смыслы бумаг ускользали от него, и в то же время весь день он внутренне томился, охваченный непонятной тоской, и несколько раз звал слугу, чтобы тот принес ему воду умыть руки. Он осознавал всю нелепость своих действий, но все мыл и мыл свои руки, а легче ему не становилось. Слуги удивленно переглядывались и понимающе кивали друг другу головами. И он это видел и усмехался, как бы со стороны разглядывая себя.
Утром, на третий день пребывания в граде Давидовом, жена опять «обрадовала»:
– Игемон, я видела опять тот же сон. Тебя ждут неприятности.
– В Риме?
– Хуже.
– Может ли быть что-то хуже?
– Да, – сказала Клавдия Прокула. – Твоя распря с иудейским Богом продолжается. Галилеянин, которого ты распял, – воскрес.
Прокуратор о чем-то таком и сам по внутреннему, нарастающему волнению догадывался. Поэтому он не упал в обморок, а погрузился в странное безразличие. Вспомнил начитанного, болезненно кашляющего молодого умного Сенеку, который учил его мудрости Соломоновой: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Все вокруг суета. Суета и томление духа. Поэтому, что бы ни происходило, – не отчаивайся. Все проходит».
Он неопределенно спросил:
– Почему же молчит первосвященник?
– Возможно, еще не знает об этом. А возможно, ожидает твоей первой реакции. Готовит тебе сюрприз. Он, как я уже заметила, всегда предоставляет тебе первый ход.
– А ты, Клавдия Прокула, строишь из себя Сивиллу? Все-то тебе известно. Поверь, неспокойно у меня на душе и без твоих снов. И как меня угораздило влезть во все это! Одно дело казнить разбойников и смутьянов, призывающих свергать римлян. А тут – проповедь любви к ближнему. Излечение в Субботу. Игра в Царя Иудейского или в Сына Божия… Чувствую себя игрушкой в чьих-то руках.
– В чьих?
– О, если б я знал, в чьих! Наверное, это рука их Бога. Месть за осквернение Храма. За мраморного Тиберия, которого я там поставил. Не пойму только, почему сон о Галилеянине, о котором ты столько говоришь, послан тебе, а не мне?
Прокуратор любил жену, и ему было приятно смотреть на нее. Однако временами она его раздражала своим упрямством. Прищурив свои зеленые глаза, Клавдия Прокула сказала:
– А сон послан мне потому, что женщины вообще понятливее мужчин. Женщина София была раньше богов… Однако утешься, игемон. Вспомни своего Сенеку и утешься. Вспомни, что говорил он о царе Эдипе. Сенека не винит его за кровосмешение, за убийство отца. И даже оправдывает. Виновен Рок! Вспомни: «В чьих винах рок виновен, неповинен тот».
Жена замолчала, потом вздохнула и подняла глаза на Пилата.
– Что-нибудь еще? – настороженно спросил игемон.
– Не хотела пока тебе говорить, но, как мне только что доложил слуга, кто-то ночью зарезал нашего агнца. Зарезали и оставили на траве в луже крови.
У Пилата вытянулось лицо.
– Этого еще не хватало!.. Передай слугам: если не найдут виновного – все пойдут на галеры!
– Возможно, это какой-то знак?
– Да. Пожалуй, знак. Знак того, что согласия с первосвященником не получилось… Но знай, Клавдия Прокула, Пилат найдет и покарает мерзавца…
Тут разговор супругов был прерван появлением центуриона, который доложил, что Пилата срочно хочет видеть его тайный иерусалимский советник Левкий.
Этот Левкий – ловкий молодой еврей-проныра – служил в канцелярии Пилата и командовал разветвленной сетью шпионов прокуратора, чьи сообщения помогали Пилату хоть немного ориентироваться в жизни этого загадочного города и при надобности нажимать на нужные пружины в нужном месте и в нужное время.
– Похоже, сон твой в руку, госпожа моя Прокула, – с неудовольствием отметил Пилат, и на душе у него стало совсем противно.
Клавдия Прокула знала, кто такой Левкий, и сразу соотнесла появление этого шпиона со своим сном.
– Я могу присутствовать при твоем разговоре? – спросила она мужа. – Клянусь, что Левкий будет пересказывать тебе мой сон. Вот увидишь.
– Мне был интересен твой сон, но, извини, разговор касается не меня, а секретов Рима. И вообще, моя дорогая, держись от этих иудейских событий подальше.
Левкий приветствовал прокуратора поклоном и приложенной ко лбу ладонью и замер, ожидая предложения сесть.
Пилат кивнул. Левкий, показывая свое чрезмерное уважение прокуратору, скромно устроился на самом кончике стоявшего у большого мраморного стола кресла и стал рассказывать о том, что происходило в пятничный вечер, что случилось в субботу, а главное, о том, что выяснилось сегодня на рассвете, на третий день после казни.
– В пятницу в шестом часу, когда Галилеянин испустил дух, – рассказывал Левкий, – на землю сошел мрак. Солнце померкло, и, как рассказали мне уже потом храмовые служители, в этот момент завеса в Храме разодралась на две части сверху донизу. Среди евреев в Иерусалиме и сейчас царят печаль и смятение.
– Мало ли совпадений в природе, – стараясь казаться безразличным, вставил Пилат.
– Да, господин мой прокуратор, в природе очень много совпадений, – охотно согласился главный шпион. И продолжал: – Я был у того столба и слышал Его последние слова, – совсем тихо произнес Левкий. – Последние слова Его были: «Отче! В руки Твои передаю дух Мой».
– Ты хочешь сказать, что он и на столбе продолжал свою игру в Сына Божия?
– Я слышал эти Его слова, – понимая, что сообщает прокуратору неприятную новость, еще тише сказал Левкий и продолжал, не желая останавливаться на этом трудном для понимания римлянина моменте: – Далее, по твоему разрешению, господин мой Пилат, до истечения дня тело было снято с креста и перенесено в новую гробницу, которую заранее приготовил для себя почтенный израильтянин Иосиф из Аримофеи. После того как туда внесли тело Назарянина, гробница была завалена тяжелым камнем и к ней была приставлена стража.
Сначала прокуратор сидел молча, потом сказал:
– Это мне известно, известно, почтенный. Скажи, что было дальше. – Прокуратор пустил пробный шар. – До меня дошли слухи, что Галилеянин воскрес.
Услышав это, Левкий испугался, побледнел и уставился на прокуратора.
– Откуда тебе это известно, господин мой? Ведь об этом, кроме моих людей и, возможно, Каиафы, еще никто не знает.
– Увы нам, увы, – развел руками Пилат, довольный произведенным эффектом. – Бог Израиля послал мне сон…
– Мне трудно в это поверить, – растерянно пробормотал Левкий. – Обычно Бог Израиля не говорит с язычниками из Рима.
– Что было дальше, дальше? – заторопился пораженный этим сообщением Пилат. Тем более что он не очень верил в сны Клавдии Прокулы, как бы часто они ни оказывались пророческими. – Ты видел воскресшего?
– Его видела женщина, пришедшая утром ко гробу. Ее зовут Мария из Магдалы.
– И ты, опытный еврей мой, поверил женщине? Какой-то Марии из Магдалы, – разочарованно протянул Пилат. – Ну да ладно. Рассказывай дальше по порядку. Я думаю, сейчас сюда явится Каиафа со свитой. Так что выкладывай поскорее все, что знаешь.
– Да, господин мой, я опытный, верткий иерусалимский еврей по кличке Вьюн, и меня, извините, на мякине не проведешь. Женщина женщиной, но я до-просил стражников. Они сказали, что видели ангела, который отвалил камень от гробницы. Лицо его блистало как молния. Ангел сидел на камне и говорил женщинам, подошедшим ко гробу: «Не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого. Его нет здесь – Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь, и пойдите скорее, скажите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых и предваряет вас в Галилее; там Его увидите».
Пилат почувствовал, как спина его покрылась потом. Лицо будто одеревенело. И он пожалел, что нет рядом Клавдии Прокулы. Как не хватало ему сейчас чаши с вином. Пусть даже с тем, что подарил на Пасху этот плут Каиафа.
– Ты задержал этих женщин или это была одна и та же Мария из Магдалы? – спросил Пилат.
– Это были разные женщины. Их пока не нашли, – вздохнул Левкий и покорно опустил глаза, признавая свою нерасторопность в поисках концов. И продолжил:
– Когда вечером в пятницу священники узнали, что Иосиф из Аримофеи по твоему слову захоронил тело Галилеянина в свой гробнице, они много кричали, жестикулировали и приказали страже схватить Иосифа и заключить в темницу до окончания Пасхи. Его схватили и заточили. Анна и Каиафа для верности сами запечатали темницу своей печатью. И собрали совет со священниками и левитами, и совещались, какой смерти предать того Иосифа.
После совещания велели привести заключенного. Сняли печать, открыли дверь и поразились: в темнице никого не было. Только темнота. И все оказались в недоумении, так как двери темницы были запечатаны. И печать не тронута.
Сообщив это, Левкий замолчал и поднял глаза на прокуратора. Тот уже пришел в себя после шока. Вряд ли может быть что-то более невероятное, чем то, о чем он сейчас услышал – о воскресении Галилеянина. И он кивнул Левкию: дескать, продолжай.
Главный шпион Иерусалима вздохнул, чтобы показать прокуратору, что воспринимает его печали как свои и продолжал. Когда люди Каиафы узнали о том, что Галилеянин исчез из гроба, они призвали стражников, охранявших пещеру, дали им денег и велели говорить, что ночью пришли ученики Иисуса и похитили тело Учителя. Каиафа сказал стражникам: не бойтесь и всем говорите, как я сказал. Если прокуратор Пилат узнает обо этом, мы покроем вас перед ним, и он ничего не сделает вам. Стражники взяли деньги и теперь говорят все, как приказал Каиафа.
Левкий замолчал и вопросительно смотрел на Пилата. Молчал и Пилат. Собирался с мыслями.
– Все? – наконец прервал молчание игемон, понимая, что ему еще долго придется разгребать заварившуюся в этом враждебном ему с первых дней прокураторства Иерусалиме кашу. И ведь надо было, чтобы все это произошло именно при нем, пятом прокураторе Иудеи. И кто наслал на него эту чудовищную для ума римского еврейскую галиматью? За что? Перед кем он так уж сильно провинился, что поставлен перед необходимостью разбираться в этой непостижимой иудейской катавасии и, что неприятнее всего, отчитываться за все перед кесарем? А Тиберий умен. Умен и хитер. И его не проведешь…
Все услышанное повергло Пилата в уныние. Он решил, что останется еще на некоторое время в Иерусалиме и постарается разобраться, что в этой истории правда, а что – обычные иудейские сказки. И поставит наконец на этом точку. Игемон, как всякий здравомыслящий римлянин, любил ставить точки. Этому его научил Сенека. Поставишь в каком-нибудь деле точку и легко вздохнешь. Еще одной заботой меньше стало. Ставить точки – в этом-то и есть прелесть жизни! Согласись, читатель!

Глава 11
Три иудея и Каиафа свидетельствуют об Иисусе

Прокуратор решил, что переговорит с Каиафой, выработает единую с этими помешанными иудеями общую картину, подготовит компромиссный доклад для Рима и только тогда вернется в Кесарию. Пилат пожелал себе мужества, выдержки и здравого смысла и стал планировать дальнейшие свои действия.
И тут он наконец вспомнил, откуда в голове возникла и беспокоила, беспокоила его связка: Вифлеем и Царь Иудей-ский. Как озарение пришло воспоминание о документе из архива императорской канцелярии, о доносе на царя Ирода, где сообщалось о зверском истреблении четырнадцати тысяч вифлеемских младенцев. Как-то само собой воспоминание это соотнеслось со словами Га-Ноцри: «В Вифлееме родится младенец». Возможно, здесь кроется какая-то тайна. Какой-то небесный промысел…
«Поразмышляй-ка над этим, Пилат», – сказал он себе.
Прежде всего он поделился этой мыслью со своей рассудительной супругой, на что благоверная с грустной усмешкой сказала:
– Ты не захотел меня слушать. А ведь об этом есть в моем сне. Посчитай дни. Га-Ноцри родился как раз в дни вифлеемской резни. Не его ли искал, чтобы убить, Ирод? Возможно, он и есть младенец из цар-ского рода, которого опасался Ирод. Иначе откуда Царь Иудейский? Вот тебе и объяснение. Ирод искал убить родившегося Царя Иудейского. Логично? Значит, Галилеянин действительно был Царем Иудейским, а не самозванцем.
– Куда как логично. Ай да Клавдия Прокула! Ай да моя Сивилла! Кто из римских матрон сравнится с такой пророчицей! Ты могла бы выступать перед сенаторами…
Пилат решил прояснить суть вифлеемской резни у Каиафы. А Левкий все копал и копал, и содержание его доносов запутывало и запутывало прокуратора. В то же время у него как будто раскрылись глаза. «Дело Галилеянина», в которое он, поддавшись свой философской натуре, постарался основательно вникнуть, необычайно умудрило его. Он увидел иудейский мир другими глазами.
Прошло сорок дней. Дотошный чиновник и любознательный аристократ, он все копался и копался в делах иудейских, изучал донесения шпионов со времен резни вифлеемских младенцев, разбирался в художествах «Вопиющего в пустыне», собрал досье на двенадцать учеников Сына Человеческого – в общем, как следует поработал. Ибо с юности, обученный Аристотелевой логике, он всегда старался вникнуть в суть явления, понять, как оно возникло, как развивалось, чем стало. И вот, оказывается, этот Галилеянин действительно был не так прост, как старался представиться в претории. Оказывается, и слепые прозревали, и немые отворяли уста, и немощные поднимались с одров, умершие выходили из склепов… Но кто в Риме поверит в такие сказки? Кто не рассмеется Пилату в глаза, когда он станет утверждать, что этот Га-Ноцри возвращал умерших к жизни! И чем больше сотворенных этим Проповедником чудес обнаруживал Пилат, тем более незавидной он видел собственную участь…
– Есть небольшое продолжение, – однажды сказал появившийся у Пилата Левкий. – Священник именем Финес и с ним левиты Аггей и Адда пришли в Иерусалим из Галилеи и сказали собравшимся в синагоге, что видели живого Иисуса: Распятый говорил со Своими учениками на Масличной горе. Он сказал ученикам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36