– Я всегда очень любил, – начал бандит, – купаться в море.
– Почему же тогда, – спросил Пик, – ты стал не пиратом, а разбойником?
Джеппи покачал головой.
– На море меня укачивает, – сказал он. И продолжил: – Однажды утром, когда я был на пляже, мне захотелось искупаться. Так захотелось! Поскольку у меня не хватало денег на кабинку, я разделся за скалой и, надев плавки, сделал сверток из одежды и спрятал его среди водорослей. Я весело плескался уже примерно четверть часа, когда увидел, как один мерзкий тип, завладев моей одеждой, бросился наутек. У меня все внутри похолодело. Дело не только в том, что это были мои единственные вещи; в них лежали несколько лир, на которые мне предстояло жить до конца месяца. Я выбежал на берег и бросился вдогонку, в плавках, за негодяем. Тот, отличаясь необыкновенной скоростью, вскоре оторвался от меня на много узлов. Но я не сдавался. Я ускорил бег и быстро покинул пляж, приблизившись к городу. По дороге я с удивлением заметил, что люди, вместо того чтобы изумляться или возмущаться тем, что я был в плавках, смотрели на меня с симпатией и подбадривающими криками призывали меня ускорить бег. Но, как ни старался, я так больше и не увидел вора, который скрылся за горизонтом с моими вещами. Однако по обе стороны улицы собиралась все более заметная толпа, которая аплодировала, когда я пробегал мимо. А в городе меня ожидало уже людское море, которое приветствовало меня криками и оказывало почести, как победителю. Что же произошло? Я это сразу же понял: как раз в тот день проходили соревнования по бегу, и соревнующиеся стартовали от моря как раз за несколько минут до того, как я добежал до города. На финише судьи, которые увидели, как я подбегаю в плавках, решили, что я победитель. Мне был вручен первый приз, миллион лир и пятьдесят чентезимо, меня с триумфом доставили в главную гостиницу города, где до самого вечера меня восторженно приветствовала толпа, собравшаяся под звуки оркестра и в огнях иллюминации под моими окнами. И когда ночью, в тишине своего номера, я подвел итог дня, оказалось, что, потеряв старую одежду и двадцать лир, я взамен приобрел новый костюм, купленный в тот же день на приз за победу, а также девятьсот девяносто девять тысяч лир и пятьдесят чентезимо.
Джеппи закончил рассказ. Пик встал.
– Ты достаточно наговорился, – сказал он.
Он вытащил из кармана пару наручников и зловеще ими позвякал.
– Мужайтесь! – пробормотал любитель острых ощущений.
Джеппи косо посмотрел на него и ответил:
– Да что меня утешит,
По-вашему, синьоры,
В сей участи позорной,
В такой большой беде?
О, умереть бы мне!
Затем он одарил долгим, полным ненависти взглядом Пика, своего противника, и горько улыбнулся.
– Пик, – сказал он со спокойствием, свойственным сильным, пусть даже и злым, людям, – ты победил.
Дрожь пробежала по груди бандитов.
– Наша смертельная дуэль, что продолжалась десять лет, – продолжал Джеппи, повернувшись к полицейскому, – закончилась. Но в конце последней страницы я сам хочу поставить слово «конец».
И прежде чем кто-либо смог ему помешать, он быстрым движением вытащил свой огромный пистолет и приставил его себе к виску.
Но последний час этого зверя в человеческом облике еще не пробил. В то же мгновение лес огласился жутким шумом, осветившись кровавыми отблесками. Пик упал в обморок; бандиты во главе с Джеппи бросились наутек, а к ним в это время приближались человек двадцать в красивых спортивных костюмах – они несли зажженные факелы и били в старые кастрюли, дырявые сковородки и негодные противни, и визгливыми, невнятными голосами и хлопками создавали шум, висевший в бесконечно черном воздухе.
Глава IX
Если луна принесет мне удачу
«Райский уголок», одиноко стоящий дом, воздвигнутый на середине горного склона, пребывал в суматохе. Госпоже Бьянке Марии становилось все хуже. За день до этого она встала, чтобы встретить мужа, который должен был приехать с минуты на минуту, но так и не приехал. Потом, ночью, ей неожиданно стало хуже.
Десять лет она ожидала возвращения неверного мужа и теперь, когда до его приезда оставалось, наверное, всего пару часов, поскольку он должен был выехать несколько дней назад, она, вероятно, устала ждать и, судя по всему, решила умереть.
Уже около года у нее болела грудь. Как всем известно, для лечения таких болезней необходимы море, или озеро, или холмы, или горы. Знаменитый врач предписал ей как раз море, и госпожа Бьянка Мария поехала на Ривьеру. Но, поскольку лучше ей не стало, она показалась другому знаменитому врачу, который прописал ей озеро. Когда она поехала на озеро, ей стало хуже. Тогда еще один знаменитый врач рекомендовал ей холмы. Она отправилась в холмы. Но, поскольку ее состояние оставалось тяжелым, четвертый знаменитый врач прописал ей высокогорье. И несколько дней назад Бьянка Мария приехала в горы. Выше она взобраться не могла. Все выше и выше – ей теперь оставалось ждать еще какого-нибудь знаменитого врача, который велит ей отправиться на небо.
– Приехал? – спрашивала она у Эдельвейс, семнадцатилетней дочери, которая дежурила у ее постели вместе с тетей Джудиттой.
– Скоро, – отвечала тетя, – скоро он приедет.
Это была ложь из жалости. Известий о супруге не имели. Больная не отрывала глаз от двери, как будто ожидала, что вот-вот в нее кто-нибудь войдет.
– Нужно вызвать врача, – сказала тетя Джудитта, – непременно.
Эдельвейс побежала будить Гастона д’Аланкура.
– Скорее, – сказала она ему, – сбегайте за доктором.
Гастон д’Аланкур был старый и верный слуга.
– Синьорина, – сказал он, – я-то схожу, но вы знаете, что селение далеко, а сейчас два часа ночи.
Эдельвейс набросила на плечи накидку и уже несколько мгновений спустя бежала что было мочи по тропинке.
Какая ужасная ночь! После двух недель ясной погоды начал падать ледяной и колючий снег, который, вихрясь, хлестал девушку по лицу. Вокруг была непроглядная тьма. У подножья горы расположились четыре деревушки. Эдельвейс направилась к ближайшей.
* * *
Баттиста, убежав от бандитов, стремглав несся с сумочкой Сусанны.
– Потише, – говорил дон Танкреди, обнаруживший свое присутствие, – потише, а то сломаем себе шею.
Поскользнувшись раз шестьсот, Баттиста подпрыгнул от радости: он увидел латунную табличку, на которой была написана фамилия – фамилия врача. Добавим, что табличка была прибита на двери, а дверь принадлежала изящному домику. Беглец уже собирался позвонить и попросить убежища, но дон Танкреди его удержал.
– В такой час, – сказал он, – подумают, что мы воры.
– Самое большее, – заметил Баттиста, – подумают, что это вор и кусочек вора.
Он снова понесся. Ему все казалось, что за ним по пятам гонится вся банда Громилы Джеппи, и при всяком шорохе листвы он ускорял бег. Дона Танкреди трясло и мотало внутри сумочки во всех смыслах – между золотой зажигалкой, любовным письмом, банкнотой в сто лир, надушенным календариком и записной книжкой, в которой были помечены дни свиданий, дни посещения портнихи и дни, когда нужно было сидеть на диете. В какой-то момент старый распутник оказался лицом к лицу с ужасным чудовищем; он отпрянул и упал в мрачную ледяную трубу. На его крики Баттиста открыл сумочку и вытащил дона Танкреди из дыры торцевого ключа, куда тот свалился. Ужасное чудовище, которое его испугало, был брелок.
Старый распутник попросил, чтобы его положили в косметический прибор.
– Там, – сказал он, – мне будет теплее.
Он уютно расположился на подушечке для пудры, но толчки от бегущего Баттисты постоянно швыряли его от пудры к губной помаде. Внезапно дон Танкреди оказался перед зеркальцем; увидев себя наполовину белым и наполовину красным, он ужасно смутился.
– Танкреди, – сказал он себе. – Где ты? До чего ты себя довел? И тебе не стыдно? Ты не мужчина, ты кукла!
Его мысли, исполненные сожаления и раскаяния, унесли его к жене, которая ждала его, и он вспомнил далекую историю своего брака.
* * *
Дон Танкреди был менее виновен, чем могли подумать. Да, уже через год после женитьбы он завел любовницу, но следует признать – он все сделал для того, чтобы жена об этом не узнала. Стараясь оградить ее от страданий, он возвел среди моря опасностей грандиозное здание из лжи, которое жалким образом рухнуло вследствие одного анонимного письма. Последовала семейная сцена, после которой дон Танкреди, будучи очень чувствительным человеком, стал мучиться угрызениями совести. Чтобы избавиться от этих мучений, он стал разумом искать все, что помогло бы ему возненавидеть жену; но, к сожалению, ничего не находил. Тогда он решил помириться. Отвел жену в трактир, с друзьями. Под звуки музыки, среди яркого света и общего веселья он вспомнил о любовнице, которая ждала его, невинная, ни о чем не подозревая, поскольку он уверил ее, что неженат. Каждые пять минут распутник – в сущности, человек добрый – украдкой смотрел на часы и думал: «Сейчас она выглядывает к окно… А сейчас думает: “Что же он сегодня так опаздывает?…” А сейчас ее охватывает отчаяние…»
В какой-то момент один из друзей произнес тост за примирение супругов. Но когда настал момент пить, стали искать супруга, звать его – а супруга-то и нет. Пока музыканты играли исполненное грусти танго, дон Танкреди тайком выбрался из-за стола и побежал к своей любовнице.
Он опоздал, и ему закатили истерику. Тогда он подумал: «Черт бы побрал тот момент, когда я сюда пришел!» Вернулся к жене, здесь ему закатили другую истерику. И поскольку супруги никак не могли примириться, в час ночи они отправились к одной супружеской паре, своим друзьям, чтобы те разобрались, кто прав, кто виноват. Друзья встали с постели, выслушали их, сказали много разумных слов и, после трехчасовых споров, смогли, наконец, примирить супругов.
– Поклянись, что больше не будешь мне изменять, – сказала жена дона Танкреди.
– Так, – ответил дон Танкреди, – давай не будем, а?
Они вернулись домой и собирались уже ложиться спать, когда с улицы их позвали. Та самая супружеская пара – пришли просить их уладить ссору, возникшую между ними вследствие трудного ночного разбирательства.
На следующее утро дон Танкреди, снедаемый угрызениями совести, отправился к любовнице. А ей пришла в голову удачная мысль приготовить ему своими руками блюдо, которое он очень любил: суфле . Они сели за стол, и от первого же прикосновения ножа суфле опало и почти уничтожилось. «Какой же я дурак, – подумал дон Танкреди, – сижу здесь, ем эту гадость, а ведь моя жена умеет готовить столько вкусного!» Он решил оставить любовницу и побежал домой. Его жена, услышав, что он уже поужинал, заплакала.
– Бог знает, какой гадостью она тебя кормит! – сказала она.
Дон Танкреди подумал о другой: «Бедняжка, она не умеет готовить суфле!» И решил покинуть жену. Но при этой мысли его охватила жалость. «Не буду бросать ни одной, – решил он про себя, – но так дальше нельзя: чтобы не обижать никого, брошу обеих. Но что же тогда станется с моей жизнью? Все, уйду в монастырь». И заплакал. Если бы он мог уснуть на несколько лет и ни о чем больше не думать! Черт бы побрал эту любовь! Ему хотелось бы подружить обеих женщин. Вот: или в монастырь, или все вместе втроем, в мире и согласии; это было единственное решение, которое он мог придумать. Он попросил совета у друга.
– Мне кажется, что ты слишком легкомыслен, – сказал ему тот.
Да, среди всех сомнений это одно казалось бесспорным: он слишком легкомыслен. Да какое там легкомыслен! Дон Танкреди чувствовал, что он несчастен.
В день своего рождения, чтобы не обижать ни одну из женщин, он отправился в трактир и заказал себе любимое блюдо – жареного голубя. Потом отправился к любовнице, которая его ждала с нетерпением. Чтобы порадовать его, она приготовила ему его любимое блюдо – жареного голубя. Дону Танкреди не хватило духу сказать ей, что он уже пообедал, и с трудом он съел этого второго голубя, с грустью думая о своей жене. В полночь он отправился домой. Его жена спала одетой, ее волосы были в беспорядке, а лицо мокро от слез. На цыпочках дон Танкреди прошел на кухню; стол был накрыт, как в праздничные дни, нетронут и весь уставлен цветами; перед его стулом стола тарелка с жареным голубем.
Опять голубь, черт бы его побрал!
Неверный супруг почувствовал комок в горле и инстинктивное отвращение в желудке, туго набитом голубями. Он пошел будить жену.
– Я еще не ужинал, – сказал он.
Из жалости он съел третьего голубя. И с омерзением его обсасывая, он с угрызениями совести думал о любовнице, которую он обманул дважды: с другой женщиной и с другим голубем.
Мы критикуем человека за то, что он добрый или за то, что он злой, как будто это так уж легко – быть добрым или злым. Трудно быть просто человеком!
Иногда дон Танкреди, отговариваясь работой, возвращался домой поздно, после ужина с любовницей в самых дорогих ночных ресторанах, и тут его ждал холодный суп, который ему приходилось проглатывать до последней ложки под надзором жены. Когда она закатывала истерики, с ней невозможно было говорить. Затем она принималась хлопотать по дому, с красными глазами и растрепанными волосами, кляня супруга. И все же, что бы ни случалось, когда он просто звал ее по имени, по каким-нибудь домашним делам, ее голос, спокойный, домашний, отвечал из других комнат:
– Иду.
Дон Танкреди обнаружил, что ссоры, которые не удавалось уладить самыми торжественными клятвами, самыми патетическими объяснениями, разрешались самым благополучным образом, когда ему приходило в голову попросить ее пришить пуговицу. Сколько же ему их было пришито! Однажды, во время исключительно тяжелой ссоры, он упросил жену пришить ему десять пуговиц. Жена прогнала его из дома.
Неверный супруг прожил несколько дней в гостинице. Однажды утром он поймал себя на том, что механическим жестом положил в карман использованные билеты, которые обычно сохранял для своей жены, собиравшей их с целью освобождения из рабства какого-нибудь негритенка. С болью в сердце дон Танкреди подумал, что теперь они ему больше не нужны, теперь их можно выбросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30