И тогда Она принимает решение сменять парадигму.
«Сильное решение!» – как отмечает в своем трактате Платоний.
Мудрецы Средиземноморья, которыми успешно верховодил учитель Платония Платон, спасение видели в разумности человеков. Они взывали к уму. Но это не устраивало мудрую «Закулису». И Она установила, что вполне достаточно, если пределом мудрости людей будет изречение Платония: «Ин вина веритас!», что, как вы знаете, означало, что «истина – в вине». И потому овладевать следовало не умом человеков, нет, господа мои простаки. – Ораторствующий у костра грек, как ты уже понял, читатель, как и Платоний, был философом, он окинул снисходительным взглядом свою разношерстную аудиторию и продолжил:
– Нет, нет и нет. Овладевать следовало душой. Как и предсказывал Платоний, Ягве предложили помощника. Для начала в мир послали Предтечу, «Вопиющего в пустыне». А за ним, как говорится, «взошла звезда от Давида» – пришел Мессия с его всепобеждающим речением: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Тут-то все и началось. Платоний считал, что именно с приходом Этого Мессии, или Спасителя, и начинается подлинная история человечества.
И «Закулиса» восторжествовала. Ибо был найден тот самый золотой ключик, который открывал души людские. И имя этому ключику: любовь к ближнему! И стало понятно: грядут перемены. Огромные, еще не доступные простому уму перемены.
– И что же это за перемены? – неожиданно спросил грека иудей, ибо, будучи от природы очень хитрым человеком, он давно уже незаметно чуть вытащил палец из уха и подслушивал.
– Я же просил помалкивать! – опять обиделся грек. – Никто не может задавать мне вопросы! Так вот, слушайте и трепещите. Как пророчествует Платоний, учение известного Иисуса сначала покорит гордый Рим, а затем и весь мир, а избранный народ, – грек сурово взглянул на иудея и повторил специально для него, даже как бы злорадствуя, – а избранный народ потеряет отечество и начнет бродячую жизнь… А это значит, что в скором времени следует ожидать новых происков «Закулисы». Так учил Платоний.
И это все. И больше я вам ничего не скажу. Хоть убейте меня!
И он разорвал на груди тунику.
После этого грек-философ поднялся, взял с горячего камня ячменную лепешку, как бы причитающуюся ему за повествование о «Закулисе», и, не оглядываясь, пошел в гостиницу. Он, как и его высокопросвещенный учитель Платоний, не терпел, когда ему задавали вопросы.
– Нет, видали, а? – возмутился иудей, обращаясь к оставшимся у костра погруженным в раздумья ночлежникам, но почему-то особенно стараясь заглянуть в глаза Иоанну. – Какой безобразник, это Платоний!.. Если хотите знать, эллины все такие. Они – бабники и смутьяны.
И наш герой Иоанн согласился с иудеем. Не без лукавого сочинил свою притчу этот Платоний. Но выводы о том, что эта странная, никому не известная «Закулиса» напророчила через этого безумца и путаника Платония, что учение Иисуса покорит Рим и завоюет, наподобие Римской империи, весь мир, озадачили и обрадовали Иоанна.
Хотя можно ли верить язычникам из Эллады, ищущим истину в вине?

Глава 23
Возвращение отрока

В странствиях и в проповедях Слова Божьего, в страданиях от гонений лютых, в радостях каждому новообращенному язычнику или иудею неслось время; шли дни за днями, седмицы за седмицами, месяцы за месяцами, годы за годами, и вот Иоанн вновь оказался в том городе, где в маленьком монастыре оставил Варавву и Елиуда. И он захотел встретиться с иноком и посмотреть, как преуспел тот в иноческой жизни, прилепился ли к Богу, как завещал ему Иоанн, усерден ли в посту и молитвах, научился ли смирять тело голодом и работою, а заодно и справиться о Варавве. Расцвел ли его суковатый посох от каждодневных поливов, как наставлял он этого великого грешника? Прозрел ли раскаявшийся лиходей? Неспокойно было у праведного на сердце. Смущали слухи. Слышал он, в округе появился молодой разбойник, бывший инок, который весьма жесток к людям.
Имея в душе такие сомнения, старец и пришел к игумену.
– Покажи мне, отче, отрока, которого я оставил тебе для того, чтобы ты научил его страху Божию.
Игумен, увидев Иоанна, пал перед ним на колени, плача и бия себя в грудь, стал каяться, что не сумел удержать в монастыре отрока, и тот убежал, рассорившись с братией.
– Погиб тот юноша, душою умер, а телом – разбойничает на дорогах, – завершил свой рассказ игумен.
Кровь бросилась в голову Иоанну, он хотел было закричать, затопать на игумена, погубившего душу чистого отрока, но остановился: жизнь научила пылкого когда-то Сына Громова смирять себя, укрощать внезапно полыхивающие страсти.
– Ах, отче, отче! Так ли подобало тебе, служитель Божий, хранить душу брата твоего? Дай мне коня и найди проводника, чтобы я мог пойти поискать того, чью душу ты, злодей, не уберег от сетей вражьих.
День за днем рыскал Иоанн с проводником по окрестным горам в поисках разбойников. И все безрезультатно. Один раз нашли следы еще теплого костра, кости агнца, пустые кувшины от вина и – не более. Иоанн неустанно молился, взывал к Господу, но не смел обратиться с молитвою к Божьей Матери, указавшей ему когда-то на этого отрока, которого он так и не привел к Богу, как обещал Ей. На четвертые сутки проводник не выдержал безумств рыскающего по окрестным лесам и чащам, похоже, тронувшегося умом старца и, оставив Иоанну мешочек с лепешками и тыковку с водой, ночью, тайком от праведного, – все равно несчастного задерут волки, – вскочил на коня и был таков. Предательство проводника ничуть не смутило старца. Он продолжал свой поиск, ибо был в ответе перед Богородицей.
На пятую ночь Приснодева явилась своему нареченному сыну и рассказала, как найти тех разбойников. Иоанн, проснувшись, сотворил Богоматери благодарственную молитву, попросил у нее прощения за оплошность с отроком Елиудом и двинулся в путь, даже не вкусив от оставленной добрым проводником ячменной лепешки. В полдень он подошел к роднику, о котором вещала во сне Богородица и от которого, следуя вниз по бегущему от ключа ручью, он и должен оказаться в стане разбойников.
Бредя вдоль ручья, праведный вскорости уловил запах дыма, печенного на костре мяса, услышал люд-ской говор и понял, что достиг лагеря лихих людей, которыми, по слухам, и верховодил бывший инок, ради спасения которого он уже шестые сутки и мыкался по лесу.
Когда же, ломая ветки, Иоанн выбрался из кустов на поляну, где у костра пировали неприкаянные молодцы, объедаясь бараньим мясом и упиваясь вином, о чем свидетельствовали во множестве разбросанные вокруг костра пустые кувшины, изумлению разбойников не было предела. Увидев, что почтенный старец пришел один и за ним нет стражников, они, не прекращая трапезы, начали потешаться над праведным: покатывались от смеха, показывали на него пальцами, бросали в него обглоданными костями, пугая праведного, таращили на него глаза, как делал это в далеком детстве рыжебородый рыбак Симон Ионин, ныне уже распятый в Риме апостол Петр, когда маленький Иоанн Зеведеев подходил к его лодке.
Иоанна ничуть не напугал этот недобрый разбойничий кураж над его беспомощной старостью и праведностью. Его взгляд скользил по лицам этих вовсю потешавшихся над ним, как над белой вороной, случайно залетевшей в их черный стан, недобрых людей, стараясь обнаружить своего знакомца. Их грубые окрики не доходили до его сознания, он искал своего отрока и ничего из того, что тут описывает автор, не видел и не слышал. Наконец он углядел сидящего чуть в отдалении от костра задумчивого юношу, которого сразу признал. Юноша же, увидев Иоанна, побледнел, вскочил и в смятении и страхе бросился бежать. Иоанн кинулся за ним. Разбойники, не привыкшие к подобной драматургии, в изумлении замолчали, вытаращили глаза и открыли ненасытные свои рты, выказывая этим свое необычное удивление происходящим.
Иоанн бежал за юношей. Старый человек, он задыхался, хватался за грудь, ему не хватало воздуха, у него посинели губы, но он все же кричал вслед убегающему от него Елиуду:
– Сын мой! Сын мой! Остановись! Обратись к отцу своему и не отчаивайся в падении своем; грехи твои я приму на себя; остановись же и подожди меня, так как Богоматерь послала меня к тебе…
Наконец юноша внял мольбе старца и остановился. Ему было стыдно взглянуть в глаза праведного. Когда святой подошел, отрок припал к его ногам и разрыдался, омывая босые ноги старца своим горючими слезами. Иоанн поднял отрока, трижды облобызал его и повел в город, радуясь, что обрел погибшую овцу.
По дороге Елиуд рассказал, как складывалось его житье в монастыре и почему он покинул братию. Оказывается, испортил все старый Варавва. Как-то тайно глотнув вина, он разоткровенничался с иноками, постоянно любопытствующими, зачем старик три раза в день поливает свой посох. Варавва приоткрыл им завесу над тайной своей слепоты и пояснил, что, как только на посохе появятся почки, он прозреет. Конечно, ему не следовало говорить, что он – Варавва. Тот самый Варавва, который уступил Христу свой столб для распятия… Варавву стали травить. А когда узнали, что инок Елиуд – сын страшного грешника, травля перекинулась и на Елиуда. И как игумен ни старался унять стяжающую Бога братию, та не унималась. Забыв о том, что надо хранить незлобие, заграждать молчанием уста свои, чтобы не осудить кого-нибудь и не посмеяться чужому греху; о том, что, видя согрешающего, следует помолиться о нем Единому безгрешному Богу, чтобы исправить грешника, братия тешилась тем, что, считая Варавву и его отпрыска виновными в причинении зла Спасителю нашему, послушники строили отроку разные ковы и будто под наитием лукавого расставляли тенета.
– Нет, отче, не вернусь я в тот монастырь… Нет. Лучше убей меня здесь, в лесу, где никто не станет искать меня и никто в мире не вспомнит и не пожалеет обо мне.
Иоанн плакал вместе с отроком.
– О милый, наивный юноша. Как же ты стяжал в монастырском своем учении Бога, если не знаешь, что ни одна живая душа не оставлена Божественным попечением. Узнай, отрок, что все в жизни промыслительно. Я не знал тебя, но Божья Матерь, явившись во сне, указала мне на тебя, и я пришел тогда в Эфес с намерением спасти тебя и, если помнишь, послал за тобой с отцом своего ученика Прохора, и он нашел вас и привел ко мне. Знай, что и сейчас дорогу к разбойничьей стоянке мне указала Богородица, которая печется о душах отроков и посылает им в поддержку своих помощников.
Елиуд верил и не верил в то, что говорил старец. Слишком болело сердце из-за полученных от монастырской братии обид и унижений.
– Что станет со мною дальше, отче?
– Главное, сын мой, не озлобляйся. Прощай злословивших тебя, как Спаситель наш простил мучителей своих… У Бога одно желание – миловать. Господь и на Страшном суде будет не то изыскивать, как осудить, а как оправдать всех… Пойдешь со мной и с Прохором, а там поручу тебя ученику своему, епископу.
Юноша немного успокоился.
– Отче Иоанн, я давно хотел тебя спросить, верно ли говорит отец, что ты был учеником Распятого и проповедовал с ним в Галилее и Иудее, и правда ли, что Назарянин перед распятием говорил с отцом, призывал его покаяться в грехах разбойных и даже научил молитве «Отче наш»? Ведь из-за чего все вышло… Братия посмеялась над слепцом, который изо дня в день поливает сухую палку, которую ты ему дал для проявления усердия в покаянии. Отец обиделся на их насмешки и стал говорить, что он больше иноков и больше всего монастыря их, больше самого игумена и даже епископа, потому что говорил перед казнью с Назарянином, и Тот учил его читать молитву «Отче наш». Братия сразу приумолкла. А потом начались ковы и мне, и ему, как врагам Христовым… Расскажи мне о Назарянине, отче. Какой он был до своего вознесения? Мне трудно поверить, что ты преломлял с ним хлеб, пил вино из одной чаши, спал под одним навесом, дышал одним воздухом… Мне просто поверить страшно, что Он учил моего грешного, беспутного отца молитве «Отче наш». Отец ведь ничего, кроме этих двух слов, и не помнит.
– О возлюбленный юноша мой, узнай, что первое, чему я научился от пришедшего к нам, рыбакам Галилейским, Учителя, это спрашивать себя перед сном, что сделал ты за день богоугодного и чего не смог сделать; осуждать себя за дурные проступки и радоваться добрым… Учитель сделал мою жизнь осмысленной… У меня был один брат Иаков, с приходом Учителя их стало одиннадцать. А сегодня их у меня тысячи… Мы делали одно дело… Я мог бы тебе часами рассказывать о своем Учителе… Не могу забыть, как Учитель позвал меня, Петра и брата моего Иакова пойти с ним на гору. Мы не знали зачем. Стоим в окружении деревьев, внизу простирается город, бело-золотым видением мерцает Иродов Храм, и видим: лицо Учителя просияло, как солнце, одежды сделались белыми, как свет, и пришло по небу облако и стало над нами. И слышим глас с неба: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте». Мы пали на землю… А когда сходили с горы, Иисус запретил нам говорить об этом: «Никому не сказывайте о сем видении». А теперь говорить о том можно.
Иоанн замолчал и долго смотрел своими старческими бледно-голубыми глазами на плывущие в небе белые облака. Он почти не верил, что из такого вот легкого, осененного солнечным светом облака в дни своей юности слышал глас Божий. Так давно это было.
Вернувшись от созерцания небес на землю, Иоанн коснулся рукой плеча юноши и продолжал:
– Знаю, знаю, сейчас ты обижен, но сними камень с души твоей. Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеются… Обращаясь к обиженным, Учитель обычно говорил: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас и будут поносить, и понесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах. Так поступали с пророками отцы их».
– Скажи же мне, отче, почему в миру язычники, иудеи и власти – все так злословят, так гонят христиан, исповедующих благочестие, нестяжание, любовь к ближнему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36