«Китайская шкатулка»: Издательство им. Сабашниковых; 2007
ISBN 5824201080
Аннотация
Современная жизнь кипит на страницах прозы Игоря Блудилина-Аверьяна. Его герои - школьник, шофер, профессор, аспирант, бизнесмен, художник, артист, студент - бьются над загадкой тайны жизни, над поисками Абсолюта, духовных корней и основ нашего бытия.
В романе "Из глубины багряных туч" Совесть восстает против Преступления; борьба сил Добра и Зла в душе человека облечена в острый, захватывающий сюжет. Остросюжетная повесть "Холм" повествует о трагедии одиночества, о высоких целях, о ликах любви и жестоких законах жизни. Роман-мозаика "Китайская шкатулка", причудливо построенный из отдельных новелл, сюжетно почти не связанных между собой, но объединенных общими персонажами, повествует о сложности человеческих отношений.
Игорь Аверьян
Из глубины багряных туч

Записки профессора математики Т., сделанные им самим в последние дни его жизни
Ты знаешь, что случилось?
Дьявол победил Бога.
Этого еще никто не знает.
М.Волошин. Дневник
С отточий надо начинать, с отточий!
Проклятое письмо выбило меня из колеи. И - запах! Тонкий, едва уловимый, к которому привыкаешь, пока сидишь за столом; по утрам же, после сна, в горле саднит и жжет.
Запах сводит с ума - сладковатый, с горчинкой, несколько даже изысканный, но омерзительный. Не пойму, откуда он; но только сегодня, вскрыв этот гнусный конверт, я его ощутил - так явственно потянуло! - и понял, что уже несколько дней он досаждает мне.
_______________
Сегодня утром горничная - гладкая, холенолицая и ладнотелая девица с яркими смарагдовыми глазами, из-за которых у меня путается в голове, явилась в мой номер, как обычно, в одиннадцать с четвертью и со своею замечательной улыбкой положила мне на стол, рядом с компьютером, серо-полосчатый конверт почты DHL. Это была любезность с ее стороны: постояльцы любого отеля на Западе за почтой должны сами спускаться к стойке портье.
Пока она убиралась в ванной, я распечатал конверт. Выпала записка от Риты:
Милый Артем! Это письмо пришло вчера или позавчера, потому что позапозавчера, когда я заезжала к тебе полить хлорофитумы, его еще не было. Я подумала, что это может быть срочно, ты не получал писем из Азовска уже очень давно, и поэтому распечатала, а распечатав и прочтя, решила письмо переправить тебе. Ведь тебе надо будет, если ты решишь ехать в Азовск, спланировать свое расписание наперед. За нас с Олечкой не беспокойся. Деньги есть, я даже на DHL, как видишь, двадцати долларов не пожалела. Работай спокойно. Дай тебе Бог удачи. Целуем. Рита.
Далее последовал узкий конверт, адресованный мне в Митино, а из конверта извлекся кусочек тонкого картона, и не без удивления прочитал я на нем следующее (напечатанное стандартной "красивой" вязью, золотисто-коричневым):
Профессору МГУ, заведующему кафедрой синтемологии Тимакову А.Н.
Дорогой Артем Николаевич! В наступившем году исполняется тридцать пять лет со дня окончания Вами одиннадцатого класса средней школы № 2 г. Азовска. В связи с этой замечательной датой приглашаем Вас принять участие в торжественной встрече выпускников 1965 года, которая состоится 22 июня с.г. в 18.00 по адресу: Азовск, ул. Школьная, 3, школа № 2.
Председатель оргкомитета Александров А. А.
Александров Александр Александрович! Шура-в-кубе! Директор школы! Откуда он взялся, будь он неладен?!
Отшвырнув письмо, я, наверное, издал какой-то негодующий возглас, потому что из ванной выскочила горничная и уставилась на меня смарагдовыми глазами. Я улыбнулся ей и сказал "по-оксфордски", как меня учили на курсах в Москве, что все в порядке.
Кой черт в порядке! Все смешалось в голове, мысль осыпается, не успев сформироваться. Вместо монографии о Т-функциях пишу эти бессвязные записки.
И запах, запах - тончайший, всепроникающий, мерзейший!..
_______________
Просвещенный мой читатель, уверяю тебя, что ты боишься смерти и, ergo, не свободен; и ничего не знаешь о том, что такое свобода!
_______________
Ах, Рита, Рита, милая спутница моя, самоотверженная и многотерпеливая жена, если бы ты знала, что ты прислала мне... Нет слов. И воздуха мало, трудно дышать.
_______________
Хочу прийти в себя, утишить непродуктивное раздражение и вернуть себя в рабочее русло и потому составляю к моим запискам (а я уже понял, что не могу не писать их) вступление в добром старом классическом духе. Впрочем, мне не до стилистических изысков.
Итак.
Батсуотер, где это пишется, - живописный городок в Сомерсетшире на берегу Океана; с севера, востока и юга его окружают тучные угодья трудолюбивых сомерсетширских фермеров. Батсуотер в течение двух предпоследних веков имел славу дорогого курорта; до сих пор в центре его громоздятся комоды помпезных зданий павильонов, где еще в начале прошлого века курортники пили горячую воду, поcтупавшую прямо из недр и считавшуюся целебной, и принимали грязевые ванны. В десятых годах шагнувшая вперед наука в лице какого-то дотошного медикуса-немца опровергла мнение о целебности здешних вод и грязей, и теперь в этих комодах влекут вялую и уютную жизнь маленькие ресторанчики, бары, магазинчики, отельчики и прочая дребедень; остальные реликты тоже переделаны под современные нужды. Например, отель "Лорд Литтлвуд", где я занимаю просторнейший номер на третьем этаже - бывшая бальнеологическая лечебница. Сейчас Батсуотер, тихий малолюдный городок на краешке Англии (за тишину и малолюдность он так мил мне), известен (далеко не всем, впрочем) лишь как место ежегодно проводимых здесь элитных международных математических конгрессов.
История такова.
В 1982 году лорд Джосайя Литтлвуд - пропавший без вести полгода назад, к тому времени уже Нобелевский лауреат, - почтил своим присутствием Московский университет и после своей "Нобелевской" лекции посетил - о счастливый жребий мой! - заседание ученого совета, на котором я защищал докторскую.
Тогда о синтемологии как разделе математики еще никто не слыхал. Милорд явил свою особу на совет из вежливости и намеревался поприсутствовать минут десять, но остался до конца; когда я отчитал свой доклад, он зааплодировал, а в прениях попросил слова, и... Льщу себя надеждой, что единогласным голосованием за наделение меня степенью доктора наук я обязан не только этим неожиданным и чрезвычайно лестным для меня аплодисментам Нобелевского лауреата. После защиты термин "синтемология" вошел в лексикон науки, а я был признан основателем новой области математики.
На следующий день сэр Джосайя Литтлвуд - толстый, лоснящийся от сытости, потрясающе элегантный джентльмен с бразильской сигарищей в зубах, с массивной золотой цепью на брюхе, обтянутом жилетом, - заявился к нам на кафедру; меня отыскали в кулуарах и привели к нему, и целый день прошел в чрезвычайно интересном разговоре с ним.
Он мне посоветовал рассматривать все свойства Т-пространства с учетом функции времени и запретил мне - так и выразился: "Запрещаю вам!" - до некоторого момента говорить о времени с кем-то еще.
– Это должно быть вашей тайной, иначе будет погром!
Я полюбопытствовал ошарашенно, до какого же момента.
– Сами поймете, - ответил лорд и добавил: - Вы ввязываетесь в очень серьезное дело. Вам понадобится немалое мужество в будущем, приготовьтесь.
Идею проведения раз в два года международных конгрессов по синтемологии я, не надеясь на успех, высказал почти в шутку, - но всесильный милорд загорелся, и его стараниями (и деньгами) Батсуотер, его родной город в Сомерсетшире, принял конгресс под свой кров.
Из единственного окна моего просторного номера в отеле видна перспектива центральной улочки Батсуотера: Бэрфорд-стрит, энергично взбегающей на взгорок. Каждое утро во время прогулки я добираюсь до вершины этого взгорка: по игрушечно-уютной улочке вдоль витрин крошечных магазинчиков, парикмахерских и многочисленных сонных пабов.
Со взгорка внезапно распахивается широкий вид на серую, ровную пустыню Океана; математически безупречно круглится в туманной дали дуга черно-зеленого горизонта.
Конгресс закончился три дня назад, впервые он проводился в отсутствие лорда Литтлвуда. Мне было грустно.
Всякий раз, приезжая в Батсуотер на конгресс, я уединялся с лордом в каком-нибудь безлюдном пабе и рассказывал ему о своей закрытой для всех работе с Т-пространством-временем. Это было пиршество интеллекта. Литтлвуд был единственным, кто был посвящен в мои исследования и кто понимал меня. Но вот - теперь его нет. Уехал в свою Лесную Лабораторию и исчез.
В нескольких десятках милях от Батсуотера, в лесистой местности, у него был небольшой участок земли и маленький домик - как он говорил, лаборатория ; что за лаборатория, никто не знал: он никого и никогда не приглашал туда, даже слуг там не было. Во время последней нашей встречи обещал в следующий раз меня туда свозить и кое-что показать...
Говорили, что за неделю до исчезновения он составил завещание, по которому все состояние оставил своей незамужней внучке; и вообще, все его дела оказались в изумительном порядке; он словно готовился к уходу .
_______________
Мои коллеги из Европы и Америки, слетевшиеся сюда на мое Т-пре-образование как мухи на мед, поспорив и посмаковав его возможности, разъехались по своим странам и делам. (Слава Богу, мой всегдашний яростный оппонент и почти враг Магнус Фейн из США в этот год не приехал. И хорошо; настроение своим брюзжанием не портил.)
Отель опустел. Гулкая тишина встречает и сопровождает меня в его извилистых коридорах и на имперски пышной мраморной лестнице. Вкусив обильнейший не по-европейски завтрак в безлюдном ресторане с крахмальными скатертями на обширных, как поля Сомерсетшира, столах, я пешком, презрев лифт, поднимаюсь к себе на третий этаж и усаживаюсь за письменный стол, взятый напрокат в лавке напротив. Снаружи, словно по заказу, сыплет вот уже который день мелкий английский дождик, наполнивший городок и мою комнату уютным шорохом. Не придумаешь лучшей погоды и обстановки для работы.
Итак, я один. Сижу в номере и вкалываю от зари до зари. Каждое утро в одиннадцать с четвертью в номер является не равнодушное, прилизанное, надезодорантенное и бесполое существо с пылесосом, как во всех отелях на Западе, а бодрая, краснощекая и при всех женских статях энергичная и умноликая молодая девица со шваброй и ведром, которая мощно моет пол, напоминая бравого матроса, драющего палубу старинного брига. Девица весело и дружелюбно обращается ко мне, но я не понимаю ее местного говора (все ее речи слышатся мне как бессмысленное смешение звуков: что-то вроде "уэй-уи-уок-уээ") и, послав ей улыбку, ухожу из номера, прихватив зонт. Пока она убирается в номере, я гуляю. Это единственный час в сутках, который я выкраиваю в своем жестком рабочем графике для моциона на свежем воздухе.
Раскрыв зонт и обходя лужицы на тротуаре, я в хорошем темпе вышагиваю вверх по Бэрфорд-стрит и позволяю порхать в голове легким, необязательным мыслям.
Почему-то чаще всего я думаю о том, что не зря прожил жизнь.
Я складываю зонтик и, опираясь на него, как на трость, этакой европейской походочкой сворачиваю на набережную, расположенную на гребне крутого глинистого обрыва, вертикально сверзающегося к морю. Здесь Океан мощно дышит в лицо... Обрыв извилист, и с набережной видны в глинистом отломе его борозды, складки и выступы, чьи очертания слагаются - при наличии у вас минимума воображения - в причудливые картины: мне, например, видится неторопливая беседа нескольких бородатых исполинов, косо взглядывающих друг на друга из глинистых расселин.
Внизу, метрах в тридцати, с мощным шумом плещется Океан: серая масса воды, расстилающаяся до горизонта.
Бескрайняя тяжкая масса жидкой праматерии одухотворена, жива и смотрит на меня холодно и цепко.
_______________
...письмо, черт бы его побрал!
К черту монографию, к черту Т-функции!
Из заморского Сомерсетшира - в Азовск, в шестидесятые, на пустынные берега Меотиды, в лазурную крымскую степь, по которой в неутолимой тоске до сих пор странствует душа моя.
Норд-ост
После ласковых оттепелей в конце февраля,
когда унялось бесплодное дыхание зимы,
когда дотаял снег, а в тихих закутках огородов нежно и ослепительно зазеленела новая трава,
когда ожили земля и небеса и на земле всюду затрепетала нежная мягко-дымчатая золотистость, а небеса засветились нежною мягко-дымчатой голубизною,
когда истомно заворковали куры, греясь под южной стеной сарая,
когда душа взволновалась и сладко почуяла неизбежное обновление и рождение новых надежд,
когда с моря ушли серенькие туманцы и оно, лазурное, привольно заискрилось, заиграло под солнцем,
когда наивно вздохнулось: мол - все, ушла зима!
на азовские берега Крыма набросился свирепый норд-ост.
Мутная, серая тьма надвинулась, клубясь, с северо-востока, и понеслась из тьмы жесткая снежная крупа, стегая берега; некто - невидимый - угрюмо нахлобучил на глаза серокрыльчатый капюшон ; над морем и степью воцарился мрачный серый цвет. Небо ниспало к земле; вдоль крыш домов, вдоль вершин нагих садов с пугающей скоростью помчались сизые, косматые тучи, как обезумевшая толпа призраков, гонимых бешеным ветром из мглы во мглу. Море, стеная, вскипело, взбушевалось, разъярилось: обрушило на берег серые горы воды. С тяжким вздохом срывались в ревущие воды подточенные прибоем глыбы глинистого обрыва. Они увлекали за собою куски покрытой травой почвы; и отчаянно мотали голыми длинными ветками кусты тамариска, густо покрывающие склоны здешних берегов: беспомощные, с корнями вырванные из земли, они стремглав падали в пропасть.
Оглушительный вой ветра, грохот прибоя, гулкий стон изнемогающей в битве земли - сама Праматерь взывала к небесам; в ее упорном, повторяющемся зове прорывалось что-то жалобное, мучительно невысказанное, доисторическое , пра бытийное.
Я взобрался на толстый бугристый сук громадной столетней софоры; ее изборожденный корявыми морщинами черный, в два обхвата ствол, покрытый десятисантиметровой корой, стойко выносит удары свирепого ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15