Надо, чтобы все подписались, что не хотят никакого Эппельмана.
Да, сказал дядя, он тоже не знает, кто такой этот Эппельман, понятия не имеет, но он бы с удовольствием жил и на Герхард-Эппельман-штрасе.
•••
После того как делегация удалилась, я накинулся на дядю:
– Как же ты не боишься! – взволнованно говорил я. – У тебя была такая прекрасная возможность пойти им навстречу, оказаться приятным человеком – этак ненавязчиво, – а ты вместо этого противопоставил себя всей улице! Просто в голове не укладывается!
С подтекстом: уж коли ты преступник, так не веди себя как преступник!
– Немцы, – заявил он, – всегда непременно хотят, чтобы все разделяли их мнение.
– Это именно то, что я и хотел сказать! – воскликнул я. – Так раздели же его, ради бога, что тебе мешает?!
В этом случае, сказал дядя, лучше уж он эмигрирует.
– Ты видел, что они сделали с Берлином, это же трагедия. Весь мир строит башни, высокие, горделивые, голубые, зеленые, жёлтые, впечатляющие башни. Просто все тронулись на строительстве этих башен. А что строят в Берлине на месте рухнувшей стены? Боже мой, боже мой, такое случается раз в тысячу лет, чтобы вдруг освободилось так много места в самой центральной части города, – и что они строят? – они строят средние здания, у них запрет на строительство высотных домов. Я тебя спрашиваю, как можно жить в стране, в которой строят недомерки?! – Туг у дяди даже голос сорвался.
– Поистине искалеченные люди. К тому же они строят дома без входа – не найдёшь, где войти в здание. Вход должен располагаться фронтально, со всем почётом. Он должен быть с двух сторон обозначен колоннами – справа и слева. Входящий должен думать: вот, я вхожу сюда с удовольствием, это честь для меня – войти сюда. А где располагается вход у немцев? Как можно дальше за углом! Ты никогда не обращал на это внимание? В лучшем случае сбоку, где его и не отыщешь, а может, на то и рассчитано, чтоб не отыскали, – поистине искалеченные люди.
– А почему, – спросил я, – ты всё время говоришь «немцы»? Ведь ты сам – один из них.
– Мы, немцы, – заявил дядя, – давно заняли место индейцев, и это уже необратимо. Мы теперь те, кого в конце фильма неизменно загоняют в резервацию. В знак победы над злом. Поэтому господин Дённингхаус, к примеру, француз, а госпожа Шминке – литовка, да и госпожа Штумпе тоже, кажется, откуда-то приехала. Я сам еврей, только никому не могу это растолковать. Допустим, я бы хотел, чтобы телеведущий Райх-Раницкий был моим другом, но он же беспощаден к таким, как я. Итальянцы тоже безжалостны, но всё-таки они гораздо уживчивее.
Когда делегация появилась перед нашим домом в очередной раз, их не впустили даже в вестибюль. Дядя заявил: никто ко мне не войдёт! И госпожа Штумпе сформулировала это заявление для пришедших – своими словами, не так резко, но внятно.
Я так и вижу их печальную группу, которая всего-то и хотела, что добиться полного состава подписей. Я настолько четко представляю себе, как они стоят там, за дверью, на туманной улице, со своей длинной петицией, как будто видел всё это собственными глазами.
Как, должно быть, эти люди ненавидели дядю!
•••
Итак, мы покупаем машину для офсетной печати.
Однажды утром мы принарядились – дядя и без того прекрасно выглядел в своём обычном чёрном в тонкую полоску костюме, мне же он специально для этого случая купил костюм за пятьсот марок – в секции распродажи; рубашка в полосочку, галстук, я даже постригся ради такого дня. Я говорю об этом легко, а ведь речь шла, ни много ни мало, о моём первом шаге в ту область, которую принято называть криминальной. В деятельность, которая карается по закону.
Дело было задумано следующим образом: я как представитель только-только образующейся фирмы, которая находится в Шверине, прибыл сюда специально для того, чтобы купить эту машину. Наша будущая фирма создаётся в рамках новой инициативы – подъём Востока. И мы открываем свою типографию.
Где?
В Шверине. Конечно, типография не крупная, не рассчитанная на большие затраты, как бы это лучше объяснить, скорее даже не типография, а небольшое рекламное предприятие. С какой-нибудь из тех моделей офсетных машин, которые у вас здесь представлены.
Дядя находил это очень убедительным, и приятный мужчина в конторе тоже.
Контора размещалась на территории завода. Правда, я представлял себе всё это как-то более внушительно – всё-таки мы солидные покупатели, – как-то более значительно и впечатляюще, на западный манер: на одном из верхних этажей, даже на самом верхнем, с панорамными окнами, из которых открывается вид на весь город, как показывают в кино. Вместо этого сидит перед нами какой-то заводской мастер, пусть и очень приятный, по фамилии Вернике, и спрашивает с силезским акцентом, сколько.
Сколько чего?
Сколько машин?
Да одну для начала. Мы собирались купить что-то вроде «Фиксапринта» или «Хайдельберга-102 ZP» для формата A4.
Со спидмастером?
Спидмастер мы, откровенно говоря, не предполагали.
Спидмастер вы не предполагали, согласно кивает заводской наладчик Вернике, тогда я посоветовал бы вам посмотреть «Ротарапид», это новая версия «Терры». Со сканером?
Со сканером, кивает наладчик, автоматический сканер с настройкой резкости. Для меня всё это звучит сравнительно доходчиво. Дядя объяснил мне механизм действия на тот случай, если мне придётся подключиться к переговорам, чтобы я не попал в затруднительное положение. Чтобы мог продемонстрировать наличие хотя бы некоего представления о предмете переговоров. Во всём прочем он строго-настрого наказал мне сдерживаться и ни во что не вмешиваться.
Ради полноты картины я хотел бы коротко воспроизвести здесь инструкции, которые он мне дал. Вообще-то, без ущерба для смысла их можно пропустить и перейти сразу к дальнейшему: «Немцы…» и так далее, к обычным его рассуждениям. Но заинтересованному читателю, для которого производство не пустой звук, придётся внимательно прочитать следующие страницы. Я знаю, это чисто технические сведения и ими можно запутать, а то и вовсе отпугнуть читателя, ведь речь пойдёт о способе плоской печати. Что это такое?
В качестве печатающих пластин в офсетной машине используются листы алюминиевой фольги со слоем галогенида серебра. Если осветить такую пластину через нужное изображение, а затем пропустить её через ванночку с активатором, то вначале проявится позитивная картинка. Негативное изображение возникает посредством гидрофилизации металлического серебра на прежде не занятых этой картинкой участках, а значит, эти места подвержены увлажнению и не будут печатать, а те участки, которые теперь свободны от картинки, остаются сухими и печатают – таким образом, негатив делает позитивный оттиск. Немного невразумительно. Иначе говоря, вопреки обычным представлениям об углублениях и выпуклостях, эти пластины печатают исключительно в зависимости от степени увлажнения. Заметьте: водоотталкивающие участки воспринимают жирную печатную краску; участки, восприимчивые к воде, отторгают краску.
Что касается самой машины, то она состоит в основном из трёх вращающихся цилиндров. Первый, формный цилиндр (1) несёт на себе печатную форму. Второй цилиндр, на который натянуто резино-тканевое полотно (2), вбирает в себя краску и наносит её с помощью офсетного цилиндра (3) на материал (на бумагу).
Дополнительно есть ещё красочный аппарат (4) и увлажняющий (5), поскольку весь процесс печати идёт под постоянным увлажнением.
Есть ещё всякие тонкости, но это уже высшая математика, а с нас довольно и основных сведений: сверху кладёшь одну купюру, снизу, на выходе, получаешь тысячу. А для полноты привожу схематическое изображение.

– Что же тогда, – спросил я у дяди, – стоит у нас в подвале?
Ведь что-то же там стоит (татум-татум).
– Хорошо, что ты об этом спрашиваешь, мой мальчик, – он обнял меня за плечи и, казалось, устремил взгляд в другие времена.
Хорошо, что я спросил.
– Дорогой мой мальчик, – сказал он, – в моё время мы не знали таких монстров, как эта машина. Тогда их ещё не было. Мы работали вручную, проявляли пластины в копировальных рамках, вручную их закладывали. И делались они не из алюминиевой фольги, как теперь, а из жёсткого, шершавого цинка. Мы ещё ретушировали их цианидом, представь себе, маркировали отточенным карандашом, всё от руки. Теперь существуют ослабители, точечные сканеры – это из того, что я знаю. Элоксальные пластины, которые сами по себе проводят воду. Ах, мой дорогой, – он вздохнул и, казалось, заглянул туда, где ещё не было водопроводящих элоксальных пластин.
– Можешь себе представить, что мы ещё работали с обратным изображением. То есть всё делали справа налево, если в оригинале всё должно было идти слева направо. Дело доходило до того, что я бутерброд себе намазывал с обратной стороны.
Ха-ха-ха.
Но в итоге мне всё-таки хотелось узнать, что же стоит у нас в подвале.
– «Кикебуш» 1919 года, – торжественно объявил дядя, – настоящий музейный экспонат.
•••
Кого-то могут заинтересовать подробности: например, какой тип и марку выбрали мы, какие вообще есть офсетные машины (интересующиеся могут посмотреть в специальных справочниках). Итак, мы купили небольшой офсетный «Ротарапид», рассчитанный на формат A4, с трёхцветной автоматикой. Приобрели мы это ещё и с выгодой, поскольку не пришлось заказывать, машина была из складских запасов. Цену я не хочу здесь приводить, кому-то она может показаться очень высокой. Конечно, в нашем случае речь шла об инвестиции, мы вкладывались в расчёте на быструю окупаемость.
Но ещё до того как ударили по рукам, дядя, обсуждая технические особенности, показал себя высококлассным специалистом. А я, воспользовавшись удобным случаем, смог впервые как следует разглядеть наше приобретение – это была красавица! Стального цвета, со скруглёнными углами и приёмным столиком для конечной продукции, со множеством смотровых окошек, причём все с цифровыми указателями – воплощение мечты! И сравнительно недорого.
А как насчёт автоматической замены печатных пластин?
Имеется.
А есть ли тормоз подачи бумаги?
Имеется.
А ёмкость для стопки бумаги?
Этого нет, но это и не нужно.
Вы хотите стопор от двойного захвата бумаги? А растирающий валик? А дозирующий валик?
Нет, сказал дядя, это мы сделаем вручную, мы ведь всегда делали это вручную, и заводской мастер (наладчик Вернике) понимающе согласился.
Машина была доставлена в среду, меня в это время дома не было, поэтому я её так и не увидел. О её прибытии свидетельствовала только куча упаковочного материала – хотел бы я знать, что по этому поводу подумали соседи. Эту гору упаковки на следующий день увезла мусороуборочная машина, всегда приезжающая по четвергам.
•••
– Немцы ни в чём не виноваты.
* * *
– Взять хоть госпожу Штумпе, – сказал дядя, – она уж точно ни в чем не виновата (совершенно точно), но ей ничего не стоит два часа подряд смотреть в это лицо.
– В какое лицо?
– Вот видите, вы даже не знаете, о ком я говорю.
* * *
– Или возьмем господина Дённинг-хауса. Вы думаете, что господин Дённинг-хаус в состоянии взглянуть на верхнюю губу господина Дитера Йонаса Хука? Без содрогания?
Он сможет.
* * *
– И как же он это выдерживает?
Да он просто ничего не видит. И не слышит, кажется, тоже. В противном случае одна только громкость звука разметала бы его на куски.
* * *
У них вообще нет ни глаз, ни ушей, обоняние тоже отсутствует. Они ничего не замечают, они ничего не ощущают – они думают. Они всё думают и думают, они ни при чём, они глубокие мыслители. (Это всё о том же: о девственной невинности немцев.)
* * *
– О Боже, – стонал дядя, – мы мыслители, помогай нам Бог!
И хоть всё это давно уже перестало быть новостью, мне впервые становилось пугающе ясно, чем этот человек тут издавна занимается: он творил собственный пуп земли! Он неустанно обустраивал его – и лишь для себя одного, помоги ему Бог. Бедняга, высказывающий своё мнение самому себе и прислушивающийся к этому мнению, – думаю, более одиноким человек не бывает на свете.
– Скажи-ка, дядя, – осторожно спросил я, – а вот эти свои взгляды ты выражаешь и вне дома, на людях? То есть здесь, дома, ты, конечно, можешь их высказывать, но я позволю себе усомниться, что господин Дённингхаус, например, тот человек, которому можно всё это высказать. Я боюсь, в один прекрасный день они тебя убьют.
•••
Сколько раз до сих пор мне случалось проходить мимо двери в подвал, даже не воспринимая её как дверь, она была просто частью деревянной обшивки под лестницей.
Целый день я провёл в состоянии некоего раздвоения: с одной стороны, как соучастник, всё глубже втягивающийся в процесс, я чувствовал себя тревожно, с другой стороны, меня разбирало любопытство: что же мне там покажут (большие деньги)? И когда дядя наконец повернул ключ – замочную скважину тоже не сразу можно было разглядеть, – оттуда дохнуло подвальным воздухом. Нет, не сыростью. То был не совсем настоящий подвальный воздух, а несколько облагороженный.
Подвал оказался совершенно пустым. Мы шагали через отдельные помещения, – они были без дверей, побелённые и ярко освещенные. Их расположение, как я успел заметить, полностью соответствовало планировке основных этажей, даже высота потолков была такая же.
Итак, подвал был действительно пустой – нигде не видно было ни остатков угольной кучи, ни запасов стеклянных банок для домашнего консервирования, – лишь в одном переднем помещении одиноко стоял стол. Тоже абсолютно пустой. Но где-то в глубине виднелись две стальные огнеупорные двери. Одна вела в бойлерную с красным отопительным котлом посередине – вроде тех автоматических печей, в которых есть отделение для нагрева воды. Другая дверь вела в топливное отделение, откуда под потолком тянулись в сторону бойлерной две параллельные медные трубы.
Это помещение оказалось на удивление огромным и практически целиком было занято резервуаром для жидкого топлива, заполненным почти доверху, судя по указателю уровня. Резервуар был диаметром метра четыре, а высотой метра два с половиной;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15