Зубы очень белые — он все улыбался, рассматривая Амалию с откровенным, жадным любопытством.
"Если играет, то хорошо, — отметила Амалия. — Увидишь в глуши этакую бабенку — поневоле глаза вытаращишь… Но слишком уж откровенно он таращится для испанского парня, сдается мне… Обыскать бы тебя», — подумала она и спросила:
— Привез все, что надо? Мы не ждали тебя сегодня.
— Завтра поеду с ним в Бильбао, — объяснил Хесус. — На целых три дня! — Он опять захохотал. — Поедем разгружаться, англичанка? Сегодня он будет пыхтеть, а я пока выпью винца, если поднесешь!
— Давай, подъезжай.
Мужчины забрались в пикап. Амалия помахала Берту и пошла к дому — неторопливо, чтобы там успели снять поле. Древняя машина Хесуса ползла следом, ревела, как реактивный самолет, и, обходя дом, Амалия без опаски переговорила с Бертом — убедилась, что он слышал разговор насчет глухонемого брата. Она попросила Эйвона выйти к задней двери и устроить проверку. Берт прогудел: «Хлопну над ухом в ладоши, когда ты будешь видеть лицо, так?»
Хесус подъехал к задней двери и расшпилил кузов машины; там были рядами выставлены корзины с салатом, помидорами, персиками, завернутыми в бумажки, виноградом.
— Как обычно? — спросил Хесус. Амалия кивнула, и он проорал, встав перед братом:
— Одну корзину с салатом! Одну корзину с помидорами! Неси! Она покажет!
— Он все-таки слышит? — лениво поинтересовалась Амалия. — Когда кричат, слышит?
— Не-а. Он по губам читает, как по книге… Эй, не лук, а салат!
Амалия проводила глухонемого по длинному коридору в кладовку при кухне — в доме было четыре кладовых с земляным полом, без окон, со старинными дверями дюйма в три толщиной и коваными навесками для замков. В этих клетушках было прохладно даже в жару, и Рон провел сюда электричество, так что в июле, тягостно знойном и почти безветренном, Амалия забиралась в самую просторную комнатку и читала или играла на компьютере.
Она показала, куда поставить корзины, и они вернулись к машине. Глухонемой взял персики и виноград — эти корзины были тяжелые, — отнес их на место. Амалия первой пошла к выходу. Она знала, где прячется Берт: за грязным занавесом, отгораживающим склад всякого барахла, и, миновав этот занавес, оглянулась. Глухонемой улыбнулся. В ту же секунду Берт высунул ладони из-за тряпки. Хлоп!
Нет, парень не вздрогнул. Но глаза вроде бы метнулись влево — ладони Берта были у него за левым ухом. А похоже, ты попался, мальчишечка, подумала Амалия. Берт, шумно вздыхая, топал следом.
Снаружи дул прохладный западный ветер, скалы поверху были уже озарены солнцем. Хесус спросил:
— Оливки нужны, женщина?
— Сейчас разберемся, — сказала она, повернулась к парню и через его плечо спросила у Берта по-английски:
— Обыщем красавчика, как ты думаешь?
Ее этому учили — фиксировать неосознанные и неконтролируемые реакции, — и сейчас, при ярком свете, она увидела, что зрачки у парня расширились; цвет лица не изменился. Он улыбнулся ей, как ни в чем не бывало, и опять закивал.
— Бери его. Веди в дом, надень наручники.
Берг сзади схватил парня за локти — тот рванулся было, но освободиться от лап Берта Эйвона было очень трудно, даже когда на этих лапах отсутствовала невидимая броня. А сейчас он был в Невредимке.
…Они хорошо изучили эту механику: в руке, одетой полем, силы не прибавлялось, но ее хватка была ужасна для живой плоти. Пальцы, словно стальные тиски, не поддавались никаким рывкам, и хуже того — они миллиметр за миллиметром вдавливались в тело жертвы, используя мгновенные расслабления мускулатуры. Когда Амалия слабой своей, маленькой ручкой держала огромную лапу Берта и он старался не поддаваться, не ослаблять мускульного напряжения, ему через минуту-другую приходилось просить пощады. Даже Рон, эта логическая машина, никак не мог привыкнуть к тому, что Амалию, одетую полем, он не мог ни шевельнуть, ни приподнять.
— …Что такое?! — вскрикнул Хесус.
Берт довернул парня — тот стал багрово-коричневым — и повлек в дом. Амалия улыбнулась Хесусу, ласково спросила:
— Вот теперь скажи, кто он на самом деле. Пожалуйста.
— Брат он мой! — завопил зеленщик. — Сын брата моего отца! Святая Мария, помоги мне!
— Клянешься именем Марии, что брат?
Теперь глаза метнулись у этого. Он пробормотал:
— К-клянусь…
— Ладно, иди за мной.
В большой комнате Рональд обыскивал пленника; на столе лежала пачечка песет, шариковая ручка и карточка, закатанная в пластик. Амалия взяла ее — водительские права штата Нью-Йорк на имя Марко Каро.
— За детей нас считает твой хозяин, — бархатным голосом пропела Амалия. — Оружия нет у него? Посмотри лодыжки.
Рон присел на корточки. Было видно, как у Марко дернулась нога — врезать ему; но он сдержался, и это было правильно.
Оружия при нем не оказалось — опять-таки, разумно. Теперь Амалия взялась за Хесуса. Вывела на крыльцо, уперлась глазами в его физиономию, усатую и густо-коричневую от загара, и, постучав по удостоверению Марко, спросила:
— Как, значит, звать твоего братца?
— Игнасио, — мгновенно ответил Хесус.
— Он так назвался?
— Да… — Он понял, что проговорился, и отвесил челюсть. — То есть…
— Ты, кажется, научен грамоте? — пропела Амалия, — Прочти-ка… Здесь он — Марко, а? — Она выдержала паузу и рявкнула:
— Тебе заплатили, недостойный сын достойной матери?! Чтобы ты предал друзей, с которыми ел хлеб и пил вино?
Зеленщик делал руками неопределенные движения, словно сопровождая ими неслышимый монолог. Руки у него были, как у чернокожего, — темные с тыла и светлые с ладоней.
— Понимаю, — сказала Амалия. — Ты ничего дурного не хотел. Тебе предложили хорошие деньги, чтобы ты взял с собой человека, который хочет посмотреть, как живут в этом имении. Верно?
Хесус истово закивал.
— Он приехал с другими людьми?
— С ним был такой важный мужчина, мадридец. Важный. — Он надул щеки и выпятил живот.
— Пожилой?
— Нет, как ты или я.
— Ну, мы с тобой молодые. Он сейчас у тебя дома?
— Нет, это было вчера. Он уехал, а этот остался.
— Он говорит по-испански?
— Плохо говорит, хуже…
— Чем я?
— Я не хотел тебя обидеть, ты-то говоришь очень хорошо, хотя и англичанка.
— Поэтому решили выдать его за глухонемого?
— Это мадридец решил. Он сказал: вы похожи, пусть он будет твой глухонемой брат.
— И заплатили тебе хорошо.
— Да, — застенчиво признал Хесус. — У меня долги еще с весны, понимаешь?
— За ним должны приехать?
— Не знаю. У него есть машина, она сейчас у меня на дворе.
— Они расспрашивали о нас, о нашей жизни? Хесус подумал, помялся и объяснил:
— Понимаешь, особо так не спрашивали: то одно спросят, то другое… Не знаю.
— Ну, например.
— Ну, давно твой мужчина здесь живет? Когда приехал? Хорошо ли говорит по-испански? Не знаю… больше не помню.
"Плохо допрашивать на чужом языке, — подумала Амалия. — Интонации чуждые, черт их побери. Не разберешь, когда человек врет. Похоже, сейчас он не врет».
— Вляпался ты, Хесус, — сказала она. — Деньги-то успел положить в банк? — Он кивнул. — Да, ты никого больше не видел — из их компании?
— Из какой компании? Приехал этот… и мадридец, и все.
— Ну, хорошо. Я вот что думаю, что тебе очень опасно возвращаться домой без него. Ты пока не уезжай, мы с Бертом посоветуемся, как теперь быть. И со двора никуда не уходи, пожалуйста.
Она вошла в дом, оставив бедного парня переваривать ее последние слова — насчет опасности. Дома у него была жена с тремя малыми детьми.
Пришелец теперь сидел в кресле, прикрыв глаза. Рон расположился напротив, и по его позе было видно, что он включил Невредимку.
— Берт пошел готовить завтрак, — доложил Рон.
Сибарит проклятый, подумала Амалия и, сдерживая себя, прошла на кухню. В этой ситуации она была старшей, что ей абсолютно ие нравилось. Она приказала, как могла, вежливо:
— Берт, пожалуйста, отведи его в дальнюю кладовку.
Он не спросил — зачем. Включил Невредимку под курткой, медведем подступил к пленнику и молча поволок. Тот сначала брыкался, но в коридоре закряхтел, обмяк и даже как будто потерял сознание. Амалия взяла с печной приступки фонарик, вошла в кладовую; там было пусто — только несколько досок, оставшихся от ремонта.
— На пол его, сердечного…
Берт выпустил парня, тот мягко повалился на земляной пол. С ужасом воззрился на этого верзилу с железными клещами вместо рук — вытаращенные глаза казались бельмами при свете фонарика.
— Теперь послушай, Марко, — сказала Амалия. — Кончай притворяться глухим, это не поможет. Сейчас мы запрем тебя здесь — как ты есть, с руками, скованными на спине. Оставим без воды, без ничего. Будем держать, пока не заговоришь или не сдохнешь. Дверь здесь прочная. Я вижу, до тебя это дошло. Хорошо. Нам надо знать, кто тебя послал, и ты нам это скажешь. Не рассчитывай, что тебя освободят твои приятели, с нами вам не тягаться. В Голландии…
Она замолчала, потому что при этих словах он не удержался — прищурился. Выждав несколько секунд, Амалия заговорила снова:
— Ты знаешь, что было в Голландии, верно? Тогда можешь призадуматься и сообразить, что твоим приятелям будет крышка, если они сюда явятся. И тебе будет крышка, потому что свидетели нам без надобности. Подумай, хорошенько подумай, Марко. Все. Пока — все.
Он сидел неподвижно, привалясь спиной к стене и закрыв глаза. Амалия перевела фонарик на дверь и вышла; Берт — за ней. Наложил замочную навеску, поискал в соседней кладовой болт, засунул его в проушину и молчком, угрюмо, затопал на кухню. Амалия спросила:
— Послушай, что делать с Хесусом?
— А, черт… Пусть убирается.
— Они же его убьют. Или запытают.
— А мне плевать, — сказал Умник. — Сам виноват, идиот. Он был прав, но Амалия все-таки возразила.
— Жаль его, парень-то ничего, хороший. И семейный.
Она сама не имела представления, как поступить — спрятать его здесь, так ведь он наверняка не согласится, а силой удерживать… Вот вляпался, бедолага… С такими мыслями она и вышла во двор. Хесус что-то перебирал в кузове своей машины, покачивая головой.
— Езжай домой, — сказала Амалия. — И послушай, советую тебе сегодня же уехать куда-нибудь, вместе с семьей. Вернется этот Мадридец… он плохой человек, можешь мне поверить. Спрячься к кому-нибудь, слышишь, Хесус то?
— Такой важный господин… — пробормотал зеленщик.
— Он бандит. Детишек пожалей, человек.
Хесус со скорбным лицом завел свою грохочущую штуковину, покивал Амалии и уехал. А она пошла завтракать, хотя аппетита не было совершенно.
Пленник сломался через три с половиной часа: принялся лупить ногой в дверь. Амалия подошла и предупредила, что его свяжут. Тогда у него наконец прорезался голос. Он стал вопить — с характерным нью-йоркским выговором; кричал, чтобы выпустили, что он сейчас лопнет и что с ними, трахаными и перетраханными, все равно рассчитаются. Она дала ему поорать полчаса, потом подошла снова и тихо, спокойно объяснила: он должен сказать, кто его послал, иначе его свяжут, заткнут рот и забудут, что он есть на свете.
Он умолк. Но еще через полчаса прокричал, что если его отведут в туалет, он скажет.
Открыть дверь Амалия попросила Берта. И оказалась права — пленник с разбега, от задней стены, бросился на мучителя — согнувшись, целясь головой в живот. На его счастье, Берт увернулся, и парень не разбил себе голову о защитное поле, только ушибся, когда рухнул на пол.
— А ты — упрямец, — сказала ему Амалия. — Говорить, значит, не желаешь? Парень поднял голову — из носа у него текла кровь — и выпалил:
— Что мне — подыхать теперь? Скажу!
— Вот и славно. Кто тебя послал?
— Марине!
— Кто он такой?
— Он меня послал. Ты про это спрашивала, верно?
Он действительно был стойкий парень: сплевывал кровь и гнул свое. Амалия знала, что надо подержать его еще, хотя бы сутки, и лишь тогда надавить всерьез. Сейчас он, понятное дело, воображал, что имеет дело с дилетантами, причем с мягкотелыми нюнями — ему ни разу не въехали по зубам, не пригрозили пытками, даже не орали. Но время поджимало. Сидеть и ждать атаки теперь было невозможно.
— Свяжу ноги с руками, положу мордой вниз, — мягко и монотонно заговорила Амалия. — Привяжу к полу, чтобы не перевернулся. Заклею рот. Будешь лежать, пока не скажешь…
— Я сказал! Марнно!
— Будешь лежать, пока не скажешь. В дерьме и моче. Раз в сутки будем отдирать пластырь и повторять вопрос: кто тебя послал? Дня три ты продержишься без воды, на четвертый умрешь,
— Ты обещала пустить меня в туалет!
— Нет, Марко, нет… Это ты обещал сказать, если тебя пустят.
— Я сказал!
— Ты не сказал, кто такой Марино. Он отвернулся.
— Втащить дурня обратно? — спросил Берт. До того он стоял неподвижно, держась за подбородок.
— Он не дурень, — ласково произнесла Амалия. — Он просто ошибается. Думает, что его выручат. Правда, Марко? Он думает, мы простые люди, только наглые, а наглые потому, что не знаем силы, которая за ним стоит. Я просила его подумать, но ведь он не мог сообразить, что мы — не люди. Подними его и прислони к стене.
Берт, кряхтя, поставил Марко на ноги. Амалия встала перед пленником и приказала:
— Марко, ударь меня ногой.
Парень сплюнул и ухмыльнулся, сворачивая рот на сторону.
— Вот хрен тебе, блядища. Нашла дурака!
— Он же бандит, — сказал Берт. — Он думает, ты его провоцируешь, чтобы я его исколошматил.
Амалия протянула руку и взяла Марко за шею — длины пальцев не хватило и на треть обхвата этой здоровенной шеи, но через несколько секунд он всхрапнул, как лошадь, и ударил-таки мучительницу ногой. Ударил сначала слабо, потом изо всех сил, но с таким же успехом он мог колотить бронзовую статую. Лицо у него было застывшее и страшное — маска смертельного ужаса. Он захрипел, Амалия разжала пальцы, и Марко рухнул на пол, подогнув колени.
Когда он вздохнул и пошевелился, она проговорила:
— Мы — не люди, мы — машины, понял? Кто на нас нападает, тот гибнет. Сколько вас было в Голландии и сколько вернулось? Тебе не говорили?
— М-меня уб-бьют, — прохрипел Марко.
— А может, и не убьют, а? Твой хозяин же не дурак, он знает, что только под страшными пытками ты мог бы его выдать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44