– Да, она маленькая, но все же это церковь.
– Отец мой, а сколько времени церкви стоят открытыми в наши дни?
– Только в продолжение служб.
– А потом Бог уходит?
– А потом, месье, Бог остается один, – ответил священник-спортсмен.
Он закрыл глаза. Постоял с опущенными веками. И пренебрежительно сказал Жоржу:
– Бог всегда здесь, но всегда один.
* * *
Они покинули священника, церковь, плесень, Бога с его одиночеством, площадь, Марну. Пошли ужинать.
Внезапно Жоржа охватил страх.
– А что, если Томас не уехал в Лондон? Что, если он и она явятся сюда – поужинать вечерком в этом ресторане?
Анна засмеялась.
– Это было бы крайне интересно, но ни на йоту не изменило бы то, что я задумала.
И все-таки Жоржа мучило беспокойство. Всякий раз, как открывалась дверь, он настораживался.
– Ну не волнуйся ты так, – уговаривала его Анна. – Он наверняка в Лондоне.
– А вдруг да не в Лондоне?
* * *
– Жорж, спасибо тебе, – сказала она ему.
Они уже поужинали. И снова шли по берегу Марны. В ресторане они пили вино. И теперь держались за руки. По пути они увидели две плакучие ивы. Потом череду коричневых байдарок, а за ними – вереницу одноместных яликов, скрепленных между собой цепью. Внезапно он привлек ее к себе. Судорожно обнял. Она оттолкнула его.
И сказала:
– Обещай мне, что никогда больше не повторишь этой глупости.
Он покорно кивнул.
– Да, я сделал глупость, – признал он.
Жорж и сам был потрясен своим поступком.
– Ты все-таки вернешься?
– Да.
– И тогда мы останемся в нашем детстве, – произнес он с тяжким вздохом.
– Да, конечно. Конечно.
– И в нашей столовой!
Он засмеялся. И снова взял ее за руку.
– Давай вернемся в школу, – сказал он ей. – Итак, мы строимся в линейку на школьном дворе. Сестра Маргарита хлопает в ладоши. И входим в класс, где стоит печка.
Рука об руку, они вышли из-под шатра листвы. Пешком добрались до конца улицы. Жорж причитал на ходу:
– Как подумаю, что ты все продала, а я еще не успел полностью навести порядок в мамочкином доме!
– Должна сказать, ты не очень-то усердствовал.
– Анна, раз уж ты такой специалист в этих делах, может, займешься сама?
– Ну уж нет.
– Ты просто эгоистка!
– Мало сказать – эгоистка! Я просто в восторге оттого, что скоро увижу южное солнце и лазурное небо.
– Ах, до чего мне хочется увидеть Атласские горы, – сказал Жорж.
– Не вставай завтра утром. Я уеду очень рано.
– А завтрак?
– Позавтракаю где-нибудь в кафе в Париже, когда приеду.
– Пришли мне весточку, как только доберешься до пустыни. И позвони, когда поднимешься на Атласские горы. Или когда увидишь первые оазисы.
– Когда увижу первые оазисы.
– В общем, звони при малейшей возможности.
– Обещаю, – ответила она.
– И сразу же сообщи мне свой новый номер телефона.
– Обещаю, – ответила она.
– Прямо в начале недели.
– Обещаю, обещаю, – повторила она.
* * *
В шесть утра она выскользнула из дома. Не стала будить Жоржа Роленже. Села в белый «эспас». Приехав в Париж, решила напоследок полить сад. Обошла его, держа дешевый желтый шланг. Поливать было особенно нечего. На кустах остались две зазимовавшие розы. Она сорвала их, положила к себе в сумку. Потом взяла посылочную коробку. Заперла дверь дома и садовую решетку новыми ключами. Вернула в гараж Баньолэ машину, которую они ей одолжили. Подписание обязательства продажи должно было состояться в пятнадцать часов в VIII округе. Она почувствовала легкий голод. Подошла к киоску, купила газету. Вошла в кафе, выпила кофе. Съела салат. Сказала себе: «Нужно выпить за собственное здоровье» – и угостилась рюмочкой «кот-де-нюи». В пятнадцать часов зашла на почту, там ей пришлось постоять в очереди. Подойдя к окошку, она отправила посылку на рабочий адрес Томаса. Затем позвонила в агентство недвижимости в VIII округе. Да, подписание состоялось. Она повесила трубку. Вышла. И взяла такси до Северного вокзала.
Глава XII
Постояв в очереди в кассу, она купила билет до Антверпена, заплатив за него наличными. С этим билетом Анна Хидден поднялась на верхний этаж вокзала, туда, где пассажиры ждали поезда на Лондон. Села на скамью и старательно изорвала, сгибая и разгибая во все стороны, свою голубую карточку. Большую часть обрывков бросила в урну на перроне, откуда уходил «Евростар».
Потом спустилась вниз, села в «Талис». Когда поезд тронулся, прошла в туалет. И спустила остатки своей карты в унитаз. Затем позвонила по мобильнику Жоржу.
– Все в порядке, – сказала она ему. – Я сейчас в аэропорту. Уже объявлена посадка на Марокко.
– Ну, целую тебя.
Она принялась за разделку своего мобильника. Медленно, с удовольствием, отбивала от него кусочки и отправляла, один за другим, через слив унитаза на пути. Сошла с поезда в Брюсселе. Тотчас же пересела на другой, в сторону Льежа. Подумала о Томасе, о том, какое лицо у него будет, когда он вернется в Париж. Вообразила его потрясение. Пожелала, чтобы ему было как можно больнее. Представила себе на минуту, как он идет по набережной Темзы, в Лондоне. И с удовольствием – несколько раз, во всех подробностях – мысленно нарисовала эту картину: что он испытает завтра, когда будет безрезультатно совать в замок ключ, который к нему уже не подходит. Когда ему придется осознать непреложный факт, а именно: что вся его совместная жизнь с Анной Хидден, за исключением нескольких бумажек, которые он час спустя найдет в посылке у себя в офисе, исчезла, сгинула, улетучилась в пространство, растворилась в пустоте, куда более пустой, куда более недостижимой, куда более абстрактной, чем небо, эта звездная бездна.
Она сошла в Тинене, с одной кожаной сумкой в руке. Пересекла пустую площадь. Направилась к большому универсаму на углу. Купила серую холщовую сумку с ремнем через плечо. Купила себе черную юбку, куртку из искусственной кожи, коричневый купальник. Полностью переоделась в примерочной кабине. Взяла такси. Сняла номер в отеле. Легла и уснула. На следующее утро собрала в старую сумку свою прежнюю одежду, сложила новые вещи в холщовую серую, вышла и бросила кожаную сумку в большой мусорный контейнер. Села в автобус на Маастрихт. Пересекла границу в Ланакене. Поела в Дюрене. Наступила Масленица.
Она ехала вдоль Рейна в автобусе, набитом английскими туристами. Наступил Великий пост.
* * *
Она дождалась, когда все пассажиры покинут автобус. И только тогда неторопливо вышла сама. В магазине спортивных товаров Фрайбурга купила лыжные брюки, белую куртку-«канадку», шапочку, перчатки на меху. И еще красный рюкзак, куда сложила все это имущество. За покупки она платила наличными. И с удовольствием отметила, что зона хождения евро имеет чудесные преимущества.
Затем отправилась в бассейн и долго плавала. Переодеваясь в кабинке, сунула в серую холщовую сумку то, в чем пришла.
И швырнула все это в контейнер, стоявший во дворе на задах бассейна.
Затем, даже не высушив волосы, пошла в парикмахерскую. Велела остричь ее как можно короче и покрасить в золотистый цвет с мелированными, более светлыми прядками.
Глядя на себя в зеркало парикмахерской, она подумала: я выбросила за борт все прежнее, – как бы мне не потерять самое себя.
И действительно: в зеркале отражалось потерянное лицо. Старое лицо. Она безрассудно наказала себя за ошибку, совершенную другим. У нее больше ничего не было. И никто больше не мог приблизиться к ней, сблизиться с ней.
Изучая в зеркале немецкого парикмахера, ярко освещенном лампочками, свое новое отражение, она сказала себе, что никто в мире уже не сможет узнать ее, если даже она сама не знает, во что превратилась.
И снова она села в автобус. Пересекла швейцарскую границу над Тутлингеном. Увидев первое озеро, чуть с ума не сошла от счастья.
* * *
Оказавшись в Бьенне, отважилась позвонить из отеля матери.
– Томас тут прямо телефон оборвал!
– А ты просто не снимай трубку, мама.
– Я буду делать то, что сочту нужным, дочь моя. Где ты сейчас?
– В Лондоне. Я скоро с ним встречусь. Не беспокойся, мама. Это просто наши дурацкие ссоры. Пусть они тебя не волнуют, мамочка.
– Нет, доченька, я все-таки волнуюсь. Волнуюсь, и все тут!
Глава XIII
В Энгадине девственная природа все-таки упрямо сохраняет свои позиции. Леса выглядят так же, как до появления человека. И озера такие же. Воздух отличается той чистотой или, вернее, прозрачностью, которой больше не сыщешь нигде в мире. В первые дни она гуляла без передышки, с утра до вечера. Погода была по-прежнему теплой. Она бродила по лесам, бездумно, беззаботно. В полдень вытаскивала парусиновый шезлонг на балкон своего номера, под солнышко. И следила, как рыбаки спускают на воду лодку, – верно, мечтают о богатом улове, плавая по озеру.
Следила, как солнце рождает гигантские тени.
По вечерам ее соседи по гостинице – совсем как в старину – не разговаривали, а шептались. И беззвучно скользили по навощенному паркету. Скатерти в столовой были туго накрахмалены. И никто не повышал голос за едой. По прошествии двух дней она решила пройти курс лечения в горячих источниках. И всю следующую неделю была только телом. Растворилась в своем теле. Подвергла свое тело испытаниям до самых кончиков – а это всего лишь двадцать пальцев, нос и та заветная часть полового органа, которая просыпается, когда человек спит.
* * *
Большие темные глаза, длинные ресницы, гладкий, без единой морщинки, лоб, крупные, красивого рисунка губы, короткие пепельно-золотистые волосы, белая лыжная куртка.
Он любуется этой женщиной среди снегов.
Они ужинают вместе.
* * *
Она услышала заунывное кошачье мяуканье, напоминавшее детский плач. Открыла глаза. Включила лампочку у изголовья и посмотрела на часы. Было три часа ночи.
Вдали от них, на террасе, два кота истошно мяукали, завывали, кричали, занимались любовью.
Обернувшись, она взглянула на мужчину, сонно дышавшего рядом с ней.
Дотронулась до странного колючего ежика волос на затылке.
Придвинулась, прильнула к большому горячему мужскому телу. Его запах нес успокоение.
Ее щеке было уютно в мягком изгибе между его шеей и плечом.
Так она и заснула.
* * *
Те, что нас недостойны, неверны нам.
Вот что она говорила себе во сне, который ей снился в данный момент.
Близость с нами не избавляет их от страхов, от лени, от нерадивости, от безделья, от упадка, от глупости.
Мы смотрим, как сидят в наших креслах, разлеглись в наших ваннах, устроились в наших постелях эти обмякшие или отрешенные существа, для которых мы больше не существуем.
И это не их мы предаем, когда покидаем.
Это их инертность, их уныние отдаляют нас еще до того, как мы решили отдалиться от них.
Ночь покинула берега озера Комо.
Она пересекла третью границу, не встретив никаких трудностей.
* * *
Если назвать судьбой тот порыв, который зарождается в иной, нежели мы сами, точке мира и овладевает человеком, чтобы увлечь его за собой, хотя сама природа этой силы для него непостижима, значит, у нее была судьба. И она это ясно сознавала. Она говорила себе: «Не знаю, куда я бегу, но твердо знаю, что поступаю правильно. Где-то должно быть нечто такое, чего мне не хватает и что станет, я в этом уверена, моей землей обетованной».
* * *
Она наткнулась на пограничный контроль один-единственный раз – на прогулочной тропе, ведущей в сторону Италии. Двое таможенников даже не раскрыли паспорт, который она им протянула. Зато подарили ей цветочек черники, распустившийся, по недосмотру ветра, в солнечном луче. В тот миг, когда она сняла перчатку и ее пальцы коснулись лепестков, она испытала прилив счастья, нежданного, но от этого не менее острого. Этот крошечный цветочек в ее руке был волшебным знаком судьбы.
Закутанная в свою теплую белую куртку, она продолжила свой путь до Лекко.
А там села в автобус до Монзы, где был аэропорт.

Часть вторая
Глава I
Движение застопорилось. Март в Неаполе был промозгло-теплым. Автомобилисты сигналили хором, как одержимые. Простыни – мокрые простыни – должны были сохнуть на ветру. Они шумно, неумолчно хлопали на балконах, на крышах домов, между телевизионными антеннами. Над Везувием росли, сгущались дождевые облака.
Самолет приземлился в мелкой мороси, пропахшей мазутом.
Потом холодный автобус на поле аэропорта.
Потом влажное такси.
Потом нетопленый отель.
На рассвете Неаполитанская бухта так и не сбросила завесу ночного тумана.
Возле дворца Сансеверино она приобрела мобильник с роумингом, тут же, в переулке, рыжеволосый парнишка моментально его разблокировал. Она накупила у него побольше карточек для разговоров – про запас. Позвонила Вери в ее аптеку, чтобы узнать, как дела у матери. В Бретани все обстояло благополучно, разве что Томас осаждал мадам Хидельштейн, наведываясь к ней чуть ли не каждый уик-энд.
– А ты-то сама где?
– В Ирландии, – ответила ей Анна.
Она опять сменила гардероб. Испытала удовольствие, покупая большую сумку светлой кожи, итальянские юбки из хлопка с шелковой нитью, шерстяные свитера, серые джинсы, ярко-желтый дождевик. Выбросила свою «горную» одежду вместе с рюкзаком. Когда она добралась до пристани, по-прежнему моросил дождик. Шофер такси сказал ей, что так будет еще три дня:
– До тех пор, пока луна не пойдет на убыль.
Узенькие доски сходней чуть подгнили, размякли, осклизли.
Ее жизнь? La mancanza.
Сходни как-то странно раскачивались под ее туфлями.
Она села.
Сидя на мокрой деревянной скамейке, она позвонила Жоржу Роленже. Как там Йонна, как ее Гумпендорф? В Бургундии все было в порядке. Зато из дома в Шуази он пока еще не все вывез.
– А ты где сейчас?
– Загора – потрясающий город, – ответила она ему.
Подошел катер на подводных крыльях.
Иногда, летя по воде, бывает страшно соприкоснуться с ней, упасть в нее, погибнуть в ее пучине.
Она вошла в салон. Села у окна. И внезапно испытала малознакомое ощущение. Это был не испуг – чувство, от которого сердце бьется сильнее.
Это была тоска одиночества, куда более древняя, чем все остальные чувства.
И это был… да, это был первозданный страх.
Она плыла от острова к острову, от одной отвесной скалы до другой, и ни разу не оглянулась на Неаполь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22