Как ты думаешь, Гейб?
Корделия щурилась от света полуденного солнца, осматривая участок под столетним ореховым деревом-пекан, где совсем недавно выкорчевали колонию цветов желтофиоли.
Гейб Росс, стоящий на коленях на мягкой земле клумбы, отложил в сторону секатор и встал, медленно распрямляя спину и потирая затекшие руки. Вспоминая язвительные замечания Сисси, Корделия внимательно разглядывала парусиновую шляпу Гейба, покрытую пятнами от пота, и его брюки цвета хаки с налипшими на выпачканных землей коленях кусочками торфяного мха, и задавала себе вопрос: "А может быть, и в самом деле есть что-то ненормальное в человеке, который может оставить уважаемую профессию учителя и стать садовником?"
Но под шляпой с загнутыми полями карие глаза Гейба, цвета крепко заваренного чая, светились живым умом, – более того, в них отражалась не та мудрость, которая приходит из книг и преподавания Беовульфа, а нечто значительно большее. Корделия почувствовала себя виноватой.
В конце концов она любила сад – временами ей казалось, что это единственное, благодаря чему она остается в здравом уме.
– Света маловато, – сказал он, покачивая головой. – Лобелиям нужен свет, иначе они вытягиваются и цветут не так, как должны бы. – Ей нравилось, как взвешено он говорил, как загорелыми ладонями изобразил в воздухе перед собой чашу, будто пытаясь хоть как-то заставить их цвести. – И в почве тоже что-то есть – что-то, что убивает желтофиоль. Мне кажется, дело в повышенной кислотности.
– Всегда находится что-то, что уничтожает желтофиоль, – вздохнула Корделия, думая о Дэне Киллиане. Затем, увидев недоуменный взгляд Гейба на обветренном и загоревшем на солнце лице со слегка крючковатым носом, сломанным много лет назад, как он рассказывал ей, во время школьной драки, которую он пытался остановить, она быстро добавила: – Что ты посоветуешь?
– Я внес немного извести и перемешал с мульчой, но это не излечит от того, что тебя угнетает. – Глаза Гейба прищурились, и рот растянулся в широкой, обезоруживающей мальчишеской улыбке. Он вынул из заднего кармана аккуратно сложенный носовой платок. Ведь кто-то ухаживает за ним, гладит его одежду. Ее сердце просто схватывало мельчайшие подробности: она наблюдала, как он промокнул бровь, после чего ткнул носовой платок, по-прежнему сложенный, обратно в карман и взглянул на безоблачное небо. – Собирается дождь. Видишь, красный ободок вокруг солнца?
Это так похоже на него, подумала она. Задавать вопросы или делать замечания, которые проникают в существо проблемы… потом быстро переключаться полностью на другую тему, как бы удаляясь от тебя.
– Ну, слава Богу, а то из-за этой жары я так себя чувствую, словно расплавлюсь и стеку в туфли, – ответила она, обмахиваясь соломенной шляпкой, которую держала в руке. – Это самое жаркое "индейское лето", какое я помню.
Корделия огляделась, вспоминая, как все вокруг выглядело в последние годы маминой болезни – клумба с розами, объеденная наполовину японскими жесткокрылыми жуками, шток-розы вдоль гаража казались бродячими чучелами, карликовые персиковые и сливовые деревья во фруктовом саду – переросшие и заглушенные сорняками. Даже тюльпаны и крокусы с подснежниками перестали появляться из-под земли каждую весну, словно им не хватало сил. И пионы склонили головы, наверное, от стыда. Казалось, что они говорили друг другу, какой смысл хорошо выглядеть, если о них никто не заботится.
И у людей так же, подумала она. Если тебя не любят, то и ты никому не даешь своей любви. Печальнее заглушенного сорняками сада может быть только опустошенное сердце. С Джином она наслаждалась солнечным теплом любви. Теперь остались только воспоминания. Но разве этого достаточно?
Она подумала о мозолистой ладони Гейба, держащей ручку садовой лопатки. Вокруг были заметны результаты терпеливого ухода за этим старым местом, в чем была заслуга ее и Гейба – преимущественно Гейба, возвращающего к жизни отдельные уголки сада, пересаживая растения с одного места на другое. Альпийская горка на месте, где когда-то стоял сарай для инструментов со стелющимся папоротником, с полянками турецкой гвоздики и анютиных глазок, начинающих увядать с угасанием золотой осени. Беседка, увитая бегонией, вдоль теневой части гаража со свисающими с нее кашпо. И слегка приподнятая над газоном гряда "сада трав", для которой Гейб привез на тачке камней из ручья.
Мой сад, пожалуй, чувствует себя лучше, чем я сама, подумала Корделия. Она ходит и лелеет его, в то время как звук ее сердца отдается гулким эхом, словно в пустом доме.
Неужели уже слишком поздно? – удивилась она, бросив пристальный взгляд на Гейба. Сможет ли он заинтересоваться мною, как я им? Вчера она даже не осмелилась бы подумать об этом, но с тех пор, как Сисси заронила в ней эту мысль, ей казалось, она становится все более явственной.
Может быть, пригласить его поужинать? – подумала она. Что в этом такого страшного? Она знала, что он развелся примерно в то же время, когда отказался от учительской практики. Он редко говорит о своей бывшей жене. Корделия встречала ее несколько раз, когда та делала покупки в "Пигли Вигли" или примеряла туфли в "Рэмблинг Роуз". Привлекательная, стройная, темноволосая и молодая. Не больше тридцати восьми или тридцати девяти лет. Бездетная. А она подозревала, что Гейбу хотелось иметь детей, судя по тому, сколько времени он проводил с девочками Бургессов – ее ближайших соседей, – обучая их названиям всех сортов роз, показывая, как сажать луковицы и подстригать кустарники.
Но что об этом подумает он? Женщина с седыми волосами, которая принимает таблетки от давления; каждый раз, испытывая головокружение, боится, что ее может разбить удар – не безобидный, как прошлым летом, а такой, после которого она не сможет двигаться или говорить?
Доставая секатор из корзиночки, петлей закрепленной на руке, Корделия поймала на себе его взгляд. Он в этот момент закреплял поникшую ветку хидрангии с помощью кольев и бечевки, намотанной на руку до локтя, конец которой держал в белоснежных зубах. Он выпрямился и улыбнулся. Улыбка эта отозвалась в ее сердце и накрепко привязала ее к нему подобно той бечевке, которая теперь плотно охватывала колышек.
– По мне это самое лучшее время года, – сказал он. – Может быть, потому, что мы склонны больше всего ценить то, чего у нас меньше всего остается. Мне кажется, Торо сказал, что жизнь на ее исходе особенно восхитительна.
– В данный момент мне бы доставило удовольствие то, чего было бы больше, чем меньшее. – Она вздохнула, подумав о деньгах на библиотеку Джина, которые по-прежнему предстояло раздобыть. – Иногда я чувствую себя Сизифом, толкающим валун вверх на гору.
Ей казалось, что в ее жизни все складывалось именно так, начиная с того, что она родилась южнее линии Мейсона-Диксона. Когда она стала подростком, их ссоры с матерью случались потому, что она отличалась непокорностью и своеволием. Более того, ее сокровенные мысли не были выдуманы на Юге, например, взгляды на интеграцию или мнение о том, что женщины способны на нечто большее, чем воспитание детей. Маму чуть не хватил удар, когда вместо того, чтобы пойти проторенной дорогой по стопам их семьи и поступить в университет Дьюка, она объявила о своем решении пойти в университет Джорджа Вашингтона.
Годы спустя она, конечно, поняла, что в юности была слишком большой смутьянкой, чтобы разглядеть те сокровища, которые предлагала ей жизнь в Блессинге. Богатство здешней земли и щедрость ее зеленых холмов, размеренная жизнь, которая допускала случайную оплошность. Люди, временами раздражающие своими старомодными убеждениями, но правильные, словно линия отвеса, и непоколебимые, словно плотина на реке Бринкерс.
Только теперь она поняла переживания собственной матери, пытавшейся укротить дочь, каждый поступок которой казался вызовом хорошему тону.
Она задавала себе вопрос, не растеряла ли она силу духа, живя здесь, как пианино утрачивает свое звучание, когда на нем мало играют? Несмотря на ее положение в советах университета Лэтхэм и госпитале Халдейла, она стала какой-то… самодовольной. Ей так необходимо доверие таких людей, как Гейб, которые верят, что она по-прежнему способна на большее, чем просто согревать стул в каком-нибудь совете.
– Будет у тебя эта библиотека, Корделия.
Он сказал это так, словно говорил о каком-то естественном природном явлении: о том, что лилии вырастают из клубней, или о том, что ветка, с которой собрали персики, этим летом плодов больше не принесет.
Прислушиваясь к его спокойному и уверенному тону, чувствуя его прикосновение – такое легкое, словно капли дождя, падающие на руку, – она почувствовала, как ее иссякшая было сила воли начинает оживать.
Она вспомнила день, когда ее вызвали в школу на беседу с учителем английского языка мистером Россом. Сисси тогда училась во втором классе. В ее памяти воскресло ощущение, которое она тогда испытала: чувство страха переполняло ее при мысли о встрече с человеком, над которым Сисси и ее друзья постоянно подшучивали и давились от смеха, а у него на глаза навертывались слезы, искренние слезы, когда он вслух читал поэму Дилана Томаса – громко, на весь класс. Корделия ожидала увидеть суетливого человечка неопределенного пола со слабыми глазами и астмой – как мистер Дэннистон, владелец единственного галантерейного магазина в городе, про которого ходили слухи, что он гомосексуалист.
Каково же было ее удивление, когда она встретила подлинного мистера Росса! Краснолицего, будто он все свободное время проводит на открытом воздухе. Шатена с волнистыми волосами в помятом пиджаке из легкой полосатой ткани. Будто он – молодой человек, который только что лежал в траве и раскраснелся оттого, что кувыркался и ходил «колесом». И этот слегка приплюснутый нос, который никак не гармонировал с резко очерченными скулами.
– Почту за честь познакомиться с вами, миссис Траскотт, – представился он. Его едва ли не эксцентричное соблюдение формальностей и то, как он, не теряя зря времени, проводил ее к стулу возле письменного стола, сразу произвело на нее впечатление. – Как вам известно, я – большой поклонник вашего мужа. По-настоящему мужественный человек! Однажды я слышал, как он говорил… То, что я тогда пережил, – незабываемо. Ваша дочь очень похожа на него – такая же пылкая и с таким же чувством ответственности.
– Сис… вы имеете в виду Каролину?
Корделия не могла скрыть удивления. Даже она, безгранично любившая Сисси, не могла представить подобных качеств у своей мягкой и спокойной дочери.
Он моргнул, потом улыбнулся.
– На самом деле я подумал о Грейс. Я ведь ее тоже учил. Дайте-ка подумать, должно быть, четыре или пять лет тому назад.
– Но вы не выглядите…
– …достаточно старым? – закончил он за нее, улыбаясь. – Мне тридцать два, миссис Траскотт. Сдается, это был мой первый год в этой школе – до этого я преподавал в Атланте. Если бы не Грейс и еще несколько таких же учеников, возможно, он оказался бы последним. Теперь Каролина…
Он помедлил, и она увидела, как он почесал за ухом, – привычка, которая означала, как она узнала много лет спустя, что его что-то тревожит.
Корделия почувствовала, как напряглась сама.
– Она не отстает?
По правде говоря, Корделия редко видела Сисси читающей что-нибудь, за исключением журналов, в которых говорится о том, как надо укладывать волосы, или прививающих вкус к определенным предметам туалета: чтобы все мальчики влюблялись и назначали свидание. Большую часть времени она проводила, хихикая во время болтовни по телефону с прыщеватым Бичем Бичэмом.
– Нет-нет, не отстает, – поторопился успокоить ее мистер Росс. – Хотя, – добавил он с горестной улыбкой, – не буду отрицать, что ей есть над чем поработать. В самом деле, миссис…
– Корделия. Зовите меня просто Корделия.
Почему-то она чувствовала себя спокойно, удобно настолько, что даже позволила себе фамильярничать с этим, похожим на мальчишку, мужчиной, который так изысканно говорил.
Он посмотрел на нее серьезно, спокойным взглядом, и глаза его потемнели.
– Позавчера произошел неприятный инцидент, в который оказались вовлеченными Каролина и еще одна девочка. Об этом не сообщалось, но я думаю, что вам следует знать…
Корделия плотно зажмурила глаза, представляя себе плачущую в углу Сисси из-за тиранства какой-нибудь более умной, хорошенькой и популярной девочки.
– В этом случае имеет значение не столько то, что она сделала, сколько то, что она сказала. Каролина назвала ее «ниггером», "тупым ниггером с лицом обезьяны", – вот в точности ее слова. Это произошло после того, как Марвелла случайно столкнула книгу с ее парты.
Корделия почувствовала резкую боль, словно от жгучей пощечины. Сисси?! Ее Сисси, которая почти каждый день приходила домой из начальной школы вся в слезах из-за того, что кто-то из девочек назвал ее жирной или глупой? Ей больше, чем кому бы то ни было, следовало бы знать, как себя чувствует человек, когда ему причиняют душевную боль.
Чувство глубокого стыда охватило Корделию. Слава Богу, Юджину не пришлось этого услышать.
– Я поговорю с ней, – жестко сказала она, с трудом выходя из оцепенения и обращаясь к учителю, который сидел и смотрел на нее с таким состраданием, что она едва могла это выдержать. Ей казалось, что он видит ее насквозь и понимает, как ужасно она себя чувствует. – Это больше не повторится.
Она начала подниматься.
Габриэль Росс протянул руку, чтобы остановить ее.
– Подождите, мне не хотелось бы, чтобы вы уходили. Единственное, чего мне хочется, так это чтобы вы поговорили с ней. Я не прошу вас наказывать Каролину. Она и так сильно наказала себя. Кажется, она обидела девочку оттого, что ее не покидает ощущение, будто она не такая, как все, и никогда такой не станет.
– Она… хорошая девочка.
– Конечно, – согласился Габриель и улыбнулся согревающей сердце, светящейся улыбкой, которая говорила, вопреки всем ее самым страшным ожиданиям, что все как-нибудь образуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61