Но сейчас уже вечер, и мне следовало бы захватить куртку с собой. Я быстро соображаю, не попросить ли водителя вернуться назад, в отель, чтобы я взял куртку, но он продолжает рассуждать о налоговых декларациях, на своем красивом итальянско-швейцарско-немецком диалекте, и потому я решаю оставить все как есть. Мы проезжаем мимо старых фабричных зданий, и справа от дороги я вижу шоколадную фабрику «Линдт». Вдруг начинает пахнуть густой коричневой шоколадной массой, которая варится в гигантских металлических котлах.
Потом мы сворачиваем направо и едем вверх по холму, по направлению к Килхбергу. Я закуриваю сигарету. Водитель бросает неодобрительный взгляд в зеркальце заднего обзора, но я делаю вид, будто не замечаю этого, хотя наши взгляды на секунду пересеклись. Если это такси для некурящих, он должен был так и сказать, а не смотреть с осуждением в свое зеркальце. Мы проезжаем через маленькое село, огибаем слева церковь, водитель останавливается и говорит, что кладбище прямо за ней.
Я даю ему его прайс, захлопываю дверцу машины и по узкой гравиевой дорожке иду к воротам кладбища. Солнце уже зашло. Всерьез наступил вечер. Воздух с каждой минутой делается более прохладным.
С кладбища хорошо видно все Цюрихское озеро. Какая-то старушка на костылях ходит между рядами могил, а потом перед одной из них останавливается. Один костыль она кладет на траву, а на другой опирается обеими руками. Она стоит, скособочившись. Где-то лает собака.
Трудно найти на кладбище определенную могилу, если ты не знаешь, где именно ее искать. Я когда-то видел фотографию нужной мне могилы. Там должна быть большая серая каменная плита, на которой выгравированы имена Томаса Манна, и, естественно, Кати Манн, и еще кого-то из членов их семьи.
Я бегаю вокруг, пытаясь отыскать эту плиту, но мне мешают быстро надвигающиеся сумерки. Тогда я начинаю искать старушку с костылями, потому что она наверняка сможет мне сказать, где точно находится могила, но старушка тоже куда-то пропала. В конце концов я беру свой коробок спичек и жгу спички одну за другой, у каждого надгробия. Спички быстро кончаются, тогда я хватаю с какой-то могилы маленький пластмассовый надгробный фонарик, зажигаю в нем свечку и продолжаю метаться между рядами захоронений. Я наклоняюсь к надгробиям, стараюсь разобрать надписи. Все бесполезно. Я больше ничего не вижу. Свечка дает слишком мало света. Как ни трудно с этим смириться, но я чувствую, что мне не найти долбаной могилы Томаса Манна.
Уже почти ночь. Я сажусь на край какой-то могильной плиты, чтобы наконец спокойно выкурить сигарету. Та самая собака, которая давеча лаяла, бродит вокруг относительно недавних могил, там, где цветы посвежее. Это большой черный пес. Я почти не вижу его. Собственно, я вижу только тень пса – перемещающуюся тень. Зато я слышу, как пес обнюхивает землю, слышу шорох цветов, раздвигаемых его мордой. Потом наступает тишина. Пес присаживается и какает прямо на одну из могил. Я абсолютно в этом уверен – клянусь!
Я нарочно шаркаю ногами по гравию, чтобы его спугнуть, но он не уходит. Он спокойно, не отвлекаясь по пустякам, какает. Тогда я беру надгробный фонарик, зажигаю от него сигарету, а сам фонарик швыряю в том направлении, где сидит пес. Свечка на лету гаснет, я слышу звук падения, но уверен, что не попал в идиотского пса.
В этот момент мне приходит в голову мысль, что пес, может быть, накакал на могилу Томаса Манна, я вскакиваю и бегу туда, куда бросил фонарь. Пластмассовый фонарик валяется на земле, однако черный пес исчез. Я подхожу к надгробию, ощупываю надпись пальцами, но на ощупь, по крайней мере, непохоже, чтобы там было выгравировано имя Томаса Манна. Жаль. Спичек у меня больше нет, а то бы я охотно посмотрел, кто там похоронен.
Поскольку стало по-настоящему холодно, я застегиваю мой твидовый пиджак на все пуговицы, сую руки в карманы брюк, снова прохожу через кладбищенские ворота и начинаю спускаться с холма вниз, к озеру. Я думал, что путь будет короче. Дорога, как мне кажется, все время петляет, уводя меня не туда, куда нужно.
Время от времени мимо проносится какой-нибудь автомобиль, ослепляя меня фарами, и я заслоняю глаза рукой. Справа внизу я вижу маленькую железнодорожную станцию, перехожу через рельсы. Потом, миновав пару магазинов и сельскую пивнушку, выхожу наконец на шоссе – и я у озера. Вдалеке, на другом берегу, мерцают огни.
Некоторое время я просто сижу у кромки воды. Справа от меня пристань для прогулочных пароходов, но в такой поздний час никакие пароходы, конечно, уже не ходят. У причала в весельной лодке сидит какой-то человек и курит. Каждый раз, когда он затягивается, на конце его сигареты вспыхивает красная точка, которая отражается в озере. Я довольно долго – минут десять – наблюдаю за тем, как он курит, как стряхивает пепел и как столбики пепла с шипением падают в воду. Когда он кончает курить, я к нему подхожу.
Лодка слегка покачивается на мелких волнах. Я говорю: добрый вечер; человек поднимает голову и смотрит на меня. Я расправляю плечи, чтобы казаться более уверенным в себе, и спрашиваю, не отвезет ли он меня на другую сторону озера, за двести франков. Он несколько секунд обдумывает мои слова и потом говорит: да, могу отвезти.
Я спускаюсь в лодку и сажусь на деревянную скамью, а он вставляет весла в такие металлические фиговины, не знаю, как они называются, и отчаливает. Скоро мы будем на середине озера. Уже скоро.
Послесловие переводчика
О Кристиане Крахте, авторе «Faserland», известно очень мало. Он родился в 1966 г. (сейчас, значит, ему тридцать пять), в Швейцарии, детство провел в США, Канаде и на юге Франции, какое-то время жил где-то в Центральной Америке, кажется, в Венесуэле, а сейчас – в Бангкоке. «Faserland» – его дебютная книга, впервые опубликованная в 1995 г. и переиздававшаяся уже пять раз. Критики встретили ее по-разному: кто-то возмущался, кто-то находил «вполне нормальным скучным повествованием от первого лица» (отзыв в еженедельнике «Штерн»), многие отмечали пристальность авторского взгляда, своеобразие стиля, сопрягающего в себе юмор и меланхолию. Грегор фон Реццори, например, писал: «Такой точности восприятия мира, который сплошь состоит только из фирменных товаров, такой трезвости взгляда посреди пустоты, такого неприятия коллективных банальностей при сохранении тонкости распознающих способностей – всего этого, да притом в столь кристально-чистом отображении, мне еще никогда не доводилось встречать. Поздравляю автора и издателя!»
Мне тоже сразу понравился тон повествования, его лаконичность и присутствующая в нем недоговоренность. Но какие-то вещи казались даже не столько непонятными, сколько как будто намекающими на что-то, чего я не знала или не могла вспомнить. Прежде всего, почему роман называется «Faserland»? Первое, что приходит в голову, – перевести это слово как «Отечество», предположив, что рассказчик использует не немецкий термин (Vaterland), а его английский аналог (Fatherland), только записанный фонетически, так, как его воспринимают на слух немцы. Но ведь можно понять то же слово и по-другому, буквально: «Волоконная страна» (faser – волокна, в том числе используемые в волоконной оптике, Faseroptik, которая, например, применяется в медицине – для просвечивания внутренних органов; в физике – для регистрации треков ядерных частиц; в вычислительной технике – там лазерные волокна выполняют функции ячеек памяти; и во многих других областях). Имеет ли такое толкование хоть какое-то отношение к сюжету?
На возможность того, что под внешним «будничным» слоем повествования скрывается какой-то иной смысловой пласт, как будто указывали эпиграф из Беккета, многозначительные названия баров, клубов, пляжей и улиц – бар «Один» (Один в германской мифологии – хозяин Вальгаллы, последнего прибежища погибших героев), клубы DJ Hell («Ди джей Ад») и Purgatory («Чистилище»), «райский» пляж Super Paradise Beach, – наконец, появляющиеся в начале и в конце романа странные черные собаки…
Можно предположить, что этот тайный код как-то связан с фантастическим романом Эрнста Юнгера «Гелиополис» (Юнгер несколько раз упоминается в «Faserland», хотя рассказчик и уверяет, что сам его не читал). В «Гелиополисе» есть такая вставная новелла: некий опустившийся человек встречается с дьяволом или посланцем дьявола (якобы окулистом, «доктором Фэнси»), который дает ему выпить темно-красного эликсира («блэкберри-бренди»), а затем отводит в свой врачебный кабинет (где стоит ящик со стеклянными глазами) и закапывает ему особые капли. После этого бродяга как бы прозревает и начинает воспринимать мир так, словно живет «с микроскопом на глазах среди людей, даже не подозревающих о существовании такого прибора». Он видит «силы, определяющие ход событий, зародыши нарождающегося счастья и несчастья». Он становится сказочно богатым, но не хочет и не может быть пособником злой силы, и в конце концов «доктор Фэнси» отнимает у него волшебный дар, возвращая к обычной человеческой судьбе… Если прочесть «Faserland» так, чтобы сквозь его страницы «просвечивал» текст «Гелиополиса», то, пожалуй, и название прояснится, и некоторые знаки просто совпадут (вспомним, что в самом начале и почти в самом конце рассказчик встречается с Карин, девушкой с линзами на глазах, и ее спутником Серхио, который перед тем, как расстаться с героем, приносит ему бокал бренди – не считать ли этих двух персонажей преемниками «доктора Фэнси»?).
Отсылкой к мотиву «встречи с дьяволом» в современной жизни можно, при желании, считать и упоминание Томаса Манна, написавшего «Доктора Фаустуса», и даже эпиграф (потому что аналогичный мотив, в своеобразной трактовке, есть и в беккетовском «Безымянном»: «…кто мог сюда прийти, дьявол, может быть, я не в состоянии представить себе никого другого, это он показал мне все, здесь, в темноте, и как говорить, и что говорить, и немного природы, и несколько имен, и внешнюю видимость людей, имеющих тот же образ, что и я, на которых я, возможно, похож, и их способ жизни, в комнатах, в сараях, в автоприцепах, в лесах, и как они приходят и уходят, я уже забыл, и кто ушел и покинул меня – знавшего, что я был искушаем, знавшего, что я пропал, независимо от того, поддался искушению или нет; я не знаю, это уже не я, вот все, что я знаю, с того дня я уже перестал быть собой, с того дня никого больше нет, я, наверное, все-таки поддался искушению. Это все только гипотезы, которые помогают продвигаться вперед…»).
Впрочем, количество аллюзий и литературных параллелей не ограничивается Юнгером и Манном. Вспомним, что встречей с борзым псом открывается не только «Faserland», но и «Божественная комедия» Данте. Похоже, отдельные эпизоды у Крахта не только в определенном смысле соответствуют эпизодам «Божественной комедии», но и выстроены в том же порядке. Не останавливаясь на этом подробно, приведу лишь самую общую схему подобных соответствий, какой она представляется мне: преддверие ада – остров Зильт, охарактеризованный в «Faserland» как нечто среднее между Германией и Англией; первый круг (отверженные) и второй круг (вожделеющие) – портовый город Гамбург с его проститутками и всяческим сбродом; третий круг (обжоры) – самолет компании «Люфтганза»; четвертый круг (скупцы и расточители) – Франкфурт, банковский центр ФРГ; пятый круг (несдержанность, злоба, буйное скотство) – Гейдельберг, город студентов и интеллектуальной элиты; шестой круг (ересиархи и еретики) – поляна рейвов под Мюнхеном, на которой устраивают свои сборища неформалы; седьмой круг (насильники) – Мюнхен, где рассказчик встречается с неонацистом Уве Копфом; восьмой круг (льстецы и дурные советчики) и девятый круг (предатели) – имение миллионера, отца Ролло, на Боденском озере. Примечательно, что в последний раз рассказчик видит своего друга Ролло на самом берегу озера, когда тот плачет. У Данте девятый круг ада описывается так (Песнь тридцать вторая, 22–24): «Я увидал, взглянув по сторонам, / Что подо мною озеро, от стужи / Подобное стеклу, а не волнам». Это дантевское озеро называется Коцит (по-гречески «Плач»).
Если продолжить такую линию рассуждений дальше, то можно предположить, что последняя, «швейцарская» глава «Faserland» соответствует странствиям Данте по чистилищу. В «Божественной комедии» путь через чистилище, от Долины земных властителей до вершины горы, занимает время одного дня, от восхода солнца до темноты. События восьмой главы «Faserland» укладываются в такой же промежуток и заканчиваются встречей героя с таинственным перевозчиком на берегу Цюрихского озера (Леты?).
Хотелось бы сказать еще об одном любопытном наблюдении. Герой путешествует, то и дело меняя свои планы и, соответственно, избранный им самим маршрут (и перемещаясь из одного «круга ада» в другой) под воздействием неких «посредников» или «наблюдателей», которые все так или иначе связаны с буквой «М». Первая пара таких посредников – Карин (которая ездит на «мерседесе» и подкармливает собаку Макса) и Серхио (имеющий мобильный телефон); в поезде на Гамбург рассказчик встречает «Пиздобородого» (Mosenbart), в Гамбурге – шофера в кроссовках «Мефисто» и затем сексуального извращенца с татуировкой, изображающей крота (Maulwurf). Не исключено, что таким посредником является и Александр, столь сильно озабоченный популярностью группы Modern Talking. К числу посредников явно относятся также Маттиас Хоркс, из-за которого герой попадает в Гейдельберг, и безымянный хозяин гостиницы, рекомендующий ему отправиться в бар «Макс». Может быть, невольным посредником следует считать и Ролло, в прошлом «крутого мода», который спасает героя и увозит его в Мюнхен, в очередной «круг ада». В шестой главе посредники – хиппи, рассказывающий о диджеях Моби и Морице (из клубов «DJ Ад» и «Чистилище»), и некий Максим Биллер (его, кстати, упоминала Карин в первой главе); в седьмой – опять Карин и Серхио; в восьмой – два неизвестных бизнесмена с мобильниками и писатель Томас Манн (впрочем, увидеть могилу последнего герой захотел сам). «Наблюдатели» имеются и в «Божественной комедии», в каждом из кругов ада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19