После тридцати пяти Франсис считал себя конченым стариком, и Фарид был для него последним шансом. А тот, обретя кров, преданную любовь и выход в Интернет, смирился. Правда, время от времени на него накатывало, он выходил из себя из-за ласкового давления Франсиса, воспринимая его как покушение на свою свободу. Он обвинял Франсиса в том, что тот мешает ему жить, а кроме того, бунтовал против гомосексуалистской среды, которая лишала его возможности стать отцом семейства.
Он кричал:
– Все равно в конце концов я женюсь на женщине!
Потягивая на террасе аперитив, Фарид посматривал на мальчонку со смазливой мордашкой на противоположной стороне улицы, повисшего на руке типа, смахивающего на водителя грузовика. Прикуривая сигарету, он пристальней пригляделся к этому мальчонке… который на самом деле оказался девицей, одетой мальчиком, рядом с другой лесбиянкой, нарядившейся водителем грузовика. А из зала, где шла дискуссия, доносились крики:
– Вам, парижанам, хорошо рассуждать! А в провинции в большинстве маленьких городов гомосексуальность все так же остается объектом преследований.
Гомосексуалисты с их историями о гомосексуалистах достали его. По улице шли незнакомые люди, Париж купался в дивном предзакатном освещении. Фарид с удовольствием поужинал бы в городе, но Франсис настоял идти после дискуссии домой, потому что в холодильнике были кое-какие остатки и их надо было доесть. По дороге он взял Фарида за руку, чтобы доказать ему свою любовь, – дискуссия о «заметности» добавила ему решимости проявлять себя геем на тех трехстах метрах улицы, что отделяли «Бич-бар» от их квартиры. Фарид отнял руку. Они вошли в дом, поднялись в лифте на пятый этаж. Франсис повернул ключ в замке. За дверью поджидали две голодные кошки; Фарид прошел в кухню, чтобы достать кошачий корм, а его друг крикнул ему:
– Волчоночек, только, пожалуйста, в кормушку! Не в тарелку из красивого сервиза, как в прошлый раз!
Трагедия не была забыта. Неделю назад Франсис задел выставленную Фаридом тарелку из сервиза, унаследованного им от бабушки, и разбил ее. В течение часа он был просто невыносим: нервно собирал осколки, потом уселся перед телевизором, храня молчание. Египтянину надоели все эти мелкие конфликты. После окончания учебы он слыл юным гением информатики. Вполне довольный работой, он платил свою долю за жилье, и ему уже хотелось, чтобы жизнь его была похожа на жизнь блестящего молодого человека. А вместо этого он загнивал в карикатурной семье двух геев.
Франсис радостным тоном предложил подготовить подносы с едой, чтобы посмотреть по телевизору повтор «Бунтарей» на «Другом канале». Элиана Брён на этой неделе принимала руководительницу ассоциации живущих в плохих квартирных условиях из района Сена – Сен-Дени. Фарид вздохнул: он предпочел бы посмотреть на Мб экономический еженедельный тележурнал «Акционеры». О различии интересов говорила и пресса, лежащая на столике в гостиной: иллюстрированные журналы и издания по информатике – Фарида, Франсису принадлежали брошюры по упаковке, а также различные документы, которые он собирал в предвидении создания ассоциации геев внутри ВСЕКАКО. Вскоре после встречи Фарид и Франсис открыли, что работают в разных филиалах одной и той же компании; впрочем, поскольку речь идет о транснациональной компании, ничего экстраординарного в этом не было.
В сорок лет Франсис все еще качал грудные мышцы, но уже перестал бороться с брюшком, которое год от года круглилось все больше. Он предпочитал борьбу с излишествами других, изгнав спиртное и табак из их интерьера в стиле ИКЕА. И Фарид, после того как поселился тут, вынужден был курить перед распахнутым настежь кухонным окном. Пока Франсис заправлял салат из морских водорослей и сои, египтянин разобрал белье, включил стиральную машину, установив программу № 4 (хлопок/цветное). Из гостиной доносилось бурчание последних известий. Потом зазвучал фрагмент рэпа, воспевающего войну арабов с полицией. Франсис узнал позывные «Бунтарей».
– Скорей, сейчас начнется!
Фарид недовольно спросил:
– А ты не хочешь прогуляться по Бельвилю?
– Я устал, – хмуро буркнул Франсис, который искал бумажные салфетки. – Почему бы не посидеть спокойно дома?
Слышно было, как Элиана представляет приглашенную:
– Бывшая активистка компартии Мари-Жозе с девяносто третьего года посвятила свою жизнь людям без документов и бездомным. Сегодня я предлагаю вам встречу с разгневанной женщиной…
Направляясь с подносом к телевизору, Франсис старался не пропустить ни слова из начавшейся передачи, меж тем как его друг громогласно возмущался:
– Черт возьми, мне двадцать восемь лет! Я не желаю обрастать здесь мхом!
Но у Франсиса не было ни малейшего желания уступать. Фарид может пойти и без него, и это в определенном смысле его устраивало: можно будет пораньше лечь спать. Однако отсутствие возлюбленного наполняло его страхом. Он вечно боялся, что с Фаридом что-то случится. А на экране ведущая в черном облегающем джемпере смотрела на приглашенную с благожелательной улыбкой, в которой сквозило ее восхищение этой необыкновенной женщиной. Мари-Жозе с железными зубами и серьгами в ушах говорила об отсутствии всякой помощи самым обездоленным в городах, где «в муниципалитетах заправляют правые». Поколебавшись с секунду, она произнесла: «И левые тоже», однако Элиана настоятельно поправила ее: «Но главным образом в городах с правыми муниципалитетами». Фарид скучающе жевал. Над телевизором висела картина XIX века, на которой был изображен полуобнаженный греческий пастух лет пятнадцати, стоящий на скале. Франсису, видимо, тоже было немножко скучно, потому что он предложил Фариду:
– Если хочешь, на следующей неделе состоится дискуссия о праве гомосексуалистов на усыновление детей. Можно было бы сходить вместе…
Египтянин буркнул:
– А чего-нибудь поприкольней у тебя в запасе нет?
Франсис вышел из терпения:
– «Поприкольней»… Что за выражение! И вообще, в жизни не только прикалываются.
– В пятницу вечером мы могли бы прокатиться на мотороллере через весь Париж.
– Вместе с десятью тысячами подвыпивших служащих в окружении полиции? Нет уж, спасибо! Мне интересней мои проблемы. – После паузы он заметил: – Права на усыновление – это все-таки очень важная дискуссия.
– Франсис, ты мне осточертел!
– Тебе что, плохо дома? – Чувствуя, что атмосфера накаляется, Франсис попытался пошутить: – Мы же сидим, смотрим по телику твою большую подругу Элиану Брён, которую я даже не имею чести лично знать.
– Я ведь уже тебе говорил, что она пренебрежительно разговаривала со мной. Так что не изображай, будто ты старался доставить мне удовольствие. Тем более что ты без ума от этой передачи.
Короче, ссора продолжится. Фарид вскочит, хлопнет дверью и вернется поздно. Франсис со страхом думал об этом. (Куда пошел Фарид? Трахаться с кем-то? Не забыл ли он про презервативы?) Но ему действительно не хотелось никуда идти. Его молодой возлюбленный не мог понять этой усталости, которая охватывает сорокалетнего человека, его потребности посидеть дома вдвоем. Как убедить Фарида, что он его очень сильно любит и хотел бы создать прочную связь? Смягчив несколько тон, голосом, которому не повредила бы толика иронии, он спросил:
– А что, если нам взять на воспитание ребенка? Нашего ребенка?
Вновь наступило молчание. В телевизоре бубнили голоса. Элиана Брён пыталась провести параллель между иммигрантами, не имеющими документов и лишенными всякой социальной помощи, и евреями во время войны. Мари-Жозе находила такое уподобление чрезмерным.
Фарид холодно бросил:
– Хватит доводить меня своими идиотизмами. Смотри свою передачу. А я пойду пройдусь. Вернусь поздно.
– Фарид, я тебя люблю!
– Ну да, да. Я тебя тоже…
Мольбы Франсиса никогда не производили ожидаемого эффекта. Фарид подумал, что ему по горло обрыдли и этот Франсис, и вообще педики. Он поднялся с дивана; растерянный Франсис проводил его взглядом, уже готовый сдаться и сопровождать Фарида в Бельвиль, но у него не хватило решимости, и он остался сидеть и смотреть телевизор, пытаясь понять, почему его друг с такой настороженностью относится к простой счастливой жизни. Элиана ласково смотрела на Мари-Жозе: «Сколько лет вам было, когда вы взбунтовались в первый раз?»
4
«Наверно, я была совсем маленькая: я не выносила несправедливости…»
Элиана старается не смотреть свои передачи. Она терпеть не может видеть себя на экране, но слушает повтор передачи, чтобы поправлять языковые оплошности. Она усилила громкость и роется в шкафу, ищет, что надеть на свидание с Сиприаном. А теперь в ванной, обнаженная, рассматривает себя в зеркале.
Ее тело ей никогда особенно не нравилось: девочкой она была закомплексована и считала себя слишком толстой, но, если вдуматься, она предпочитает видеть себя такой, какая она сейчас, – волосы чуть с проседью, угловатое лицо. Но ее отражение по грудь источает какую-то суровость, нечто ну никак не сочетающееся с соблазнительной девицей, слегка распутной, если судить по макияжу и всему прочему, нечто взыскующее, что скорей могло бы навести на мысль о священнике-янсенисте.
Элиана почти удовлетворена своим обликом зрелой женщины, если не считать бедер, слишком широких бедер многодетной матери; она с ужасом видит их у других женщин, мысленно задавая себе вопрос: неужели мужья могут еще спать с ними? Элиана не принадлежит к тем, кто считает, будто жена обязана удовлетворять мужа, но тем не менее… Нет, бедра еще не такие безмерные, как у других, но ей кажется, что ее мужское лицо, пока еще красивая грудь и слишком широкие бедра вместе выглядят чуть-чуть нелепо. Неужто такой и должна быть женщина сорока пяти лет, отказавшаяся быть потаскухой?
Однако сегодня вечером Элиана хочет понравиться Сиприану в роли обаятельной и беззаботной любовницы; она думает о прославившихся умом куртизанках XVIII века, которые находили наслаждение в живописи, поэзии, игре ума и любовных играх. Перебирая свой гардероб, она поначалу видит сплошной черный цвет, тот самый, который она предпочитает. Она всегда покупает одинаковые колготки, одинаковые блузки, одинаковые платья, одинаковые боди и небольшие красные дополнения – броши, подвески, шарфики, которые меняет каждый день; неизменным остается лишь кровавое пятно на черной ткани. Порывшись, она находит чудное платье в цветочек из материала в провансальском стиле, которое она купила на рынке в Карпантра, когда жила с тем своим режиссером, любившим легкие платья и возбуждающее белье. Она вспомнила этого ревнивого безумца, который полностью подчинил ее. Сделав из нее обворожительную женщину, он упрекал ее за то, что она нравится мужчинам! Затерроризированная его приступами ревности, она повиновалась ему, как ребенок. Элиана примеряет это платье, и ей снова хочется изобразить соблазнительную женщину. Она поводит головой, проводит рукой по волосам и слегка растрепывает прическу, улыбается, пробует отыскать более томное выражение, подходит ближе к зеркалу, плавно покачивая бедрами. Она ставит ноги одну перед другой, как манекенщица на помосте, и тут же разочарованно смеется. Она-то надеялась, что это платье преобразит ее, придаст свежесть и привлекательность. Но угловатое лицо, выныривающее из провансальской ткани, делает ее похожей на переодетого мужчину. Слегка смущенная своим отражением, она опять разражается смехом и думает: «Нет, в этом платье мне его соблазнить не удастся». Элиана решает ничего не менять и облачается в черный костюм.
Встреча у них назначена в баре неподалеку. Войдя, Элиана моментально узнает со спины округлый силуэт барона и светлые завитки на висках и затылке. На нем пиджак и бархатные брюки, он сидит за стойкой перед чашкой кофе и что-то смотрит в своей электронной записной книжке. Элиана на миг замирает в дверях, а Сиприан внезапно оборачивается, сует записную книжку во внутренний карман пиджака и произносит, протягивая руки:
– О, Элиана!
Он произнес это просто, без преувеличенной улыбки, словно он придает большое значение их сегодняшнему свиданию. Элиана устремляется к нему, но сразу же сдерживает свой порыв. Она не решается его поцеловать – это было бы вульгарно, – ищет подходящий жест и просто протягивает руку, говоря:
– Похоже, вы приносите мне счастье.
Элиана испытывает безумное желание понравиться ему, но, не слишком уверенная в своих внешних данных, она не нашла более естественного способа, чем поведать о своих профессиональных успехах. Ей хотелось бы, чтобы он разделил ее радость. Чтобы связать предыдущую фразу с их предшествующими разговорами, она поясняет: – ВСЕКАКО мне предложила огромные деньги! Для Сиприана самое большое удовольствие в жизни – выискивать заговоры. В любой ситуации он считал, что движение жизни определяется цепью соглашений, сговоров, мошеннических комбинаций, верил в господство тайных сил, скрытых махинаций, к каковым пытался получить доступ, затевая сомнительные предприятия. Обвораживая Элиану в тот вечер на Капри, он думал, что получил важный козырь в игре с ВСЕКАКО. Он был не слишком уверен в ее уме (у нее перебор по части убеждений), однако засек, что ПГД чрезвычайно благосклонен к ней. У нее имеется небольшая телевизионная трибуна, и она встречается с лицами, принимающими решения в корпорации. Она может поспособствовать продаже ветроустановок… Ну а кроме материальных выгод Сиприан испытывал наслаждение от мысли о возможности манипулировать Элианой. А чтобы манипулировать ею, он должен постоянно ободрять ее. Она разрывается между презрением к корпорации и потребностью в деньгах, и оттого ей не по себе.
– Представляете, Менантро хочет купить меня, чтобы я пособничала ему в эфире!
Нужно убедить ее, что она гораздо сильней. Сиприан изображает прагматика: потирает большим пальцем по указательному и спрашивает:
– Сколько?
Вопрос подбодрил Элиану. Сиприан понимает, что ей нужны деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29