Как ты только вошел, я
сразу подумал, что ты не очень хорошо выглядишь.
- Просто бессонная ночь, - объяснил, оправдываясь я.
Мистер Бедфорд положил мне руку на плечо, не так, будто хотел придать
мне уверенности, а скорее так, как будто сам должен был на что-то
опереться.
- Миссис Бедфорд будет очень благодарна за ожерелье, - заявил он.

3
Перед ленчем я выбрался на одинокую прогулку по Жабрам Салема. Было
холодно. Я поднял воротник плаща, а из моего рта вылетал пар. Голые
деревья стояли неподвижно в молчаливом ужасе перед зимой, как ведьмы из
Салема, а трава была серебряной от росы. Я дошел до эстрады, покрытой
полукруглым куполом, и сел на каменные ступени. Неподалеку двое детей
играли на площадке; они бегали, переворачивались, оставляя на травянистой
площадке зеленый запутанный след. Двое детей, которые могли бы быть
нашими: Натаниель, мальчик, умерший в лоне матери. Как еще иначе назвать
не родившегося сына? И Джессика, девочка, которая так никогда и не была
зачата.
Я все еще сидел на ступенях, когда подошла пожилая женщина в потертом
подпоясанном плаще и бесформенной вельветовой шляпке. Она несла раздутую
сумку и красный зонтик, который она по непонятным причинам раскрыла и
поставила у ступеней. Она села почти в паре футов от меня, хотя места было
предостаточно.
- Ну, наконец, - проворковала она, раскрывая коричневый бумажный
пакет и вынимая из него сандвич с колбасой.
Украдкой я присматривался к пожилой даме. Она, наверно, не была так
стара, как мне вначале казалось, ей было максимально 50, может быть, 55
лет. Но она носила настолько бедную одежду, а ее седые волосы были
настолько неухожены, что я принял ее за 70-летнюю бабку. Она начала есть
сэндвич так изысканно и с таким вкусом, что я не мог оторвать от нее глаз.
Мы так сидели почти 20 минут на ступенях эстрады в Салеме, в то
холодное мартовское утро. Пожилая дама ела сэндвич, а я наблюдал за ней
краем глаза, а люди проходили мимо нас, странствуя по лучеобразно
расходящимся тропинкам, проходящим мимо эстрады. Некоторые прогуливались,
другие спешили куда-то по делам, но все были промерзшими и всех
сопровождали облачка пара, выходящего изо рта.
В 11.55 я решил, что уже время идти. Но прежде чем уходить, я сунул
руку в карман плаща и вытащил четыре монеты в четверть доллара и затем
протянул их женщине.
- Пожалуйста, - сказал я. - Возьмите их, хорошо?
Она посмотрела на деньги, а затем подняла на меня взгляд.
- Такие как вы не должны давать серебра ведьме, - улыбнулась она.
- А разве вы ведьма? - спросил я, не совсем серьезно.
- Разве я похожа на ведьму?
- Я сам не знаю, - с улыбкой ответил я. - Я еще никогда не встречал
ведьм. Думаю, что ведьмы летают на метле и носят на плече черных котов.
- О, обычные предрассудки, - ответила пожилая дама. - Ну что ж,
принимаю ваши деньги, если вы не опасаетесь последствий.
- Каких последствий?
- Люди в вашем положении всегда будут иметь последствия.
- А какое же это положение?
Пожилая дама порылась в сумке, вытащила яблоко и вытерла его о полу
плаща.
- Вы же одиноки, правда? - спросила она и откусила кусок яблока
единственным зубом, как белочка из мультфильма Диснея. - Вы одиноки с
недавнего времени, однако одиноки.
- Возможно, уклончиво ответил я. У меня появилось чувство, что этот
разговор полон скрытого подтекста, как будто мы встретились с ней на
Жабрах Салема с определенной целью и что люди, проходящие мимо нас по
тропинкам, напоминают шахматные фигуры. Анонимные, но передвигающие по
строго определенным маршрутам.
- Что ж, вам самим знать лучше, - заявила женщина. Она откусила
очередной кусок яблока. - Но я так это вижу, а я редко ошибаюсь. Некоторые
утверждают, что у меня есть мистический дар. Но это не мешает мне, что они
так твердят, особенно здесь, в Салеме. Салем - это хорошее место для
ведьм, самое лучшее во всей стране. Хотя, может, и не наилучшее для
одиноких людей.
- Что вы, говоря так, подразумеваете? - спросил я.
Она посмотрела на меня. Ее глаза были голубыми и удивительно
прозрачными, а на ее лбу был блестящий, слегка покрасневший шрам в виде
стрелы или перевернутого вверх тормашками креста.
- Я хотела сказать, что каждый должен когда-то умереть, - ответила
она. Но не важно, когда он умирает; важно лишь то, где он умирает.
Существуют определенные сферы влияний, и иногда люди умирают вне их, а
иногда внутри их.
- Извините, но я все еще не совсем вас понимаю.
- Предположим, что вы умрете в Салеме, - она улыбнулась. - Салем -
это сердце, голова, живот и внутренности. Салем - это ведьмин котел. Как
вы думаете, откуда здесь взялись эти процессы ведьм? И почему они так
неожиданно закончились? Вы когда-нибудь видели, чтобы люди так быстро
приходили в себя? А ведь я - нет. Никогда. Появилось влияние, а потом
исчезло, но бывают дни, когда я думаю, что оно не исчезло навсегда. Смотря
с какой стороны.
- А оно зависит от чего? - меня заинтересовало это.
Она улыбнулась снова и подмигнула.
- От многих вещей. Она подняла лицо к небу. На ее шее было что-то
вроде повязки из сплетенных волос, скрепленных кусочками серебра и бирюзы.
- От погоды, от цены на гусиный жир. От многого.
Неожиданно я почувствовал себя типичным туристом. Я сидел здесь и
позволял, чтобы какая-то наполовину свихнувшаяся баба кормила меня
сказочками о ведьмах и о "сферах влияний", и вдобавок ко всему, я еще
воспринимал это серьезно. Наверняка через секунду предложит мне погадать,
если я ей соответственно заплачу. В Салеме, где местная Торговая Палата
заботливо эксплуатирует процессы ведьм в 1692 году как главную приманку
для туристов ("Бросаем на тебя сглаз", уверяют плакаты), даже нищие
пользуются чарами, как средством для рекламы.
- Извините, - сказал я. - Желаю вам приятного дня.
- Вы уходите?
- Ухожу. Было приятно с вами поговорить. Все это очень интересно.
- Интересно, но не очень правдоподобно, так?
- О, я вам верю, - уверил я ее. - Все зависит от погоды и от цены на
гусиный жир. Кстати, а какова сейчас цена гусиного жира?
Она игнорировала мой вопрос и встала, отряхивая крошки с поношенного
плаща жилистой старческой ладонью.
- Вы думаете, что я попрошайничаю? - резко спросила она. - Что в этом
дело? Вы думаете, что я - нищая и попрошайка?
- Совсем нет. Просто я уже должен идти.
Какой-то прохожий задержался рядом с нами, как будто чувствуя, что
дело идет к ссоре. Потом остановились еще один мужчина и женщина, кудрявые
волосы которой, освещенные зимним солнцем, создавали вокруг ее головы
удивительно светящийся ореол.
- Я скажу вам две вещи, - заявила древность дрожащим голосом. - Я не
должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите, предупреждение ли
это, или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку в этом
свете мы никогда не получаем помощи.
Я не ответил, а только недоверчиво посматривал на нее, пытаясь
угадать, была ли она обычной сумасшедшей или скорее необычной попрошайкой.
- Во-первых, - продолжала она, - вы не один, хотя вам так кажется, и
вы никогда не будете один, никогда в жизни, хотя временами вы и будете
молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых,
держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.
Прохожие, видя, что ничего особого не творится, начали расходиться,
каждый в свою сторону.
- Если вы хотите, вы можете меня проводить до площади Вашингтона, -
продолжала старуха. - Вы идете в ту сторону, верно?
_ Да, - признался я. - Тогда идемте.
Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы
направились вместе по одной из тропинок в западном направлении. Жабры были
окружены фигурным железным ограждением. Тени от штакетин падали на траву.
Было все еще холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Уже
скоро придет лето, совсем другое, чем было в прошлом году.
- Мне неприятно, что вы подумали, что я мелю вам вздор, - заговорила
старуха, когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона. С
другой стороны площади стоял Музей Ведьм, воплощающий в себе память о
факте убийства двадцати ведьм из Салема в 1692 году. Это была одна из
наиболее жестоких охот на ведьм в истории человечества. Перед парадным
входом музея стоял памятник основателю Салема, Роджеру Конанту, в тяжелом
пуританском плаще, с плечами, блестящими от сырости.
- Вы знаете, что это очень старый город, - сказала старуха. - У
старых городов есть свои тайны, своя собственная атмосфера. Вы не
чувствовали этого раньше, там, на Жабрах? Вам не казалось, что жизнь в
Салеме напоминает загадку, колдовской круг? Полный значения, но не дающий
никакого объяснения?
Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, среди
толпы туристов и зевак, я заметил красивую темноволосую девушку в короткой
дубленке и обтягивающих джинсах, прижимавшую к упругой груди стопку
учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную боль в
сердце, ведь девушка так была похожа на Джейн. Но, наверно, много таких
хорошеньких девушек. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.
- Здесь я должна свернуть, - сказала старуха. - С вами необычайно
мило беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как все-таки
слушали вы.
Я искренне улыбнулся и протянул ей на прощание руку.
- Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, - добавила она. Я не был
уверен, было ли это вопросом, но кивнул головой, что могло значить как
подтверждение, так и отсутствие интересов.
- Мерси Льюис, - заявила она. - Не забудьте, Мерси Льюис.
- Ну что ж, Мерси, следите за собой.
- Вы тоже, - сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом.
Вскоре я потерял ее из вида.
По какой-то причине мне вспомнился отрывок из "Оды к меланхолии",
который Джейн часто цитировала:
С Красной - но тленно - она живет;
С Веселостью, прижавшей на прощанье
Персты к устам; и с Радостью, чем мед
Едва пригубишь - и найдешь
страданье...
[Д. Китс Ода Меланхолии, перевод Ивана Лихачева.
Написана в мае 1819 года.]
Я поднял опять воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и
направился что-то перекусить.

4
Я в одиночестве съел сандвич с говядиной и луком в баре Рада,
находящемся в старом здании Лондо Кофе Хаус на Централ Стрит. Рядом со
мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь зубы
песенку. Молодая темноволосая секретарша наблюдала за мной в зеркале, не
мигая глазами. У нее было удивительное, бледное лицо, как на картинах
прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.
Около двух часов дня я доплелся под хмурым небом на площадь Холкок, в
Зал Аукционов Эндикотта, где происходила полугодовая продажа старых
маринистических гравюр и картин. В каталоге было упомянуто три важных
пункта, между прочими, масляную картину Шоу, представлявшую корабль "Джон"
из Дерби, но я сомневался, смогу ли я себе позволить купить ее. Я искал
товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог бы себе
позволить купить одну или две акварели, оправить их в позолоченные или
ореховые рамы и продать с прибылью в 900%. Была и одна картина
неизвестного художника под названием: "Вид западного побережья Грейнитхед,
конец XVII века", которая достаточна меня заинтересовала хотя бы потому,
что она представляла полуостров, на котором я жил.
Аукционный зал был огромным, холодным и викторианским. Косые лучи
зимнего солнца падали в него через ряд высоких, как в соборе, окон.
Большая часть покупателей сидела в плащах, а перед началом аукциона
раздавалось хоровое покашливание, хлюпанье носом и шорох обуви о паркет.
Появилась едва дюжина покупателей, что было явно необычным для аукционов у
Эндикотта. Я даже не заметил никого из Музея Пибоди. Сам аукцион также был
вялым; Шоу был продан еле за 18500 долларов, а редкая гравюра в резной
костяной раме - за 750 долларов. Я надеялся, что это не значило, что
пришел упадок в торговле маринистическими антиками. Ко всему прочему, мне
только не хватало, чтобы я к концу года обанкротился.
Когда наконец аукционист выставил на продажу вид Грейнитхед, в зале
осталось едва пять или шесть покупателей - не считая меня и одного
свихнувшегося старпера, который являлся на каждый аукцион к Эндикотту и
повышал цену на любую продажу, хотя все знали, что у него нет даже одной
пары целых носков, и он жил в картонной коробке неподалеку от пристани.
- Дает ли кто-нибудь пятьдесят долларов? - провещал аукционист,
заткнув большие пальцы рук за лацканы элегантного серого жилета,
украшенного цепочкой от часов.
Я задвигал носом, как кролик, в знак подтверждения.
- Кто дает больше? Смело, джентльмены, Эта картина является частью
истории. Побережье Грейнитхед в 1690 году. Настоящий раритет.
Желающих не было. Аукционист демонстративно вздохнул, ударил
молоточком и заявил:
- Продано мистеру Трентону за 50 долларов. Следующий.
Меня не интересовало ничего больше на аукционе, поэтому я вылез из
кресла и пошел в упаковочную. Сегодня в ней царствовала миссис Донахью,
ирландка материнского вида, в полукруглых очках, с морковными волосами и
великолепнейшим, самым большим задом, который я только видел в жизни, и
один вид которого вызывал вполне определенные ощущения в штанах. Она взяла
у меня картину, потянулась за бумагой для упаковки и веревкой, после чего
взревела басом к своему помощнику:
1 2 3 4 5 6 7 8