БУДЕМ ЖЕСТОКИМИ

Посвящается астроному С. Грачеву

1. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, ЛИТЕРАТОР
Воздух был тяжелый и влажный, но дождя не было. В сером, по-осеннему
тоскливом небе, как на проявляемой фотографии, на секунду возник блеклый
солнечный диск, и лужи на аэродромном поле тотчас отозвались разноцветными
огоньками. Получилось красиво. Не иначе, масляная пленка, подумал Поль и
непроизвольно рассмеялся. Он перебросил плащ через руку и вместе с другими
пассажирами пошел за стройной девочкой в форме к зданию аэровокзала.
Всякий раз, когда он возвращался в этот город, его охватывала
непонятная, ничем неоправданная радость. И, наверное, это было стыдно,
потому что скорее подходило одинокому затравленному зверю, чем модному
писаке.
Об этом стоило подумать.

Инстинктивное желание забиться в самый дальний, самый темный угол,
подчиняться только инстинкту. Избавиться раз и навсегда от унизительной
привычки думать. А может быть, потребность в мыслях тоже инстинкт?
Условный или безусловный?

Повторять - думать бесполезно, думать неприятно, думать обидно...
Любая мысль - это уже насилие, измена человеческому существу. Не в
отсутствии ли мысли истинное единение с природой? Станьте кустом, станьте
травой, станьте журчащим ручьем!
Повторяйте - думать неинтересно, думать немодно, думать стыдно...
Нелюбовь к мыслям. Нелюбовь к мыслящим.
Может быть, доверительные беседы врача.
Может быть, показательные товарищеские суды.
Может быть, самосуды перед опустевшим университетом.
И все повторяют - думать глупо, думать опасно. думать страшно.
Шарлатаны, за умеренную плату обучающие обходиться без мыслей.
Длинные очереди пациентов. И так далее.

Поль задыхался от смеха. Он попробовал придушить свое неуместное
воодушевление воспоминанием о ласковом южном море, с которым простился
пару часов тому назад, но вспомнил только вышку дальнего обзора,
установленную почему-то прямо на пляже, и темные силуэтики патрульных
катеров на горизонте.
Девочка провела пассажиров мимо бронетранспортеров патрульной службы
и, после проверки документов, впустила в зал ожидания.
Поль пробивался сквозь толпу встречающих, ловил их скользкие
безразличные взгляды и радовался, что наконец-то до него никому нет дела.
А потом радость исчезла, потому что откуда-то сверху грянул бравый военный
марш, и Поль сразу же почувствовал себя идиотом.

Багаж задержали. Очередная проверка, наверное. Ищут, ищут, а что ищут
и сами не знают.
Чтобы хоть как-то убить время и не мозолить глаза людям из
специальной секции, которые медленно бродили по залу, проверяя документы у
подозрительных лиц, Поль отошел к большим щитам с информационными листками
Главного полицейского комиссариата.
На сегодняшний день в опасных преступниках значились трое: Петр
Савар, исследования аппарата Гольджи, Акка Иноуэ, дифференциальные
уравнения и Николай Пратолини, компактные галактики Цвикки.
Поль не поверил своим глазам. Малыш Николенька - государственный
преступник. Оказывается, все пять лет, прошедшие со дня принятия
Чрезвычайного закона о запрете ряда теоретических исследований и
разработок, он продолжал заниматься этими проклятыми галактиками в
подполье. Николенька - городской партизан! Смешно. Впрочем, не очень.
Скорее оскорбительно. Полю было неприятно, что слабенький Николенька
оказался способным бороться за свои убеждения, пусть даже так неумело и
неумно, а он, так всегда гордившийся своей независимостью, с готовностью
забросил работу, едва кому-то там пришло в голову прикрыть ее.
Человек должен работать, так я всегда считал, в работе единственный
смысл, единственное обоснование человеческого существования. Долг,
потребность, счастье... Потребность. Да, пожалуй, потребность... Не
связанная со службой, с получением денежного содержания, с принуждением...
Красивые идейки, которые, впрочем, никому, в том числе и мне самому, не
приходит в голову принимать всерьез.
Подожди, подожди, перебил себя Поль. К чему это самобичевание. Все
было не так. Работу я, в сущности, забросил, когда запрета еще в помине не
было. Никогда я не принимал всерьез всю эту болтовню о всемогуществе
науки. Ах, научное мышление, ах, научные проблемы, ах, научные истины -
всегда это отдавало для меня шарлатанством, цирковым номером с пожиранием
огня.
Уж не оправдываюсь ли я? С какой стати. Мне не в чем себя упрекнуть.
Я поступил, как считал нужным - покинул лабораторию, отказавшись
заниматься "промышленными приложениями" под присмотром людей в форме. Это
сейчас легко сказать - покинул лабораторию - а тогда это называлось
по-другому - срыв правительственных мероприятий, имеющих важное оборонное
значение. Это была не шутка - две тысячи разгневанных специалистов.
Впрочем, на обороноспособности страны демарш научников никак не отразился,
многие вернулись, когда на них чуть-чуть поднажали, да и способная
молодежь не подвела, с честью справившись с поставленными задачами. И я
был этому искренне рад, так как всегда считал себя патриотом. Однако,
когда я обнаружил свое имя в черном списке, мне стало не до благородных
обобщений. Хорошенькое было времечко, нечего сказать. Не знаю, что бы я
сейчас делал, если бы тот мордастенький не тиснул мои рассказики в своем
порноальманахе.
Ворошить старое Полю не хотелось. Что было, то было...
"Все. Точка." - приказал он себе и отправился в буфетную подкрепить
душевное равновесие порцией джина. Так что, когда объявили о доставке
багажа, Поль уже немного успокоился.

Ему даже захотелось написать смешной рассказ о парне, которому
однажды настолько обрыдли любимая работа, верные друзья и общепринятые
правила поведения, что он решил уехать в самый наираспоследнейший городок
на свете и начать там свою жизнь заново, основываясь на системе моральных
установлений, совестливости, вселенском добре и помощи людям. Где-то в
пивной ему удалось выяснить, что таким наираспоследнейшим городком на
свете является некий Яя, расположенный то ли в труднодоступном районе
джунглей, то ли на краю действующего вулкана. Фантастически глухая дыра с
пивоваренным заводиком и спичечной фабрикой. Парень распродает по дешевке
свое имущество и первым самолетом летит в Яю. Прилетает, смотрит -
действительно, спичечная фабрика и пивоваренный заводик. Он утром и
повесился...

А потом, уже на стоянке такси, у Поля случился приступ черной
меланхолии. Надо сказать, очень неприятное и болезненное состояние.
Тоска по простому человеческому общению, жажда сострадания, желание
быть нужным и полезным, заинтересовать кого-нибудь, все равно чем - бедой,
радостью, цирковым номером, все равно чем. Поль даже глаза зажмурил, так
ему стало одиноко. Хотелось одного - провести сегодняшний вечер с
друзьями, и пусть не будет ни капли спиртного, черт с ним, главное, чтобы
можно было не следить за своими словами и говорить безответственные
глупости, и ежеминутно попадать впросак, или просто помолчать, только
пусть кто-нибудь будет рядом, и не выставляться, хотя бы сегодня, этаким
мастером слова, доморощенным хранителем эмоционального откровения нашего
времени. Ну неужели я требую слишком многого? Или мне надо обязательно
подохнуть сначала, чтобы заслужить простое человеческое понимание!
Полю стало очень жаль себя, еще бы, никто его не понимает, никто не
любит, но он сразу забыл обо всем, потому что из толпы, как по команде
театрального распорядителя, появился улыбающийся Федор Лагранж, хороший
товарищ Поля еще по лицею. Вообще-то, таких совпадений не бывает, но Поль
мало и интересовался в этот момент причинно-следственной связью событий.
Он просто очень обрадовался.
Дружок ты мой дорогой, как ты вовремя, думал он растрогано, пока
Федор, как всегда подробно, рассказывал о своих обстоятельствах. По его
рассказам выходило, что второго такого весельчака, как он, днем с огнем не
отыщешь. Ух, уж он повеселился, ух, потешился. Впрочем, его повествование
носило отрывочный характер и страдало некоторой отвлеченностью, вызванной
соображениями неразглашения.
Поль оттаял. Кто-то сказал, что настоящие друзья бывают только в
детстве. Наверное, это так и есть.
- Как делишки на службе? - спросил Поль, стараясь сохранить по
возможности серьезный вид. Это была традиционная шутка. Федор никогда не
отвечал на вопросы, хотя бы косвенно связанные с его работой, более того,
он никогда не мог уразуметь, что кто-то кроме его непосредственного
начальника может интересоваться тематикой учреждения. Поэтому его реакция
на этот вопрос всегда была стандартна - он обижался, что, впрочем, и
требовалось. Поль очень любил смотреть, как медленно надуваются от обиды
щеки Федора.
- Не пора ли тебе стать серьезней, - укоризненно сказал Федор. - Есть
вещи, которые не терпят зубоскальства.
- Конечно, ты прав! Я столько думал об этом. И понял, что это не
прихоть, не игра, серьезность мне еще очень даже пригодится. Пока не все
получается, но я стараюсь работать над собой. Трудно, но что сделаешь! А
результаты уже есть, например, я решил подать в Секретариат прошение о
присуждении мне второй формы допуска.
- Перестань паясничать. Может быть, мне не следует это говорить, не
мое это, в сущности, дело, но ты, словно ребенок. Я ведь тебя еще в зале
заметил, у щитов. О Николае читал?
Поль кивнул.
- Ты пойми, время сейчас тревожное, пожалуй, даже жестокое,
разбираться в сложностях твоего писательского восприятия не будут... Не
надо этих демонстраций. Не надо. Ладно, хватит об этом. Расскажи лучше,
как там Лена поживает?
Поль засмеялся.
- Вот этого тебе действительно не следовало спрашивать...
- Вот черт, экий я сегодня...
- Ерунда. Все правильно... Лена ушла, уже давно... А может это я
ушел, все так сложно, я ничего не понял. Наверное, что-то не получилось.
- Прости.
- Ну что ты. Я рад, что встретил тебя.
- Я тоже.
- Ты очень вовремя появился, мне трудно это объяснить, но очень
вовремя.
Федор поморщился и посмотрел на часы.
- Пора. Хорошо бы тебя подвести, но не имею права... Впрочем, у меня
здесь знакомые на бронетранспортере, если хочешь, могу поговорить. И в
самом деле, какой ты писатель, если на бронетранспортере ни разу не
проехался?
- Да нет, спасибо... Жестковато...
- Ну, смотри.
Федор еще раз посмотрел на часы.
- Пора, - он пожал Полю руку, потом на секунду застыл, как будто
вспоминая что-то, или решая что-то серьезное. - Слушай, а почему бы нам не
закатиться сегодня в "Андромеду"? А? По старой памяти!
- Действительно, почему бы и нет.
- Часиков в шесть, хорошо?
- Отлично.
- Ну, пока, - Федор несильно ткнул Поля в плечо и побежал к шикарному
лимузину, возле которого кружком стояли пять-шесть человек в пятнистой
форме коммандос. Федор отдал какую-то команду, захлопали дверцы, и лимузин
тотчас выехал на шоссе, за ним пристроился бронетранспортер.

Таксист оказался веселым парнем, едва отъехав от стоянки, он принялся
выдавать один анекдот за другим.
- Пришел мужик к врачу, а на лысине у него лягуха сидит. Понял? Врач
у него спрашивает: "Что это с вами, больной?" А лягуха ему отвечает:
"Что-то к заднице пристало.." Понял?
И Поль окончательно успокоился. Хорошо бы написать что-нибудь о
мужественных бескорыстных людях, которые взялись за оружие, чтобы защитить
свое право на научное любопытство. О Николеньке. А почему бы и нет, очень
современная тема.
Добрые, немного рассеянные ребята, непременно в белых рубашках и
галстуках, решили расправиться с вселенским злом, потому что со школьной
скамьи затвердили - каждое безнаказанное преступление рождает новое, еще
более страшное. Конечно, запрет для них преступление против
интеллектуального прогресса общества. Вот они, значит, и борются против
этого самого запрета. Как умеют. Современные юродивые, профессиональные
мученики. Впрочем, насчет мучеников разговор особый. Кстати, неплохо
придумано. Выгодное дельце, если разобраться, буквально за бесценок
приобретается право безошибочно отличать прогресс от регресса, добро от
зла, правого от виноватого, возвышенное от обыденного. А как же иначе,
мученику можно все, он априорно прав, на его стороне общественное мнение,
особенно зарубежное, рождающее вседозволенность. Попробуйте возразить
мученику хоть в чем-либо. Уверяю, до конца дней своих будете отмываться от
клейма реакционера, жандарма, демагога и душителя...
И вот ребятишки уже постреливают, утвердившись в мысли, что
человеческая жизнь и гроша ломаного не стоит в сравнении с их разлюбимым
"научным познанием мира". Правый, виноватый - это не вопрос, это любой
паренек с автоматом на месте решает.
Впрочем, неплохо бы мне и самому заделаться мучеником. Ух, я тогда бы
всем показал! Но это только мечты, грезы завистника. Команда мучеников уже
сформирована. В ней нет места для человека со стороны. К тому же она столь
многочисленна, что выставлять свои беды на всеобщее обозрение не имеет
больше смысла - каждый расскажет в десять раз больше, был бы слушатель.
Нет, не так, как-то у меня обидно получается, как будто я их за руку
ловлю за нехорошим, как будто на моих глазах выплескивается из их нутра
прямо на асфальт, тщательно скрываемая до сих пор в подсознании,
ненависть, причем не ненависть к чему-то конкретному (чрезвычайному
законодательству, например, или к гонителям свободной мысли), а просто
ненависть, как философская категория.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12