И когда ее уже полностью захлестнули мрачные мысли, вдруг слабая улыбка освещает ее сердце: она вспоминает, что час мести близок.
– Привет, Элиана.
Голос у Артюра стал басистей. Он входит в кухню – волосы растрепаны, глаза еще сонные. Примерно с минуту Элиана испытывает самое что ни на есть первобытное счастье, оттого что произвела на свет это красивое животное. Это юное существо – ее сын, и она вновь чувствует, как в ней ликует инстинкт, который одновременно приводит ее в восторг и вызывает отвращение: она счастлива как мать. Вот к чему сводится ее жизнь, впрочем, как и всех других женщин: к тщеславной гордости своим потомством, тем, что они произвели на свет этих здоровенных бородатых балбесов с яйцами – джи-ай, талибов, интеллектуалов или футболистов, дохляков или толстяков, не важно… Они все восхищаются своими маленькими мальчиками. Они обожают этих божков, явившихся в мир из их чрев. И Элиана, пребывающая на самом дне отчаяния по личным и профессиональным причинам, сейчас ощущает точно такое же удовлетворение самки: ее якорь спасения – вот этот тощий акселерат, который подходит к ней и целует; как ей нравится ощущать, что подбородок его уже чуть царапает ей кожу, нравится слушать его голос, чуть подсевший после вчерашнего пива и сигарет.
Артюр спрашивает:
– Кофе готов?
С самого приезда на остров Йе Элиана постоянно переходит от восторга к ярости. В иные минуты она верит, что достигла душевного спокойствия, и вспоминает слова Ницше: «Все, что не убивает меня, делает меня сильней». Она отмечает, что после того, как потеряла работу, сын чувствует себя лучше, сама она стала спокойней; неприятности, свалившиеся на нее, спасли ее от очарованности властью. Но вскоре порыв этот уходит, и душа Элианы вновь погружается во мрак; накатывают приступы злобы, и она твердит себе, что ее хотели унизить; она завидует топ-менеджерам, которые в башне ВСЕКАКО продолжают манипулировать огромными суммами и процентными ставками; она ненавидит коллегу, которая сдала ей эту хибару (могла бы просто предложить пожить); она твердит себе, что не заслуживает такой серой жизни и этого дурака сына, который вопреки уговорам и запретам продолжает целыми днями сидеть перед компьютером и разговаривает с матерью с пренебрежительной вежливостью, словно желая ей сказать: «Да не пыжься ты и кончай бороться: ты всего лишь женщина и потому ничего путного в этой лавочке сделать не смогла».
Почти все время Артюр проводит в кибер-кафе. В день приплытия, как только они сошли с парома, его глаза компьютернозависимого почти тут же усмотрели на пор-жуэнвильской набережной вывеску «Интернет-курсы для подростков». Он категорически не хотел уезжать из Парижа, однако этот призыв в виртуальный мир мгновенно поднял ему настроение. Элиана пыталась бороться (она-то думала: сынок будет гулять, дышать свежим воздухом, заниматься спортом), но вскоре сдалась, подумав, что, может, хоть так он приобретет друзей. На следующее утро она настаивала, чтобы он записался на обучение, но теперь уже он сопротивлялся, предпочитая в одиночестве играть на компьютере в полутемной комнате. Элиана заставила его встать с постели. Вечером он вернулся сияющий и объявил:
– Просто классно. Инструктор – гениальная девка, круто сечет. Говорит, что взялась за это, чтобы чем-то заняться на каникулах. Она просто монстр информатики. Показала нам, как взламывать сети, правда совсем немножко…
Он расхохотался, а Элиана почувствовала легкий укол в сердце. Она вспомнила свой визит в Хакинг-клуб, свои пламенные декларации перед web-камерой, бесстрашное выступление против ВСЕКАКО. У нее остались славные воспоминания о юных пиратах, а поскольку теперь и Артюр приобщается к борьбе против коммерческого использования Интернета, у нее возникает ощущение, что он исправился, что отныне он станет достойным сыном своей матери. Может быть, часы, потраченные на сидение перед монитором, превратят его в революционера? Она, разумеется, не может этого утверждать, но тем не менее видит в нем, одетом как серфингист, но никогда не занимавшемся серфингом, обутом в кроссовки «адидас», но ни разу не бегавшем кросс, с аккуратно причесанными черными волосами, которым он старательно уделяет внимание каждое утро, да, да, видит вечно бунтующего подростка.
Сегодня Артюр, похоже, торопится вернуться в клуб. Наливая ему чашку кофе, Элиана спрашивает:
– Вчера было интересно в Пор-Жуэнвиле?
– Да, странствовали в сети до часу ночи. Знаешь, оказывается, действительно есть одержимые, которые вовсю стараются уничтожить любые формы слежки в Web, запутать следы и установить в нем свободу и анархию.
– Ух ты как! Мне нравится, когда ты так говоришь.
Артюр поворачивается к ней и, смеясь, скандирует, подняв кулак:
– Анархия! Анархия!
Элиана тоже смеется и спрашивает:
– Ты им рассказывал про меня?
Артюр уклончиво отвечает:
– Ну… так, в общем, нет…
Хорошее настроение как языком слизнуло. Уж не стыдится ли он матери? Юный анархист, живущий на ее содержании, вовсе не гордится ее известностью в мире массмедиа и вообще, похоже, считает ее неудачницей. Какое-то мгновение Элиана ненавидит его. Она закуривает сигарету, а Артюр уже надевает свитер и направляется к двери.
– Ну все, я ухожу, у нас в одиннадцать встреча. Я приду обедать…
Она видит, как он идет через садик, потом садится на велосипед и катит по дороге, гордый, точно молодой петушок. Сегодня Артюр убедится. Да, сегодня Элиана пока молчит, но уже расставляет фигуры для сражения.
После увольнения при взгляде на большие кафе на бульваре Монпарнас у Элианы возникало желание заплакать. Все там, каждая витрина ресторана, напоминало ей о встречах с Сиприаном. Ее попытка штурмовать парижский медийный рынок окончилась полным поражением. Телеканалы отнюдь не торопились оценить ее на вес золота, она везде натыкалась на более или менее вежливый отказ. В некоторых журналах ей предлагали сотрудничать, но не постоянно, а получать гонорары постатейно, причем их едва-едва хватало бы на жизнь. Объясняя все эти неудачи своему окружению, она высказала гипотезу, что ее фамилия находится в «черном списке», составленном ВСЕКАКО, и даже испытывала от этого что-то наподобие гордости. А потом Элиана решила на несколько недель уехать из Парижа, отправилась на Северный вокзал и села в поезд, идущий до Амьена.
После многолетних парижских успехов ведущая «Бунтарей» воображала, что в родном городе ее ждет более чем достойный прием. Ее телевизионная карьера стала предметом гордости для Пикардии. В последние годы многие местные газеты публиковали ее фото; официальный бюллетень города Амьена напечатал статью, посвященную выходу «Охоты на ведьм» (кстати, месяцем позже он ни словом не упомянул о печальном конце программы). Возможно, стоит временно воспользоваться тамошней базой и стать, после того как она побушевала при дворе, королевой в провинции. Мысленно Элиана уже набросала проект: она представляла себя этаким здешним министром культуры и была уверена, что мэр, польщенный ее предложением, воспользуется такой возможностью. Как же, уроженка города, радостно встреченная интеллигенцией, вернулась в родной край, чтобы щедро дарить ему свой опыт!
Такси остановилось на улице, где по-прежнему жила ее мать, овдовевшая несколько лет назад, и Элиана, увидев скромный домик, увитый плющом и стоящий в ряду таких же домов, вспомнила свои девчоночьи мечты. Войдя в прихожую, она поставила чемодан и вдохнула хлорный запах, в котором росла. Она расцеловалась с матерью, поднялась по лестнице в свою девичью комнату, откуда вскоре выскочила со смехом: она нашла там книжку «Наслаждение и смерть», которую порекомендовал ей предмет ее платонической лицейской любви и которую она долго прятала от родителей. Мать и дочь выпили кофе в кухне. Элиана не хотела показывать, что вернулась, потерпев крах. После взлета карьеры у нее было чувство, будто она что-то доказала, порвала с мелкобуржуазной участью, и оттого мысль о возвращении побежденной была невыносима. Говорила она неизменно уверенно, тоном деловой женщины. Робея перед своей седеющей девочкой, такой холодной и превратившейся чуть ли не в светскую даму, мать смиренно слушала и не смела спросить о дошедших до нее слухах о профессиональных неприятностях Элианы.
На следующий день по приезде Элиана решила сделать своей штаб-квартирой одно кафе в центре города. В этом просторном заведении с хорошим дизайном, с кожаными креслами и лампами «ар деко» теперь собирались студенты и городские интеллектуалы. Проведя несколько дней в этом кафе за чтением местных газет, Элиана в конце концов вынуждена была признать, что узнают ее очень немногие, хотя она сидела за центральным столиком, который виден практически отовсюду. Люди скользили по ней взглядом с полным безразличием. Редкие посвященные – вероятно, абоненты «Другого канала» – с улыбкой рассматривали ее, обмениваясь какими-то замечаниями. Актер, которого она знала двадцать лет назад и которого узнала, несмотря на постаревшее, в морщинах лицо, молча прошел мимо нее, полоснув на ходу злым взглядом, словно желая сказать: «Даже если ты и преуспела в Париже, нас ты не интересуешь».
В последующие дни Элиана обзванивала старых знакомых и излагала им свой проект: превратить префектуру Соммы в культурный перекресток. Впечатление было, что каждый спешил ей сообщить, что в Амьене уже существует культурная жизнь, ведется разнообразная деятельность, имеются всевозможные сообщества, которые вовсе не ждут ее. Здесь, как и в Париже, нужно было уметь добиться, чтобы тебя приняли, а на это требуется время. Большинство, кстати, изображали какое-то даже преувеличенное неведение того, что происходит в столице, словно затем, чтобы выказать свое презрение к ней, подчеркивая, что Амьен смотрит скорее в сторону крупных городов на севере – Брюсселя, Амстердама. Щедрость Элианы, готовой подарить себя городу, не находила никакого отзыва. А когда она пускалась в повествования о своей парижской жизни, рассказывала о своем опыте телеведущей, говорила о звездах, с которыми встречалась, описывала свои взаимоотношения с Менантро, раскрывала изнанку жизни ВСЕКАКО, перемежая это пикантными историями, ее старые друзья заметно скучнели и переводили разговор на события прошлого вечера в Амьене. Поведение их всех явно входило в противоречие с давно сложившимся убеждением Элианы, что успех в Париже автоматически означает известность в провинции.
Она попросила о встрече в мэрии, вопрос этот тянулся десять дней, потом ей позвонила какая-то секретутка и предложила прислать письменное заявление с обязательным изложением предмета просьбы. Элиана возмутилась: речь идет вовсе не о какой-то там «просьбе», а о «дружеской беседе». Закончив разговор, она впала в мрачное настроение: она-то думала, что все легко устроится во время завтрака с мэром, – у этих людей всегда есть время для телевизионщиков. Но, к несчастью, она больше не работала на телевидении, и это, похоже, было известно в мэрии (если только ее блистательная карьера на «Другом канале» вообще не ускользнула от внимания муниципальных чиновников).
В тот день Элиана пошла в кафе, заказала бокал белого вина, погрузилась в раздумья, а действительно ли ее судьба связана с этим городом. В черном костюме, надменно вздернув голову, она сидела в гордом одиночестве за столиком и смотрела на посетителей, занятых ничтожными провинциальными делами, которые всецело поглощали их умы, словно речь шла о каких-то грандиозных свершениях… Все это становилось тягостным. Буквально вчера она входила в круг приближенных самого знаменитого французского предпринимателя и танцевала с ним в «Кастель». Если верить популярным журналам, все мечтают о такой жизни, но здесь странным образом жизненный опыт Элианы никого не интересует. Она готова уже была увериться, что партия проиграна, как вдруг кто-то громко воскликнул:
– Элиана Брён, великая Элиана Брён здесь, в Амьене!
Услышав эти долгожданные слова, бывшая телеведущая почувствовала облегчение, которое мгновенно сменилось разочарованием: она увидела перед собой физиономию Франсиса, бывшего сожителя Фарида. Как всегда какой-то жалкенький, с бритой головой, в чересчур обтягивающих джинсах и безрукавке с глубоким вырезом, придающих ему вид коммивояжера-гомосека, этот борец за право геев на усыновление протягивал к ней руки. Журналистка инстинктивно отшатнулась. Что он тут делает? Выкрикнув ее имя, он привлек внимание посетителей и подчеркнул значимость Элианы. Она помнила то, что сказал Фарид. Франсис, брошенный своим любовником из-за передачи, несомненно, считает ее виновной в этом и ненавидит ее. Какие коварные намерения скрывает этот дружеский порыв?
Служащий «Экспресс-почты» счел, что ему дозволено сесть к ней за столик, и начал разговор:
– Что ты здесь делаешь?
С чего это он фамильярничает? Но тут Элиана вспомнила, что позволила ему обращаться на «ты», когда в нем нуждалась. Она решила держаться отстраненно, отвечать только «да» и «нет», а Франсис говорил не останавливаясь:
– Ах да, ты же из Амьена! Я знал, но забыл. Я тоже, и приехал повидать родителей. Подумать только, ведь несколько лет назад мы могли бы даже повстречаться здесь с тобой… Слушай, бедняга ты, как эти негодяи из ВСЕКАКО обошлись с тобой!
Элиана чуть не задохнулась от гнева. Для него она не «бедняга», и потому она предпочла оправдать поведение своих патронов:
– Негодяи? Я так не считаю. Они действовали в согласии со своей логикой. Все это можно было предвидеть.
– Это ты так считаешь. Они ненавидят женщин точно так же, как ненавидят геев.
В других обстоятельствах для Элианы это прозвучало бы вполне убедительно, но сейчас параллель между ней и Франсисом была для нее унизительной. Поэтому она опять возразила:
– Вовсе нет. Да, кстати, Менантро заменила женщина. Нет, им враждебны были мои политические взгляды, вот и все.
– По мне, одно другого не лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29