– произнес тонюсенький голосок.
Все повернулись к Баттисте, который, чтобы не представлять им дона Танкреди, повторил ложь, сказанную прошлой ночью, когда они пели для волков:
– Извините, я немножко чревовещатель.
– Сказать по правде, – заметил Фалькуччо, – сдается мне, вы немножко невоспитанны. – И, будто осененный внезапной мыслью, спросил: – У вас случайно нет треножника для рисования?
Тетя Джудитта позвала Гастона Д’Аланкура:
– В доме есть треножник?
– Треножник?
– Да, треножник для рисования.
– Честное слово, – ответил старый слуга, – я в этом доме служу уже двадцать лет, но никогда не видел треножника для рисования.
– Жаль! – воскликнул Фалькуччо. – Я бы охотно нарисовал картину. Конечно, получше, чем те, что рисуют сегодня. Потому что, думаю, я рисую лучше теперешних художников. Это очень смешно. Но еще смешнее то, что теперешние художники думают, что рисуют лучше меня. Я не умею рисовать. В детстве у меня были большие способности к рисованию, но мой отец…
– Не дал вам учиться?
– Напротив. Он дал мне учиться, и мои способности улетучились.
– Вот повезло, – сказал голосок дона Танкреди.
Фалькуччо посмотрел на Баттисту.
– Вы прекратите когда-нибудь? – воскликнул он. – Молодые люди моего поколения были гораздо невоспитаннее теперешних.
Баттиста побежал прятать сумочку Сусанны в отведенной ему комнате. Он сунул ее под подушку.
– Негодяй, – сказал он дону Танкреди, – если не прекратите, я вас выброшу в окно.
– Но я хотел бы знать хотя бы, где я нахожусь, – сказал дон Танкреди.
– Да пошел ты! – закричал молодой человек.
И убежал.
* * *
День в горах!
После обеда Бьянка Мария, которая чувствовала себя намного лучше, настояла на том, чтобы Эдельвейс вышла подышать воздухом.
– Давайте навестим отшельника, – предложила девушка.
Она вышла с Баттистой и Фалькуччо.
Несмотря на поздний час, старый отшельник сидел, ковыряя в носу.
– Прошу меня простить, – сказал он посетителям, – но мы, отшельники, всегда ковыряем в носу, потому что никто нас не видит. Это единственное преимущество нашего одиночества, и мы были бы неправы, если бы не воспользовались им.
Он впустил посетителей в пещеру и сказал Баттисте:
– Прошу вас, не снимайте шляпы. Будьте как дома.
– По правде сказать, – заметил молодой человек, который пытался спрятать свой непрезентабельный котелок, – у себя дома я не имею привычки…
– Хватит болтать! – сказал отшельник. – Не снимайте шляпы.
Баттиста остался в шляпе и замолчал. Он уселся рядом с костром.
– Я очень извиняюсь, – сказал он через несколько минут, – но, честно говоря, мне жарковато.
Он собрался было снять шляпу, но пустынник удержал его:
– Не трогайте шляпу! – заверещал он, нахлобучивая Баттисте на глаза непрезентабельный котелок, на который всеобщее внимание теперь было обращено. Пустынник сурово посмотрел на него. – Вы стесняетесь, – сказал он, – а здесь стесняться не надо. Здесь вы хозяин. Понятно?
– Невероятно, – тихо сказал Фалькуччо Эдельвейс, – чтобы человек, живущий в одиночестве, был таким любезным и гостеприимным. Но нам лучше уйти.
Перед уходом он обратился к аскету.
– Добрый человек, я часто слышал про историю под названием «Секрет старого отшельника». Вы случайно не есть тот самый отшельник?
– Именно, – приветливо сказал любитель одиночества.
– А не расскажите ли нам эту историю?
– А что? С большим удовольствием.
Аскет пригласил всех сесть на землю и начал рассказ:
Тайна старого отшельника
«По поводу, – сказал он, – кражи, происшедшей десять лет назад, я помню, как однажды слышал: один человек рассказывал, что он узнал от своего друга историю про одного типа, рассказывавшего о том, как он получил письмо, в котором один дальний родственник сообщал ему, что обокрали его знакомого. Я не буду углубляться в лишние подробности. Расскажу о самом главном. Да и время уже позднее. И потом, не следует злоупотреблять терпением слушателей. Не говоря уже о том, что времени у меня в обрез; потому что время – деньги, или the time is money , как говорят англичане. Ну и типы эти англичане. Хватит. Знакомый родственника друга того человека, который и рассказал о случившемся, однажды вечером пришел домой смертельно бледный.
– Что с тобой? – спросили у него встревоженные домочадцы.
– Спокойно, спокойно, – сказал он, – к счастью, ничего страшного. У меня украли бумажник со ста тысячами лир.
– Несчастный! И где тебя обокрали?
– В трамвае.
Уступая вежливым настояниям домочадцев, жертва кражи рассказал, что стоял на задней площадке трамвая, как вдруг заметил, что у него вытягивают бумажник. Он дал себя обокрасть, не проронив ни звука, не сказав ни единого слова.
– Как же так, – спросила у него жена, – в трамвае было пусто?
– Было набито, как сельдей в бочке.
– И ты не бросился в погоню?
– Это было невозможно. В тесной толпе нельзя было пошевелиться.
– Но вору удалось уйти?
– Нет.
– Ну а ты, осел, не мог закричать: «Держите вора!»?
Обокраденный потемнел лицом.
– Нет, – мрачно сказал он.
– Но почему? Может быть, от волнения у тебя отнялся язык?
– Ничего подобного. Я прекрасно мог кричать.
– Может быть, – сказала горничная, – вы боялись мести?
– Чтобы я испугался? – воскликнул обокраденный. – Да мне сам черт не страшен.
– Ну, так в чем же дело?
Обокраденный молчал, терзая пуговицы пижамы, которую он тем временем надел.
– Ну же, – закричала жена, вне себя от ярости, – говори; почему ты не закричал: «Держи вора!»?
– Ну, – ответил муж, – я не мог.
– Но по какой причине? – закричали все хором, аккомпанируя себе на старой гитаре.
– Потому что, – печально сказал обокраденный, – это была воровка.
Все было совершенно правильно. Как же можно кричать: «Держи воровку!»?»
Пустынник окончил свой рассказ, и некоторое время все задумчиво молчали.
– Однако, – сказал старый отшельник, нарушая молчание, – я прошу вас никому об этом не рассказывать, потому что это моя тайна.
– А, понятно, – воскликнул Фалькуччо, – вот почему это называется «Тайна старого отшельника»! – Он полез в карман. – Вот, добрый человек, – сказал он отшельнику, – возьмите эти пять лир. Они фальшивые, но я дарю их вам от чистого сердца.
* * *
Наши друзья пустились в обратный путь. Внезапно звук волынки вывел их из задумчивости.
– До чего мы дошли, – сказал Солнечный Луч, – пастухи в рединготах.
И показал на старого синьора очень благородного вида, в очках с золотой оправой, который играл на волынке, опершись на ограду загона для овец. Позади него спало стадо. Все знают, что пастухи целый день только и делают, что играют на волынке. Начинают утром сразу по пробуждении, потом играют целый день напролет и заканчивают только перед отходом ко сну; на Рождество они играют и ночью.
Пастух, услышав замечание Баттисты, скромно улыбнулся.
– Прежде, – сказал он, – я был астрономом.
– Вы сделали блестящую карьеру, – заметил доктор Фалькуччо.
– Смеяться тут не над чем, – сказал пастух. – Вы не знаете, откуда произошла астрономия?
– Черт возьми, – сказала Эдельвейс, которая окончила Колледж Пресвятой Аннунциаты во Флоренции, – из пастбищного скотоводства.
– Прекрасно, – сказал пастух. – Когда земля еще была молода, люди занимались только тем, что пасли скот. И случилось так, что пастухи в долгие ясные ночи, когда стерегли стада в горах, не имея других занятий, стали наблюдать небо. Так они обнаружили движения светил, затмения Луны, падающие звезды и кометы. Развлечения ради они стали составлять таблички, на которых регулярно отмечали даты перемещений звезд и небесных явлений. Отсюда следует, что первыми астрономами были пастухи, которые заметили: пока они присматривают за овцами, у них остается время для размышлений над небесными явлениями и ведения записей. Постепенно все пастухи стали астрономами и бросили скотоводство. Так вот, будучи астрономом, я заметил, что могу сочетать долгие ночные бдения в ожидании небесных явлений с каким-либо другим полезным занятием, совместимым с моими наблюдениями; я заметил, что, наблюдая за небом, я мог был краем глаза прекрасно присматривать за овцами. И так я стал пастухом. Вот увидите, скоро у меня появятся последователи, и когда-нибудь, возможно, лет через тысячу, будут говорить, что пастбищное скотоводство произошло из астрономии. Так велит закон вечных приливов и отливов.
В заключение своей речи пастух-астроном сыграл мелодию на волынке, а Фалькуччо сделал несколько пируэтов.
– Молодцы! – сказал Баттиста, когда те закончили. – По-настоящему молодцы. Но вот вы, как астроном, скажите, верно ли то, что говорят?
– Что именно?
– Что звезды обитаемы.
– Да кто ж его знает? – Астроном призадумался. – Подумайте только, – сказал он, – если там и взаправду живут. Как все должно быть странно в иных мирах, и сколько народу во Вселенной! Всех и не сосчитать.
– А если, – спросил Баттиста, – это не так?
– Если это не так? Даже и думать не хочется. Как же мы тогда одиноки! Одни во Вселенной. Одни! Хочется спросить: значит, тут все? На одном этом шаре? Особенно по ночам страшно делается, что мы одни в целом свете, среди миллионов пустынных звезд.
– И, – сказал Баттиста, – последний вопрос. Потом больше не буду приставать.
– Да ладно.
– Почему Земля вертится вокруг Солнца?
Астроном приятно рассмеялся:
– Столько исследований провели, – сказал он, – чтобы ответить на этот вопрос, но ни один ответ не правилен. Ни одна из причин, приводимых астрономами, не верна. Я знаю истинную причину.
– Ну, так скажите тогда: почему же Земля вертится вокруг Солнца?
– Потому что так надо.
* * *
День близился к концу, когда трое друзей подошли к одиноко стоящему домику и остановились на крыльце перед входом.
Фалькуччо деликатно отошел в сторону, Эдельвейс и Баттиста любовались панорамой. «Вот, – думал наш друг, – сейчас как раз и надо бы поговорить о моей любви». Но он не знал, с чего начать.
Внизу, насколько хватало глаз, простиралась равнина, взрезанная морщинами замерзшей воды и с трех сторон окруженная снежными вершинами, стоящими, как призраки на небе, и окрашенными заходящим солнцем в розовые и фиолетовые тона.
Смелее, Баттиста, смелее!
Огромный красный шар солнца медленно погружался над горизонтом в море крови; друг за дружкой гонялись голые и серые гудящие деревья…
Но Баттиста не находил слов. «Вот, – думал он, – я скажу ей: “Я вас люблю”». Но кто вообще смог когда-нибудь сказать: «Я вас люблю»? Если такой и отыщется, этот герой должен быть одновременно и очень смешным.
…гонялись друг за дружкой голые и серые гудящие деревья, которые несут лишь гроздья фарфоровых чашечек и бесконечно длинную проволоку.
«Я скажу ей: “Я прошу вашей руки.”…Я скажу ей: “С первого дня, когда я вас увидел…”» Но Баттисте не хватало смелости, чтобы сказать хоть что-нибудь. Закутавшись в шарф, он не осмеливался даже смотреть на свою соседку, которая не смотрела на него. Один слушал молчание другой. Все это молчание говорило: должно быть, ты меня любишь. Все это молчание говорило: должно быть, ты меня любишь.
Теперь солнце зашло, и стало холодно. Красиво море, но еще красивее равнина, эта печальная вечерняя равнина. Шла корова с колокольчиком на шее. Вдалеке Фалькуччо показал на тучу, похожую на гигантского коня, – она уже несколько минут обволакивала вершину одной из гор и, разбиваясь о скалы, медленно таяла.
– Туча идет войной на гору, – сказал он, – будет метель.
Смелее Баттиста, смелее. Может быть, у тебя больше не будет такой возможности, чтобы поговорить, как эта. Скажи все, что ты чувствуешь. Может, и Эдельвейс тебя любит; ты не видишь? Когда ты этого не замечаешь, она наблюдает за тобой краем глаза. Может, она ждет от тебя слова. Смелее!
– До ночи не успеем, – сказал доктор Фалькуччо. Затем посмотрел вверх и добавил: – Черные облака на небе; будет снег.
Уже слышался первый яростный свист метели: вот откуда начинается этот ледяной ветер, спускающийся с гор, который летит, летит, летит, чтобы хлестать по пустынным городским улицам, вечерами, когда даже старым торговкам пирожками не удается продать ничего.
Баттиста набрался храбрости.
– Синьорина… – сказал он.
Девушка взглянула на него: она покраснела до корней волос.
– Синьорина… – повторил Баттиста.
В этот момент Гастон д’Аланкур – с бакенбардами и толстыми икрами – появился в дверях дома.
– Синьорина, кушать подано, – сказал он.
Глава XI
Машина для разговора с потомками и другие важные вещи – Осторожнее, когда очищаете кожуру с яблок! – Рождественская история, хотя еще не Рождество – «О ком прикажете доложить?»
Госпожа Бьянка Мария велела, чтобы ее перенесли в столовую и, устроившись в кресле, приняла участие в ужине.
– Начинайте вы, – сказала тетя Джудитта, ставя перед Фалькуччо блюдо с макаронной запеканкой.
Фалькуччо указал на Эдельвейс.
– Прошу, – сказала Эдельвейс, указывая на Солнечного Луча.
Но тот дал ясно понять, что скорее умрет, чем отрежет кусок запеканки, если сначала это не сделает тетя Джудитта. А поскольку та категорически отказалась приступить к разрушению симпатичного сооружения даже под страхом расстрела, если только сначала его серьезно не повредят другие, волей-неволей пришлось Фалькуччо перенести себе на тарелку кусок запеканки, а после него то же самое сделала тетя Джудитта. В списке претендентов оставались Эдельвейс и Баттиста, и между ними развернулась драматичная борьба, в которой Баттиста одержал верх, принудив девушку положить себе первой. Она исполнила это с большой неохотой. И только после нее Баттиста согласился перенести с большого блюда в свое крошечную часть основательно разваленной запеканки. Следует заметить, что в борьбе, развернувшейся между сотрапезниками, больше всего пострадала как раз запеканка; ее распоротые внутренности предстали перед изумленными взорами сотрапезников туго набитыми трюфелями, котлетками, крутыми яйцами, грибами, куриной печенью и другой вкусной снедью. После этого Гастон д’Аланкур прошел вокруг стола, демонстрируя каждому великолепную и огромную жареную индейку;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30