- Угу, - буркнул он. - Понимаю. Вижу точно, куда вы клоните. Что ж, в
порядке. Скажем так, что в порядке. И злиться нечего. Но вот что я вам
скажу. Я вам позвоню завтра или послезавтра, хорошо? Вы согласны? И мы
поговорим еще раз. Знаете, об этих трех сотнях. Подумайте об этом. Может,
вы измените мнение.
Я положил картину на заднее сидение, а потом протянул руку Эдварду
Уордвеллу.
- Мистер Уордвелл, - сказал я. - Я могу вам обещать одно. Я не продам
никому картину, пока не проведу исследования, и точного. А когда я решу ее
продать, то Музей может превысить любую сумму, которую мне предложат.
Достаточно ли честно поставлен вопрос?
- Вы не забудете об этой картине?
- Конечно, я не забуду ее. Почему вы решили думать, что будет иначе?
Эдвард Уордвелл пожал плечами, вздохнул и покачал головой.
- Без причины. Просто я не хотел бы, чтобы картина пропала или была
уничтожена. Вы знаете, откуда она взялась? Кто ее продал?
- Не имею понятия.
- Ну так вот, я предполагаю, хотя и не полностью уверен, что эта
картина происходит из коллекции Эвелита. Вы слышали об Эвелитах? Очень
старая семья, большинство из нее теперь живет неподалеку от Тьюксбери,
графство Дрейкат. Но всегда какие-то Эвелиты жили в Салеме, начиная с XVI
века. Очень таинственная семья, отрезанная от мира, совсем как в книжках
Лавкрафта. Вы слышали о Лавкрафте? Я слышал, что у старого Эвелита есть
библиотека исторических книг о Салеме, рядом с которой все музейные
приобретения ничтожны. У него есть также различные гравюры и картины. Эта
картина наверняка принадлежала ему. Время от времени он выставляет их на
продажу, не знаю, почему, но всегда анонимно, и всегда трудно подтвердить
их подлинность, поскольку он не хотел об этом спорить и даже не хочет
признавать, что они происходят из его коллекции.
Я снова посмотрел на картину.
- Интересно, - признался я. - Приятно знать, что в Америке еще
осталось несколько настоящих оригиналов.
Эдвард Уордвелл задумался на минуту, прижав руки ко рту. Потом он
опять спросил:
- Вы на самом деле не измените мнения?
- Нет, - ответил я. - Я не продам этой картины, пока не узнаю о ней
чего-то больше.
Например, почему Музей Пибоди так срочно и настойчиво нуждается в
ней.
- Но я ведь вам уже сказал. Уникальная топографическая стоимость. Это
единственная причина.
- Я почти верю вам. Но вы позволите, чтобы я сам это проверил? Может,
я должен поговорить с вашим директором?
Эдвард Уордвелл долго смотрел на меня, сжав зубы, а потом сказал
отчаявшимся голосом:
- Хорошо. Я не могу вам этого запретить. У меня будет только надежда,
что я не потеряю работу из-за того, что опоздал на аукцион.
Он открыл дверцу и вышел из машины.
Рад, что познакомился с вами, - заявил он и застыл, как будто в
глубине души ожидал, что я уступлю и отдам ему картину. Потом он
неожиданно добавил:
- Я знал достаточно хорошо вашу жену, прежде чем... ну, знаете, перед
этим случаем.
- Вы знали Джейн?
- Конечно, - подтвердил он, и, прежде чем я успел расспросить его
побольше, ушел в сторону Маргин, ежась от холода.
Я сидел в машине довольно долго и думал, что мне, к дьяволу, делать.
Я еще раз развернул картину и еще раз присмотрелся к ней. Может, Эдвард
Уордвелл говорил правду, может, это был единственный сохранившийся с того
времени вид залива Салем с северо-востока. Однако я был уверен, что уже
где-то видел подобный вид на гравюре или на ксилографии. Ведь трудно
поверить, что один из наиболее часто рисуемых и изображаемых заливов на
побережье Массачусетса был только один-единственный раз изображен в такой
перспективе.
Это был удивительный день. У меня вообще не было желания возвращаться
домой. Какой-то человек с лицом, прикрытым широкой тульей шляпы, наблюдал
за мной с другой стороны улицы. Я включил двигатель и включил радио в
автомобиле. Как раз передавали песенку:

5
Когда я выехал из Лафайет Роуд и свернул на север, в сторону Аллеи
Квакеров, на северо-востоке над горизонтом уже собирались грозовые тучи,
как будто стадо темных, покрытых шерстью бестий. Прежде чем я доехал
домой, тучи уже закрыли небо. Первые капли дождя уже ударяли по капоту
автомобиля.
Я пробежал по садовой дорожке, натянув плащ на голову, и выгреб ключи
из кармана. Дождь шептал и шелестел в сухих стволах, опутывавших дворик.
Первые, еще не слишком сильные порывы ветра начинали дергать кусты лавра у
дороги.
Я как раз вкладывал ключ в замок, когда услышал женский шепот:
- Джон?
Я был парализован ледяным страхом и только еле успел повернуться. Сад
был пуст. Я увидел только кусты, заросшую травянистую площадку и
нарушаемую каплями дождя поверхность садового пруда.
- Джейн? - громко спросил я.
Однако никто не ответил, и обычный рассудок подсказал мне, что это не
могла быть Джейн.
Однако дом выглядел как-то иначе. Мне казалось, что я чувствую чье-то
присутствие. Я повернулся к саду и, моргая глазами под лупящими каплями
дождя, пытался все же понять, в чем заключается разница.
Я влюбился в этот дом с первого взгляда. Меня восхитил его готический
силуэт от 1860 года, слегка неухоженный вид, окна с ромбоидальными
стеклами, оправленными в свинец, каменные парапеты, вьюнок, оплетающих
двор. Дом построили на фундаменте более старого дома, и старый каменный
камин, который теперь стоял в библиотеке, носил дату "1666". Но сегодня,
слушая, как дождь лупит по позеленевшей черепице и оконная рама беспокойно
поскрипывает на ветру, я начал жалеть, что не выбрал себе более уютного
жилища, лишенного этой мрачной атмосферы кающихся призраков и
воспоминаний.
- Джон? - раздался шепот; но может быть, это был только ветер. Черные
тяжелые тучи висели теперь прямо над домом. Дождь усилился, желоба и
водостоки хихикали как стадо демонов. Меня охватило морозящее кровь в
жилах предчувствие, что мой дом посещается каким-то духом, который не
имеет права появляться на земле.
Я обернулся на садовой тропе, а потом обошел дом кругом. Дождь
промочил мне волосы и лупил по лицу, но прежде чем войти внутрь, я должен
был увериться, что мой дом пуст, что в него не забрались хулиганы или
взломщики. Я так себе это объяснял. Я продрался через заросший сорняком
сад к окну салона и заглянул внутрь, прикрывая глаза ладонью, чтобы лучше
видеть его внутренность.
Комната казалась пустой. Холодный серый пепел устилал кострище
камина. Моя чашка стояла на полу, там, где я ее оставил. Я вернулся к
парадному входу и прислушался. Капли дождя падали мне за шиворот плаща.
Через тучи пробился луч света, и поверхность садового пруда на мгновение
заблестела, как будто усыпанная серебряными монетами.
Я все еще стоял под дождем, когда, разбрызгивая грязь, в аллее
проехал на шевроле один из моих соседей. Это был Джордж Маркхем, живший у
Аллеи Квакеров под номером семь со своей женой-калекой Джоан и множеством
истерических лающих карликовых псин. Он опустил стекло и выглянул из
машины. На его шляпе был пластиковый чехол от дождя, а на его очках
поблескивали капельки воды.
- Что случилось, сосед? - закричал он. - Принимаешь душ в одежде?
- Все хорошо, - уверил я его. - Мне показалось, что какой-то из
желобов протекает.
- Следи за собой, иначе простудишься до смерти.
Он уже начал поднимать стекло, но я подошел к нему, с трудом
продираясь сквозь грязь.
- Джордж, - спросил я. - Не слышал ли ты, чтобы кто-то шлялся здесь
ночью? Около двух или трех часов утра?
Джордж задумчиво надул губы, а потом покачал головой.
- Я слышал ветер ночью, это точно. Но ничего больше. Никто не ходил
по дороге. А почему тебя это так интересует?
- Даже не совсем уверен, почему.
Джордж задумчиво посмотрел на меня, а потом сказал:
- Лучше возвращайся домой и переоденься во что-то сухое. Не обращайся
так мерзко со своим здоровьем только потому, что Джейн уже нет. Может,
немного позже заскочишь к нам поиграть в карты? Старый Кейт Рид наверняка
появится, если приведет в порядок свой ржавый тарантас.
Может, приду, Джордж, большое спасибо.
Джорджи уехал, и я снова был один под дождем. Я прошел по аллее и
вернулся под дверь. Ну, подумал я, не буду же я стоять тут целую ночь. Я
провернул ключ в замке и толкнул дверь, которая как всегда запротестовала
протяжным скрипом. Меня приветствовала темнота и знакомый запах дыма и
старого дерева.
- Есть ли здесь кто-то? - закричал я. Глупейший вопрос под солнцем.
Здесь никого не было, кроме меня. Джейн уже больше месяца не было, и хотя
я не хотел об этом и думать, но вынужден был постоянно помнить это, все
время вспоминать ее последние секунды жизни, как в этих автомобильных
катастрофах, часто показываемых по телевизору, где безвольные манекены
вылетают через переднее стекло. Только что манекенами не были ни Джейн, ни
наш еще не родившийся ребенок.
Я вошел внутрь, Не подлежало сомнениям, что атмосфера изменилась,
совершенно так, будто кто-то во время моего отсутствия немного переставил
мебель. Сначала я подумал; черт, я был прав, сюда кто-то вломился. Но
часы, стоявшие в холе, все еще тикали с тошнотворным однообразием, а
картина XVIII века, изображающая охоту на лис, все еще висела на старом
дубовом валике. Джейн подарила мне эту картину на Рождество; такая
сентиментальная шуточка, для лучшего напоминания об обстоятельствах, при
каких мы с ней встретились. Помню, как в этот день я хотел поиграть ей на
охотничьем роге, только ради петушиного хвастовства, но смог лишь
затрубить громко, бессмысленно и страшно неэлегантно, как будто пернул
гиппопотам. До сих пор я еще слышу ее веселый смех.
Я запер за собой дверь и пошел наверх, в спальню, чтобы переодеться в
сухую одежду. Меня постоянно преследовало неприятное ощущение, что кто-то
здесь был, что кто-то касался моих вещей, брал их в руки и откладывал на
место. Я был уверен, что положил расческу на стол, а не на ночной столик.
А мой будильник остановился.
Я напялил синий свитер-гольф и джинсы, а потом спустился вниз и налил
себе остатки "Шивас Регал". У меня было намерение купить бутылку чего-то
покрепче в Салеме, но из-за Эдварда Уордвелла и всей аферы с картиной
совсем забыл зайти в магазин. Я проглотил виски одним глотком и пожалел,
что его больше нет. Может, позже, когда закроется дырка в небе, я пройдусь
в Грейнитхед и куплю пару бутылок вина и несколько порций готового обеда,
например, лазаньи. Я уже не мог даже смотреть на эскалопы Солсбери, даже
под угрозой пыток. Эскалопы Солсбери - наверняка самая отвратительная и
невкусная еда во всей Америке.
Как раз именно тогда я снова услышал шепот, как будто где-то в доме
две особы разговаривали обо мне вполголоса. С минуту я сидел неподвижно и
вслушивался, но чем больше я напрягал слух, тем выразительнее я слышал
лишь шум ветра или звон воды в желобах водостока. Наконец я встал, вышел в
холл с пустым стаканом в руке и закричал:
- Алло!
Отсутствие ответа. Лишь непрестанный стук оконной рамы. Только вой
ветра и отдаленный шум моря. "Извечный шепот все звенит на покинутых
берегах морей". Снова Китс. Я чуть не выругал Джейн за ее Китса.
Я вошел в библиотеку. В ней было холодно и сыро. Под большой латунной
лампой, которая когда-то висела в каюте капитана Генри Принса на корабле
"Астроя II", находился столик, скрытый под письмами, счетами и каталогами
аукциона прошлого месяца. На парапете окна стояло пять или шесть
фотографий в рамках. Джейн в день получения диплома, Джейн и я в саду
перед домом, Джейн с родителями, Джейн и я перед гостиницей в Нью
Хемпшире; Джейн, щурящая глаза в зимнем солнце... По очереди я брал их в
руки и с грустью рассматривал.
Однако в них было что-то удивительное. Каждая выглядела немного
иначе, чем я помнил. В тот день, когда я сфотографировал Джейн в саду, я
был уверен, что она стояла на тропинке, а не на травяной площадке -
особенно потому, что она недавно купила себе новые замшевые туфельки цвета
вина и не хотела их испортить. Кроме того, я заметил что-то еще. В темном
оправленном в свинец стекле окна, как раз почти в пяти или шести футах за
спиной Джейн, я заметил удивительное, светлое пятно. Это могла быть лампа
или обычное отражение света, однако это пятно до беспокойства напоминало
бледное женское лицо с впавшими глазами, которое мигнуло в окне так
быстро, что аппарат не успел его четко зафиксировать.
Я знал, что в тот день не было никого, кроме меня и Джейн. Я очень
внимательно обследовал фотографию, но так и не смог установить, чем
являлось это пятно.
Я еще раз просмотрел все фотографии.
Трудно определить, в чем это заключалось, но у меня было впечатление,
что на всех снимках люди и предметы были смещены. Незначительно, но
заметно. Например, я сделал когда-то фотографию Джейн около памятника
Джонатану Поупу, основателю пристани Грейнитхед и "отцу торговли чаем". Я
был уверен, что когда в последний раз смотрел на эту фотографию, Джейн
стояла справа от памятника, а теперь она находилась слева от него.
Фотография не была перевернута во время воспроизведения, поскольку надпись
"Джонатан Поуп" воспроизводилась как следует, слева направо. Я поближе
присмотрелся к фотографии, потом отвел ее от глаз подальше, но так и не
заметил никаких подозрительных следов. Кроме изменившегося положения Джейн
я открыл еще один беспокойный факт, как будто кто-то пробежал там и
отвернулся в ту секунду, когда делалась фотография. Это могла быть женщина
в длинном коричневом платье или длинном коричневом плаще.
1 2 3 4 5 6 7 8