Поэтому, когда я отправлял письмо Дженни, я
попросил служащую почты назвать какое-нибудь официальное лицо, мэра или
школьного учителя, с которым я смог бы посоветоваться по личному делу.
Женщина обошлась со мной довольно сурово. После глубокомысленной
паузы она заявила: - Мэр болен; есть Буадиель-сторож, он участвовал в
сопротивлении, но он тоже болен. Или аптекарь Танви. Он, - добавила
женщина, - очень умный и чрезвычайно ответственный человек, был
квартирмейстером в армии... И еще есть, конечно, кюре, отец Пюиндизон.
Отказавшись от прекрасного Танви, я избрал кюре. Правильный выбор!
Странно, что я не подумал об этом раньше. Найти священника не составило
труда. Он только что вернулся с мессы и вежливо пригласил меня в свою
обитель.
Я кое-как поведал ему о своем деле, включая находку могилы, и
спросил, не был ли Рауль, которого так безрассудно обожал мой сын, внуком
умершего.
Лицо кюре омрачилось. Последний вопрос вызвал у него неудовольствие и
замешательство. Стало ясно, что все обо мне он знал заранее.
- Честно говоря, месье, на это трудно ответить. В наших местах много
суеверий и... У того, чью могилу вы видели в Сэнт Орвэне потомков не было.
Он служил, кажется, дворецким в замке Вэньон, где и скончался. Было это
восемьдесят лет назад, и...
- Да, да, - сказал я, - ну, а тот другой малый, которого встретил мой
сын... Кто он?
Добрый кюре мрачно взглянул на меня. Это был пожилой человек с
красноватым лицом. Его глаза, обычно угрожающие, сейчас были полны
тревоги.
- Месье, - укоризненно проговорил он, - вы пришли вот так и
просите... О чем? Подтверждать сомнение, которое заранее внушили вам, или
опровергнуть его. Я могу сказать лишь то, что знаю: Приваче умер в 1873
году. Остальное - суеверие...
- И это суеверие...
Он слегка пожал плечами. Моя настырность смущала его.
- Очевидно, суеверие, которое по вашему настоянию я должен назвать,
заключается в том, что умерший в 1873 году Приваче и тот, к которому по
вашим словам мальчик имеет влечение, - одно и то же... Это смешно... Я уже
сказал все, что могу...
Его отношение ко мне, по-прежнему вежливое, начало приобретать,
некоторую холодность. Я понял, что опять потерпел поражение. Все эти люди,
которых я пытался заставить открыть мне правду, просто смеялись этим
нелепым мифам. Но на самом деле в душе они боялись его!
Неудовлетворенный и разочарованный я поблагодарил кюре и удалился.

В замке я находился уже целую неделю. Абсолютно безрезультатную
неделю!
Каждый день я стремился использовать любой шанс, чтобы уговорить
моего мальчика. Но все напрасно. Что делать? Тащить домой как пленника и
тем самым заставить его ненавидеть себя еще больше? Возможно, если
потребуется. Но сначала нужно попытаться уговорить его. Дэни был словно
дикое существо, очарованное и восторженное. И не было никакой пользы,
думал я, загонять его в ловушку, и свяжешь бедное тело, а дух его от тебя
ускользнет. Я хотел завлечь его в ловушку, но завлечь всего и сделать это
с любовью. Оковы и наручники - неподходящие для этого инструменты.
Но если он не поедет со мной добровольно, то мне останется лишь
применить силу. Необходимость уже назрела, поэтому-то я и обратился к
Годериху. Его дружеское участие в сопровождении мальчика, будет, конечно,
менее унизительным, чем полицейский эскорт.
Вэньон в этом деле был совершенно бесполезен. Нынешнее болезненное
состояние его нервной системы было все равно что пассивное и негласное
сопротивление моим усилиям. Почему после взрыва эмоций по поводу
безымянных он замолчал? Кюре хоть что-то рассказал мне. Но почему сам
Вэньон не мог сообщить мне тоже самое, или даже больше?
Я подошел к окну комнаты, где мы завтракали, и взглянул на осенние
поля. Отсюда они выглядели коричневыми или желтыми квадратами,
беспорядочно тянувшимися к затуманенным холмам. Вдруг на одном из полей, я
увидел Дэни. Но он не двигался. И тогда я вспомнил, что это всего лишь
пугало, почему-то оставленное на стерне.
Сегодня Годерих должен получить мое письмо. И когда он приедет, мы
проведем наш военный совет. Как рад я буду его трезвому подходу к делу и
здравому мышлению. У меня же все мысли перепутались, а оскорбленный
рассудок все время наталкивался на каменную стену противоречий. Настоящий
парадокс! С одной стороны, здесь, как везде, была середина двадцатого века
с поездами, почтой, газетами и радио, а также изредка пролетавшими
самолетами. А с другой стороны, здесь вполне уживались темные суеверия,
замшелая мифология и причудливый анахронизм фантастического ужаса. Два
мира - взаимосвязанные и несовместимые, но каждый из них существовал.
Без всякой цели я направился к своей комнате, миновал ее и пошел по
коридорам. Я нередко в одиночестве, миновал ее и пошел по коридорам. Я
нередко в одиночестве бродил по извилистым лестницам замка, проходил мимо
выцветших гобеленов, феодальных знамен, посещал гулкие залы. На сей раз
непреднамеренно, но с беспокойством я шел в восточное крыло, к башне.
Мой поход не дал мне новой информации. Кроме одной. В комнате,
расположенной под комнатой-убежищем, я обнаружил несколько деревянных
обрубков и щепок. Очевидно, как мне говорил Дорло, их строгал Дэни. На ум
пришло предположение, возникшее у меня после беседы к кюре. Рауль, говорил
кюре, умер в замке. И Дэни когда-то, говоря о комнате в башне, упомянул,
что там кто-то умер.
Был ли Рауль этим кем-то и не в башне ли он умер? Возможно, так оно и
было.

Остальную часть утра и послеполуденного времени я бесцельно шатался,
испытывая сильное беспокойство. Я с нетерпением ждал ответа Годериха.
Посещение восточного крыла и возникшая после этого догадка о Рауле
сильно обеспокоили меня. Однако была и другая причина для тревоги. Мне
казалось, что в течение дня что-то произошло или я что-то заметил. Но что
это было, я так и не мог понять. Некоторое время тревога не исчезала. Я
продолжал мучительно думать: что же это такое? Наконец, прекратил.
Вновь забрел в библиотеку и снял с полки том "Легенд". Мне было
неприятно, но я хотел внимательно прочитать то место.
Мне удалось найти нужный раздел. Он был довольно обширным и назывался
весьма просто - Оверн. Его содержание было довольно мистическим, слишком
таинственным и напыщенным. Поэтому я не все смог понять.
Сожалея о слабом знании французского, я с трудом разбирал:
"...исключительная жизнестойкость... давая возможность вышеупомянутым
безымянным извлекать жизненную силу... (здесь одну или две строчки я не
понял)... таким образом восстанавливать себя вблизи источника питания, как
ядра или фокуса и... (снова строчки незнакомых мне слов)... или другой
обычный предмет, чтобы быть похожим на человека. Но горе всем тем, кто
решится на это, ребенку или женщине, если не будет обеспечен
необходимый..." Далее несколько предложений описательного характера:
"...их главная слабость в запястьях и... Больше всего они радуются желтому
и отвергают некоторые оттенки серовато-голубого, поэтому удаляя их..."
Недовольный своим переводом я оставил открытый том у себя на коленях
и задумался. То, что мне удалось перевести, немного успокоило меня,
поскольку казалось полнейшей чепухой и глупостью. Я был рад и даже
благодарен этой мысли: все это было чепухой. Полнейшей, законченной
глупостью. И я мог смеяться над ней. Как я только... Но мой недолгий
восторг исчез: Дэни, вспомнил я. Все же Дэни... Это была беда. Чепуха все
это или нет - один вопрос. А вот состояние моего мальчика - весьма
реальное дело.
Неожиданно вошел Вэньон. В последние дни из-за его болезни, мы почти
не встречались. Лицо у него было недовольным.
- Здравствуйте, - буркнул он. - Сожалею, что вы не можете заняться
чем-то лучшим. От этого вы мало сможете получить...
К моему изумлению он схватил книгу и швырнул ее на полку.
Да, Вэньон был очень трудным человеком, но именно сейчас из-за столь
незначительного случая я сильно поссорился с ним. Конечно, нервы у нас
были предельно напряжены, но нужна была как раз такая искра для взрыва
эмоций.
Я вскочил.
- Хотя бы из вежливости, месье, вы могли бы не хватать книгу с моих
колен, я ее читал!
Он смотрел на меня полными слез глазами.
- Это моя книга. Это моя книга, - по-детски повторял он, - и я делаю
с ней, черт возьми, что захочу. Проклятье! Я сожгу ее! Вы что, против
того, что если захочу, я сожгу всю свою собственность, включая замок? И
если кто-нибудь будет продолжать шастать - я говорю шастать - по моему
очаровательному замку, когда я буду его жечь, то пусть он тоже сгорит, его
шея и волосы, вместе с замком, если не...
Он пошатнулся и прижал руку к груди:
- Извините меня... Я вел себя так, что вы подумали обо мне как, как о
французском паяце. Но некоторые вещи в этом обществе не такие, какими они
должны быть... Большая, удивительно большая большая муха залетела в мою
спальню и не давала мне спать. И у меня, как и у ваших безымянных,
разболелись запястья и...
Он сходит с ума? Или прикидывается сумасшедшим? Мои безымянные! Я
ненавидел его всей душой. И особенно потому, что ему в такой
отвратительной форме удалось помешать моим действиям.
- Эта ваша тварь, чем бы она ни была, - сам испугавшись, кричал я, -
это ваше безымянное напало на моего сына и почему-то вы больше не говорите
о...
- Он умер здесь? В верхней комнате башни или под ней...
Вэньон смотрел на меня, как бы не понимая, а затем с жалостью.
- Мой бедный друг, - медленно проговорил он. - Мой бедный друг, все
это слишком тяжело для вас. И вы, вы сходите с ума. Боже мой, сил моих
больше нет.
Он подошел смешным танцующим шагом и просто ошарашил меня, щелкнув
двумя пальцами у меня под носом.
- Повторяю, месье. Повторяю с огромным сожалением: вы совершенно не в
своем уме!
Я отпрянул от него, слишком потрясенный, чтобы обидеться на его
язвительные слова и оскорбительные жесты. И именно в этот миг, как и во
время предыдущего похожего случая, в дверном проеме возникла массивная
фигура Дорло.
- Успокойтесь, сударь, - призвал он, - успокойтесь! Плохая погода
действует на нервы, но так поддаваться своим эмоциям нельзя. Да. О,
господи! - И он тихонько добавил: - Так продолжаться больше не может.
Вэньон смотрел на меня широко открытыми глазами.
- Извините меня, - пробормотал он, - извините...
В нем промелькнуло странное выражение злости и какого-то ужаса, когда
он повернулся и нетвердым шагом последовал за Дорло.
Около минуты я не двигался. Вся сцена была невероятной, перед моими
глазами вновь промелькнуло все случившееся. Наконец, изумленный я вышел из
дома.
На улице я пришел в себя. Внезапное эмоциональное нарушение прошло. Я
выдохся. Как будто я с кем-то боролся. Но моя тревога усилилась. Это
кошмар, думал я, кошмар. Вот почему у него каждый оказывается сумасшедшим
и вы сами ведете себя как сумасшедший. Но я приду в себя - очевидно, когда
приедет Годерих...
Воздух, как сказал Дорло, тяжелый и душный. Погода стояла мягкая, но
появилась явная тенденция к изменению давления. В какую сторону - я не
знал.
Вокруг меня лениво простирались поля. Слишком лениво, подумалось мне.
Словно тайком замышляя собраться на коварное колдовство. Прямоугольники
полей были украшены в цвета охры, беж и серовато-коричневые оттенки. Они
собирались к невозмутимо застывшему предгорью, погруженному в таинственный
сон. Пересекая один из прямоугольников, я заметил, что пугало, которое я
видел из окна, немного изменило свое местоположение.
Вэньон... О, господи! Безымянные... Его, если хотите, а не мои! Пусть
он им радуется. О, Боги! Кто выдумал эти привидения, нелепые
отвратительные существа, если не... Я посмотрел на серое неприветливое
небо и поежился. Нет, я не был, как бы это выразиться, очарован этим
пристанищем дьявола, этим зловещим районом Франции двенадцатого или
тринадцатого века, где вместо сохранения добрых старинных обычаев внезапно
оживают предрассудки и непристойная мифология, сводящие с ума всех, кто
думал о них. Если только...
Мои беспорядочные мысли оборвались. Я еще раз с содроганием взглянул
на небо. Все вокруг - холмы, спящие поля, пока я шел, не отставали от
меня. Я почувствовал: что-то постепенно назревает... У меня разболелась
голова, появилось необъяснимое гнетущее чувство. С того места, где я
остановился, замок был ясно виден. Он находился примерно в километре от
меня. Но часть его скрывалась за горизонтом, другую закрывали деревья.
Если тревога усилится, я смогу быстро вернуться туда.
Я не спеша продолжал свой путь, когда у меня опять возникло неясное
чувство какого-то беспокойства. Когда я прошел примерно треть расстояния
до замка, передо мной вдруг с жалобным воем выскочила собака. Это была
весьма добродушная маленькая Зизи - пудель, одна из трех или четырех
собак, живших в замке. Дэни ее обожал, и я думаю, что Зизи не покидала его
в нынешней бродячей жизни. Но сейчас она, видимо, заболела или была чем-то
напугана. С визгом она прижалась к моим ногам.
Вместе мы пошли по краю жнивья. Это было как раз то поле, где
находилось брошенное пугало. И вновь я, озадаченный, заметил, что эта
штука передвинулась ближе к замку. Пропади оно пропадом! Раздраженно и
растерянно я подумал, что ведь это нелепо. Очевидно, прежде я ошибочно
запомнил место, где находилось пугало. Зизи, бежавшая рядом со мной,
прижалась еще ближе и несколько раз странно приглушенно взвизгнула.
Тучи сгустились, голова у меня продолжала болеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9