не предупреждала.
– Пятое чувство?
– На этот раз шестое.
И повела Себастьяна в его новый кабинет в цокольном этаже, располагавшийся в конце тускло подсвеченного коридора, звучное эхо шагов в котором долго не стихало, отражаясь от стен. Под потолком тянулись металлические цилиндры, на углу подвешена видеокамера (такая же, как следящие за каждым шагом камеры в банках и торговых центрах, создающие целые спектакли из повседневной обыденности). Снаружи доносился шум льющейся по водостокам дождевой воды.
– Я здесь один? – спросил Себастьян, указывая на ряд закрытых дверей.
Он продрог. Нужно было переодеться.
– Пока да, – сказала Исабель, открыв дверь его кабинета, – но скоро у вас будет много коллег.
Комнатка была небольшой, и в ее голые желтые стены, казалось, въелась сырость (множественные известковые потеки, грозящие в скором времени захватить все помещение). С потолка мигала трубка люминесцентной лампы, ореолом – словно сияющий ангельский нимб – света вокруг привлекая насекомых. В углу, отслеживая движения двух показавшихся в ее радиусе действия пришельцев, пристроилась маленькая камера – поблескивающее недремлющее око. На столе серого металла по-хозяйски расположились Мак, сканер и принтер. Стул, тоже металлический, своими простыми линиями напоминал дизайн Альвара Аальто.
– Мы установили все программы, о которых вы упомянули, – заговорила Исабель, поглаживая подбородок. И при виде недовольного выражения лица Себастьяна добавила: – Что-то не так?
– Эта камера.
– Стандартное оборудование. Распоряжение правительственной службы безопасности. К вам лично не имеет никакого отношения. Они у нас в каждом кабинете. Я даже не думаю, что ваша и на самом деле подключена.
– Не думал, что работа на правительство требует такого уровня безопасности.
– Это скорее внешнее впечатление, чем правда.
– Для мысли, что тут и в сортире не уединишься довольно и впечатления. Прошу прощения за грубость. Ладно. Я понял, что буду находится в некоторой изоляции. Телефон?
– На днях подключим вас к линии. Пока, чтобы позвонить, вам придется подниматься наверх.
– E-mail?
– Всему свое время. Придется потерпеть.
– Как долго терпеть?
– Пару дней. Вы же понимаете – бюрократизм цветет пышным цветом. Для каждого шага нужно собрать кучу подписей. Пожалуйста, войдите в наше положение, – последние слова она произнесла почти жалобно.
В чье положение нужно войти, так это в его, подумал он, недовольно засопев и пытаясь сдержать растущее раздражение. Ему необходимо было получать записки от Никки, нежные послания, подтверждающие, что она хоть несколько минут посвятила мыслям о нем. Без этих записок Таиландочка имела в распоряжении весь вечер – словно поросший травой огромный луг, по которому можно бежать, раскинув руки и подставив лицо встречному ветру. Но этого сказать Исабель он не мог. Как признаться, что из-за Никки он был не способен представить себе двух вечеров без электронной почты. Как объяснить, что он не в силах понять, каким образом обходились разлученные влюбленные в те времена, когда еще не было электронки (да, конечно, телефон и письма. Но это было таким… таким безнадежно устаревшим. Сколько пар распалось по вине этих древностей?!)? Может, пора купить сотовый? Но он терпеть не мог их назойливое питюканье в самый неподходящий момент… Электронная почта была куда цивилизованнее мобильного телефона.
Себастьян промолчал. Еще одна тренировка. Закончив работу, он помчится домой, чтобы успеть ответить на послания Никки до ее возвращения. А когда она появится в дверях и он ее поцелует, e-mail в очередной раз станет темой для разговора:
«Получил два твоих письма. Такие трогательные. Думаю, ответ тебе понравится.
– Да? А что ты написал?
– Прочтешь – узнаешь.
– Ну, раз уж я здесь, можешь сказать мне все лично.
– Это прямое нарушение правил этикета. Что «мылом» пришло, «мылом» да отвечено будет.
– Себас, тебе говорили, что ты с приветом?» Исабель протянула ему папку.
– Надеюсь, с инструкциями у вас проблем не будет – там постарались изложить все как можно яснее. Как только закончите с этой папкой, получите следующую. Если что – я у себя в кабинете. Вопросы есть?
– Пепельница?
– В правительственных зданиях курение запрещено. Простите, это новый закон. Вам, как и остальным, придется выходить на улицу.
Она вышла, и Себастьян остался один. Стуча зубами от холода, он уселся на стул и включил компьютер. Новый закон, новое дерьмо. Стандартное оборудование, черт бы их всех побрал. Посмотрел в глаз камеры – пальцы правой руки сами собой сложились в неприличную фигуру – и продемонстрировал ей оттопыренный средний. На.
В папке оказалось порядка пятидесяти фотографий, каждая в прозрачном пластиковом конверте в сопровождении листка с указанием даты, места действия и издания, где публиковалась. Все это были фотографии Монтенегро времен диктатуры, снятые на самых разнообразных общественных мероприятиях: открытие автомагистралей, подписание документов по продаже газа Бразилии и Аргентине, приветствие дипломатического корпуса в честь третьей годовщины своего прихода во власть, коронование очередной Мисс, его будущей любовницы, аплодисменты с трибуны во время шествия карнавала в Оруро. Себастьяна увлекли мелкие детали: огромные галстуки, словно забытые на шее после обеда салфетки; сложенные на уровне гениталий ладони как оставшийся со времен футбола рефлекс – Монтенегро, в молодости игравшего защитником, приходилось становиться в стенку, когда пробивали одиннадцатиметровые; то, как он всегда смотрел в объектив, даже украдкой, будто зная, что его всегда подстерегает камера, готовая захватить в плен тот или иной миг – сзади, сбоку, спереди – а он не иначе обладал инстинктом вовремя повернуть и принять нужную позу за несколько мгновений до срабатывания затвора.
Исабель не лгала – инструкции оказались столь же невинными, сколь и смешными. Монтенегро едва дотягивал до метра шестидесяти пяти сантиметров и вместе с фуражкой и погонами выглядел мальчишкой, нацепившим отцовскую одежду. Требовалось, чтобы президент, по возможности, сделался не ниже сопровождавших его на фотографии людей, то есть чтобы его средний рост на снимках получился от метра семидесяти семи до метра восьмидесяти сантиметров.
Себастьян успокоился. Он всегда был готов помочь обуреваемым тщеславием людям. Президенты тоже имели право быть людьми, переживающими за свой малый рост, лысину, ранние морщины и побитые оспой щеки. Больше всего придется попыхтеть над фотографией, где Монтенегро едва ли не привстал на цыпочки в попытках возложить золоченую корону на голову этой самой мисс, ростом никак не ниже метра восьмидесяти двух. Ему предстояло вырасти, а ей стать поменьше.
Себастьян отправил в сканер первый снимок. Вдалеке слышались раскаты грома – звук безнадежной погони за светом.
11
Голова Лабастиды с телом Жанет Рено. Пенелопа Круз и Роналдо. Карла Морон и Габриэль Гарсиа Маркес. Альмодовар и Грасиэла Родо де Боланжер. Владимиро Монтесинес и Сесилия Болокко. Дарио Градинетти и Ригоберта Менчу.
Население Цифровых Созданий, хоть и не с той неукротимой мощью первых недель, но тем не менее неуклонно росло. Химеры вошли в фазу, когда новизна уже подыстерлась, но интерес читателей – пусть и не столь изумляющихся каждому очередному творению, как поначалу, – еще и не думал угасать. Даже «XXI» запустил похожую игру – Киберзвери, – состоящую в поисках и определении животных, скрывающихся в цифровой сельве (очень популярную среди детей, но не нашедшую отклика в сердцах подростков и взрослых). Себастьян предложил усложнить забаву, составляя персонаж из деталей различных людей (брови Софи Лорен, ноги Евгения Кафельникова, глаза Бетти Дэвис, губы Карлоса Менема), но Джуниор с Алисой воспротивились, аргументируя свой отказ тем, что так игра станет такой же элитарной, как кроссворды Ларедо. Тогда Себастьян принялся развлекаться с фоном, помещая Ирену Саэз – Виктора Гюго Карденаса в тропический лес, а Серхио Рамиреса – Мадонну – в декорации к съемкам «Касабланки». А еще он начал играть с ракурсами, порой отлавливая Цифровых Созданий с потолка бара или словно снимая их с пола камерой, объектив которой направлялся вверх почти под прямым углом.
Себастьян посещал издание по утрам и пытался сделать в заполненной сигаретным дымом Пикселя и молчанием Брауделя комнате все возможное. Времени постоянно не хватало, и в конце концов он стал заниматься лишь дизайном приложений. Пиксель просил его вернуться работать полный день, но в его словах сквозила фальшь: в глубине души он был рад, что Себастьян принял предложение Цитадели, поскольку чувствовал, что еще немного, и сам он оказался бы не у дел – расположение Алисы и Джуниора к творцу Цифровых Созданий было весьма ощутимым. Теперь они могли сохранять дружеские отношения. Себастьян придерживался того же мнения и говорил себе, что предложение Исабель пришлось как нельзя кстати, благодаря этому ему удалось ускользнуть из искусно расставленных ловушек Алисы, стремящейся поставить его во главе «Фаренгейта 451». Все имело свой смысл. Возможно, Исабель появилась в его жизни, чтобы сохранить и упрочить отношения с Пикселем.
Алиса не переставала соблазнять Себастьяна. Она говорила, что Себастьян – именно тот, кто нужен в обновленных «Тьемпос Постмо», которые вот-вот увидят свет – уругваец уже представил свой проект, но тс-с-с, это top secret, – и уверяю тебя, мы легко станем лучшим изданием страны. Алиса была женщиной энергичной и властной, она привыкла добиваться своего. Всегда подтянутая и элегантная – узкие юбки, черные чулки и черные же туфли на высоком каблуке – она дефилировала по коридорам редакции, с каждым разом все меньше пытаясь скрыть, что именно она на самом деле обладает здесь истинной властью. Во избежание проблем с мэром Алиса урезала объемы возмущающей спокойствие рубрики Валерии Росалес. Следуя советам уругвайского консультанта, она предоставила карт-бланш Л азарте, полностью передав в его руки ведение ежедневного спортивного приложения, в котором было почти столько же страниц, сколько и в основном выпуске. Элисальде уже лишился власти. Считалось, что рано или поздно Себастьян возглавит «Фаренгейт 451». Для начала она предложила ему небольшое увеличение жалования, но у нее под рукой были и более грозные методы, которые могли вот-вот пойти в ход. Это всего лишь вопрос времени.
В субботу после обеда Пиксель попросил Себастьяна сопровождать его в клинику – ему не хотелось оставаться наедине с мучающимся отцом; при виде этих страданий он ломался и в итоге сбегал из палаты, пропахшей лекарствами и умирающей плотью. Может, в сопровождении друга ему будет легче. Представляешь, каково видеть собственного отца, плачущим как ребенок? Видеть, как он умирает, а ты ничем не можешь помочь? Такого и худшему врагу не пожелаешь. Или лучшему.
Итак, они сидели у кушетки на разболтанных стульях, скрипящих всеми составными частями при малейшем движении. Пиксель включил магнитофон, но его отец спал, и на пленку ложился только звук его дыхания. Себастьян смотрел на исчерченное морщинами лицо, иссохшую и обвисшую – словно мышцам было уже не под силу удержать ее натянутой – кожу, красноватые пятна на бритой голове. Это лицо не имело ничего общего ни с лицом того молодого мужчины, что улыбался на фотографии в рамке на рабочем столе Пикселя, ни с лицами на снимках, которые Пиксель дал Себастьяну для создания образа отца в детстве и юности – пока что совершенно бесплодные попытки – это были лишь бледные тени, убеждавшие зрителя в том, что тут скрывалась некая сущность, на мгновение захваченная во время своего стремительного бега в ничто (то самое ничто, что поджидало отца Пикселя со дня на день, чтобы избавить его от страданий умирающего тела и химиотерапии). Куда подевались те черты? И откуда взялись эти? Где скрылись штрихи преемственности, точки, отмечающие переход от одного этапа к последующим?
Пиксель до сих пор не проронил ни звука; он переводил взгляд то на пыльный экран выключенного телевизора, то на увядшие гвоздики в вазочке на ночном столике. Разговаривать было не о чем. Себастьян же продолжал разглядывать утонувшее в подушках и простынях сморщенное лицо, и его пробивала дрожь при мысли о давным-давно не виденном лице собственного отца. Отца, которого он практически не знал. Как обошлось с ним время? Какие линии оставило в качестве свидетельств его возраста, кошмаров и бессонницы? Его отец, который в детстве приучал его к изысканным вкусам: сыр рокфор, салями, сардины в томате, пицца с анчоусами, маринованные артишоки. Нужно навестить маму и попросить у нее посмотреть старые альбомы, которые наверняка хранились в каком-нибудь древнем сундуке вместе с пожелтевшими письмами и высушенными лепестками роз. Себастьян вдруг увидел отца в столовой их дома: молодой, уплетающий сардины с хлебом и читающий газету, голубая рубашка в полоску и галстук с распущенным узлом. Это могло быть как воспоминание, так и игра воображения, основанная на всплывшем из затерянного в глубинах сознания колодца впечатлении детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Нет, – покачала головой Исабель, – те же пять, что и у вас. Просто мы их лучше используем.
Она показала, где находится туалет. Себастьян оторвал зеленое бумажное полотенце и вытер мокрые руки и лицо. Затем причесался перед большим зеркалом. Шевелюра начинала активно редеть, и его огорчали заметные залысины на лбу (впрочем, лицо, вполне корректируемое цифровым способом – как и у всех остальных).
– Найти вам сухую рубашку? Вы подцепите простуду.
– Нет, спасибо. Я привык.
– Потом не говорите, что я не предупреждала.
– Пятое чувство?
– На этот раз шестое.
И повела Себастьяна в его новый кабинет в цокольном этаже, располагавшийся в конце тускло подсвеченного коридора, звучное эхо шагов в котором долго не стихало, отражаясь от стен. Под потолком тянулись металлические цилиндры, на углу подвешена видеокамера (такая же, как следящие за каждым шагом камеры в банках и торговых центрах, создающие целые спектакли из повседневной обыденности). Снаружи доносился шум льющейся по водостокам дождевой воды.
– Я здесь один? – спросил Себастьян, указывая на ряд закрытых дверей.
Он продрог. Нужно было переодеться.
– Пока да, – сказала Исабель, открыв дверь его кабинета, – но скоро у вас будет много коллег.
Комнатка была небольшой, и в ее голые желтые стены, казалось, въелась сырость (множественные известковые потеки, грозящие в скором времени захватить все помещение). С потолка мигала трубка люминесцентной лампы, ореолом – словно сияющий ангельский нимб – света вокруг привлекая насекомых. В углу, отслеживая движения двух показавшихся в ее радиусе действия пришельцев, пристроилась маленькая камера – поблескивающее недремлющее око. На столе серого металла по-хозяйски расположились Мак, сканер и принтер. Стул, тоже металлический, своими простыми линиями напоминал дизайн Альвара Аальто.
– Мы установили все программы, о которых вы упомянули, – заговорила Исабель, поглаживая подбородок. И при виде недовольного выражения лица Себастьяна добавила: – Что-то не так?
– Эта камера.
– Стандартное оборудование. Распоряжение правительственной службы безопасности. К вам лично не имеет никакого отношения. Они у нас в каждом кабинете. Я даже не думаю, что ваша и на самом деле подключена.
– Не думал, что работа на правительство требует такого уровня безопасности.
– Это скорее внешнее впечатление, чем правда.
– Для мысли, что тут и в сортире не уединишься довольно и впечатления. Прошу прощения за грубость. Ладно. Я понял, что буду находится в некоторой изоляции. Телефон?
– На днях подключим вас к линии. Пока, чтобы позвонить, вам придется подниматься наверх.
– E-mail?
– Всему свое время. Придется потерпеть.
– Как долго терпеть?
– Пару дней. Вы же понимаете – бюрократизм цветет пышным цветом. Для каждого шага нужно собрать кучу подписей. Пожалуйста, войдите в наше положение, – последние слова она произнесла почти жалобно.
В чье положение нужно войти, так это в его, подумал он, недовольно засопев и пытаясь сдержать растущее раздражение. Ему необходимо было получать записки от Никки, нежные послания, подтверждающие, что она хоть несколько минут посвятила мыслям о нем. Без этих записок Таиландочка имела в распоряжении весь вечер – словно поросший травой огромный луг, по которому можно бежать, раскинув руки и подставив лицо встречному ветру. Но этого сказать Исабель он не мог. Как признаться, что из-за Никки он был не способен представить себе двух вечеров без электронной почты. Как объяснить, что он не в силах понять, каким образом обходились разлученные влюбленные в те времена, когда еще не было электронки (да, конечно, телефон и письма. Но это было таким… таким безнадежно устаревшим. Сколько пар распалось по вине этих древностей?!)? Может, пора купить сотовый? Но он терпеть не мог их назойливое питюканье в самый неподходящий момент… Электронная почта была куда цивилизованнее мобильного телефона.
Себастьян промолчал. Еще одна тренировка. Закончив работу, он помчится домой, чтобы успеть ответить на послания Никки до ее возвращения. А когда она появится в дверях и он ее поцелует, e-mail в очередной раз станет темой для разговора:
«Получил два твоих письма. Такие трогательные. Думаю, ответ тебе понравится.
– Да? А что ты написал?
– Прочтешь – узнаешь.
– Ну, раз уж я здесь, можешь сказать мне все лично.
– Это прямое нарушение правил этикета. Что «мылом» пришло, «мылом» да отвечено будет.
– Себас, тебе говорили, что ты с приветом?» Исабель протянула ему папку.
– Надеюсь, с инструкциями у вас проблем не будет – там постарались изложить все как можно яснее. Как только закончите с этой папкой, получите следующую. Если что – я у себя в кабинете. Вопросы есть?
– Пепельница?
– В правительственных зданиях курение запрещено. Простите, это новый закон. Вам, как и остальным, придется выходить на улицу.
Она вышла, и Себастьян остался один. Стуча зубами от холода, он уселся на стул и включил компьютер. Новый закон, новое дерьмо. Стандартное оборудование, черт бы их всех побрал. Посмотрел в глаз камеры – пальцы правой руки сами собой сложились в неприличную фигуру – и продемонстрировал ей оттопыренный средний. На.
В папке оказалось порядка пятидесяти фотографий, каждая в прозрачном пластиковом конверте в сопровождении листка с указанием даты, места действия и издания, где публиковалась. Все это были фотографии Монтенегро времен диктатуры, снятые на самых разнообразных общественных мероприятиях: открытие автомагистралей, подписание документов по продаже газа Бразилии и Аргентине, приветствие дипломатического корпуса в честь третьей годовщины своего прихода во власть, коронование очередной Мисс, его будущей любовницы, аплодисменты с трибуны во время шествия карнавала в Оруро. Себастьяна увлекли мелкие детали: огромные галстуки, словно забытые на шее после обеда салфетки; сложенные на уровне гениталий ладони как оставшийся со времен футбола рефлекс – Монтенегро, в молодости игравшего защитником, приходилось становиться в стенку, когда пробивали одиннадцатиметровые; то, как он всегда смотрел в объектив, даже украдкой, будто зная, что его всегда подстерегает камера, готовая захватить в плен тот или иной миг – сзади, сбоку, спереди – а он не иначе обладал инстинктом вовремя повернуть и принять нужную позу за несколько мгновений до срабатывания затвора.
Исабель не лгала – инструкции оказались столь же невинными, сколь и смешными. Монтенегро едва дотягивал до метра шестидесяти пяти сантиметров и вместе с фуражкой и погонами выглядел мальчишкой, нацепившим отцовскую одежду. Требовалось, чтобы президент, по возможности, сделался не ниже сопровождавших его на фотографии людей, то есть чтобы его средний рост на снимках получился от метра семидесяти семи до метра восьмидесяти сантиметров.
Себастьян успокоился. Он всегда был готов помочь обуреваемым тщеславием людям. Президенты тоже имели право быть людьми, переживающими за свой малый рост, лысину, ранние морщины и побитые оспой щеки. Больше всего придется попыхтеть над фотографией, где Монтенегро едва ли не привстал на цыпочки в попытках возложить золоченую корону на голову этой самой мисс, ростом никак не ниже метра восьмидесяти двух. Ему предстояло вырасти, а ей стать поменьше.
Себастьян отправил в сканер первый снимок. Вдалеке слышались раскаты грома – звук безнадежной погони за светом.
11
Голова Лабастиды с телом Жанет Рено. Пенелопа Круз и Роналдо. Карла Морон и Габриэль Гарсиа Маркес. Альмодовар и Грасиэла Родо де Боланжер. Владимиро Монтесинес и Сесилия Болокко. Дарио Градинетти и Ригоберта Менчу.
Население Цифровых Созданий, хоть и не с той неукротимой мощью первых недель, но тем не менее неуклонно росло. Химеры вошли в фазу, когда новизна уже подыстерлась, но интерес читателей – пусть и не столь изумляющихся каждому очередному творению, как поначалу, – еще и не думал угасать. Даже «XXI» запустил похожую игру – Киберзвери, – состоящую в поисках и определении животных, скрывающихся в цифровой сельве (очень популярную среди детей, но не нашедшую отклика в сердцах подростков и взрослых). Себастьян предложил усложнить забаву, составляя персонаж из деталей различных людей (брови Софи Лорен, ноги Евгения Кафельникова, глаза Бетти Дэвис, губы Карлоса Менема), но Джуниор с Алисой воспротивились, аргументируя свой отказ тем, что так игра станет такой же элитарной, как кроссворды Ларедо. Тогда Себастьян принялся развлекаться с фоном, помещая Ирену Саэз – Виктора Гюго Карденаса в тропический лес, а Серхио Рамиреса – Мадонну – в декорации к съемкам «Касабланки». А еще он начал играть с ракурсами, порой отлавливая Цифровых Созданий с потолка бара или словно снимая их с пола камерой, объектив которой направлялся вверх почти под прямым углом.
Себастьян посещал издание по утрам и пытался сделать в заполненной сигаретным дымом Пикселя и молчанием Брауделя комнате все возможное. Времени постоянно не хватало, и в конце концов он стал заниматься лишь дизайном приложений. Пиксель просил его вернуться работать полный день, но в его словах сквозила фальшь: в глубине души он был рад, что Себастьян принял предложение Цитадели, поскольку чувствовал, что еще немного, и сам он оказался бы не у дел – расположение Алисы и Джуниора к творцу Цифровых Созданий было весьма ощутимым. Теперь они могли сохранять дружеские отношения. Себастьян придерживался того же мнения и говорил себе, что предложение Исабель пришлось как нельзя кстати, благодаря этому ему удалось ускользнуть из искусно расставленных ловушек Алисы, стремящейся поставить его во главе «Фаренгейта 451». Все имело свой смысл. Возможно, Исабель появилась в его жизни, чтобы сохранить и упрочить отношения с Пикселем.
Алиса не переставала соблазнять Себастьяна. Она говорила, что Себастьян – именно тот, кто нужен в обновленных «Тьемпос Постмо», которые вот-вот увидят свет – уругваец уже представил свой проект, но тс-с-с, это top secret, – и уверяю тебя, мы легко станем лучшим изданием страны. Алиса была женщиной энергичной и властной, она привыкла добиваться своего. Всегда подтянутая и элегантная – узкие юбки, черные чулки и черные же туфли на высоком каблуке – она дефилировала по коридорам редакции, с каждым разом все меньше пытаясь скрыть, что именно она на самом деле обладает здесь истинной властью. Во избежание проблем с мэром Алиса урезала объемы возмущающей спокойствие рубрики Валерии Росалес. Следуя советам уругвайского консультанта, она предоставила карт-бланш Л азарте, полностью передав в его руки ведение ежедневного спортивного приложения, в котором было почти столько же страниц, сколько и в основном выпуске. Элисальде уже лишился власти. Считалось, что рано или поздно Себастьян возглавит «Фаренгейт 451». Для начала она предложила ему небольшое увеличение жалования, но у нее под рукой были и более грозные методы, которые могли вот-вот пойти в ход. Это всего лишь вопрос времени.
В субботу после обеда Пиксель попросил Себастьяна сопровождать его в клинику – ему не хотелось оставаться наедине с мучающимся отцом; при виде этих страданий он ломался и в итоге сбегал из палаты, пропахшей лекарствами и умирающей плотью. Может, в сопровождении друга ему будет легче. Представляешь, каково видеть собственного отца, плачущим как ребенок? Видеть, как он умирает, а ты ничем не можешь помочь? Такого и худшему врагу не пожелаешь. Или лучшему.
Итак, они сидели у кушетки на разболтанных стульях, скрипящих всеми составными частями при малейшем движении. Пиксель включил магнитофон, но его отец спал, и на пленку ложился только звук его дыхания. Себастьян смотрел на исчерченное морщинами лицо, иссохшую и обвисшую – словно мышцам было уже не под силу удержать ее натянутой – кожу, красноватые пятна на бритой голове. Это лицо не имело ничего общего ни с лицом того молодого мужчины, что улыбался на фотографии в рамке на рабочем столе Пикселя, ни с лицами на снимках, которые Пиксель дал Себастьяну для создания образа отца в детстве и юности – пока что совершенно бесплодные попытки – это были лишь бледные тени, убеждавшие зрителя в том, что тут скрывалась некая сущность, на мгновение захваченная во время своего стремительного бега в ничто (то самое ничто, что поджидало отца Пикселя со дня на день, чтобы избавить его от страданий умирающего тела и химиотерапии). Куда подевались те черты? И откуда взялись эти? Где скрылись штрихи преемственности, точки, отмечающие переход от одного этапа к последующим?
Пиксель до сих пор не проронил ни звука; он переводил взгляд то на пыльный экран выключенного телевизора, то на увядшие гвоздики в вазочке на ночном столике. Разговаривать было не о чем. Себастьян же продолжал разглядывать утонувшее в подушках и простынях сморщенное лицо, и его пробивала дрожь при мысли о давным-давно не виденном лице собственного отца. Отца, которого он практически не знал. Как обошлось с ним время? Какие линии оставило в качестве свидетельств его возраста, кошмаров и бессонницы? Его отец, который в детстве приучал его к изысканным вкусам: сыр рокфор, салями, сардины в томате, пицца с анчоусами, маринованные артишоки. Нужно навестить маму и попросить у нее посмотреть старые альбомы, которые наверняка хранились в каком-нибудь древнем сундуке вместе с пожелтевшими письмами и высушенными лепестками роз. Себастьян вдруг увидел отца в столовой их дома: молодой, уплетающий сардины с хлебом и читающий газету, голубая рубашка в полоску и галстук с распущенным узлом. Это могло быть как воспоминание, так и игра воображения, основанная на всплывшем из затерянного в глубинах сознания колодца впечатлении детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22