В отчаянии он
проговорил сквозь слезы:
- Я не хотел ходить туда, я обещал, что не буду! Я не плохой! Но я
слышал... я слышал... я слышал... это в подвале, и я... я захотел
посмотреть, что там такое, а там... там... ужасно!
Его лицо мучительно перекосилось, и Рамона, обняв его, чтобы
успокоить, почувствовала, как бешено стучит его сердце. Но ей необходимо
было разобраться в случившемся до того, как вернется Джон, и поэтому она
продолжила расспросы.
- Что ты видел?
- Нет! Не могу... не могу сказать. Пожалуйста, не спрашивай.
- Что-то в подвале?
Билли содрогнулся. Видение, возникшее в его мозгу, было сплошным
гадким кошмаром, обрушившемся на него как мокрая гнилая тряпка.
- Ничего я не видел!
Рамона взяла его за плечи и внимательно поглядела в заплаканные
глаза.
- Твой папа через несколько минут вернется. В душе он добрый человек,
Билли, и я люблю в нем эту доброту, но я хочу, чтобы ты запомнил вот что:
твой папа напуган, и он не воспринимает то, что боится, потому что не
понимает этого. Он любит нас; он любит тебя больше всего на свете, и я
люблю тебя так, как ты и не догадываешься. А сейчас ты должен довериться
мне, сынок. Это... то, что ты видел, разговаривало с тобой?
Взгляд Билли остекленел. Он с усилием утвердительно качнул головой, и
из его полуоткрытого рта на одеяло потекла струйка слюны.
- Я так и думала, - тихо проговорила Рамона. Ее глаза сияли, но
вместе с тем на ее лице была видна глубокая озабоченность и ожидание
скорой беды. Он всего лишь маленький мальчик, подумала она, он еще
недостаточно крепок! Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
- Я люблю тебя, - сказала она сыну. - Я всегда буду рядом с тобой,
когда в этом будет необходимость...
Гудок парового свистка лесопилки и стук входной двери слились в
единое целое, заставив их вздрогнуть.
- Ужин еще не остыл? - с порога спросил Джон.
Рамона поцеловала сына в щеку и уложила его голову обратно на
подушку; Билли снова свернулся клубком и уставился невидящим взглядом в
стену. Шок, подумала она. Я тоже была в таком состоянии, когда это
случилось со мной в первый раз. За ним надо присматривать несколько дней.
Когда Рамона подняла глаза, Джон стоял в двери. В правой руке он
держал два "Баттерфингера", а левой опирался на косяк. Рамона понимала,
что это игра ее воображения и, возможно, тусклого вечернего света, но ей
показалось, что пока он ездил в город, то постарел на десять лет. Его
глаза выглядели больными. На его губах промелькнула усталая улыбка, когда
он подошел к кровати и предложил Билли конфеты.
- Получай, сынок. Тебе лучше?
Билли с благодарностью взял конфеты несмотря на то, что был не
голоден и не понимал, с чего это отец купил ему их.
- У тебя лицо как пуфик, - сказал Джон. - Наверное, ты в лесу не туда
свернул и увидел змею, а? - и не дожидаясь, пока Билли ответит, добавил: -
Ну, ладно. В следующий раз смотри под ноги. Не надо пугать до полусмерти
бедную маленькую гремучку.
Первый раз за день на губах Билли появилась слабая улыбка. С ним
будет все нормально, подумала Рамона.
- Я пойду накрывать на стол, - сказала она, тихонько коснулась щеки
сына, и прошла в холл мимо Джона, который неожиданно отпрянул от нее, как
от зачумленной.
Когда Рамона повернула на кухню, то увидела лежащую на стуле стопку
пыльных учебников.

10
Как только жемчужно-белый "Кадиллак" выпуска пятьдесят восьмого года,
сияя навощенными дверьми и выступающими словно хвост марсианского
звездолета задними килями, въехал на подъездную дорогу к отелю "Татвайлер"
в центре Бирмингема, по мраморным ступеням к нему сразу же заспешил
пожилой швейцар-негр в темно-красной униформе и фуражке, пытаясь угадать,
кто расположился на заднем сиденье шикарного лимузина. Проработав более
двадцати лет в "Татвайлере" - лучшем отеле Алабамы - он привык к
знаменитостям и с первого взгляда на "Кадди" понял, что за тонированными
стеклами автомобиля сидит, по его выражению, "американский сахар". Он
заметил блестящий хромированный орнамент на капоте в виде двух сплетенных
молящихся рук. Сойдя на тротуар, он протянул свою слабую руку, желая
помочь пассажиру выйти.
Однако не успел он коснуться ручки, как дверь словно по волшебству
распахнулась и из машины высунулся гигантских размеров мужчина в
ярко-желтом костюме, ослепительно белой рубашке и белом шелковом галстуке.
Мужчина выпрямился во все свои шесть с лишним футов, и его грудь стала
напоминать желтую стену.
- Великолепное утро, не правда ли? - пророкотал мужчина. На его
высокий лоб падали пряди светлых волнистых волос. Его приятное лицо имело
квадратные очертания, что придавало ему сходство со Щелкунчиком, готовым
крушить орехи великолепными белыми зубами.
- Да, сэр, конечно, - согласно кивнул швейцар своей серой курчавой
головой, заметив, что пешеходы на двадцатой улице стали оглядываться,
загипнотизированные силой, исходившей от голоса мужчины.
Заметив, что он стал центром внимания, мужчина засветился как солнце
в июньский день и сказал, обращаясь к водителю "Кадиллака", молодому парню
в льняном костюме:
- Припаркуйте ее за углом.
Длинный прилизанный автомобиль как ленивый лев съехал с тротуара.
- Да, сэр, хороший день, - повторил швейцар, не в силах оторвать
взгляд от этого ослепительного костюма.
Мужчина ухмыльнулся и полез во внутренний карман плаща,
переброшенного через руку. Швейцар тоже ухмыльнулся - "американский
сахар!" - и подался вперед с готовым сорваться с губ "благодарю вас, сэр".
В его руку вложили бумагу, а затем гигант, преодолев в два шага мраморную
лестницу, как золотой локомотив, скрылся в дверях. Швейцар, будто
отброшенный этим локомотивом, отступил на два шага, а затем принялся
разглядывать то, что сжимал в руке. Это был небольшой буклетик,
озаглавленный "Грех разрушил Римскую Империю". Поперек титульного листа
красными чернилами стояла роспись: "Дж.Дж.Фальконер".
В полумраке пышного кожано-деревянного интерьера "Татвайлера" Джимми
Джеда Фальконера встретил молодой адвокат Генри Брэгг, одетый в серый
костюм. Они пожали друг другу руки и встали посреди обширного вестибюля,
разговаривая о состоянии погоды, фермерстве и прочих пустяках.
- Наверху все готово, Генри? - спросил Фальконер.
- Да, сэр. С минуту на минуту ожидаем Форреста.
- Лимонад? - Фальконер поднял свои густые светлые брови.
- Да, мистер Фальконер. Я уже заказал, - ответил Генри.
Они вошли в лифт, и сидящая в нем на стуле женщина цвета кофе с
молоком вежливо улыбнувшись повернула латунную ручку, увозя их на пятый
этаж.
- Вы не привезли с собой в этот раз жену и сына? - спросил Генри,
нацепив на нос очки в черной роговой оправе. Он только год назад окончил
Правовую школу Алабамского университета и еще сохранил с тех пор идиотский
фасон прически, однако во всем остальном он был умным молодым человеком с
бдительными голубыми глазами, которые редко пропускали жульничество.
Сейчас он был польщен тем, что Дж.Дж.Фальконер запомнил его по совместной
работе прошлой весной.
- Не-а. Камилла и Уэйн остались дома. Да, скажу я тебе, управляться с
Уэйном - это почти то же, что отстоять у станка полный рабочий день, - он
засмеялся. - Парень бегает со скоростью гончей.
Номер на пятом этаже, выходящий окнами на Двадцатую улицу, был
обставлен как офис. В нем стояло несколько столов, телефоны и шкафы для
бумаг. Здесь же, в стороне от рабочих столов, была оборудована
импровизированная приемная, вмещавшая несколько удобных стульев, кофейный
столик, и длинную софу, обрамленную медными светильниками. Рядом с софой
стоял мольберт, а на стене висел большой флаг Конфедерации.
Коренастый мужчина с жидкими каштановыми волосами, одетый в
светло-голубую рубашку с короткими рукавами и монограммой "Дж.Х." на
нагрудном кармане, оторвался от разбросанных на одном из столов бумаг и
улыбаясь поднялся навстречу вошедшим.
Фальконер пожал ему руку.
- Рад видеть тебя, Джордж. Как семья?
- Просто прекрасно. А как Камилла и Уэйн?
- Одна очаровательна как никогда, а другой растет как на дрожжах.
Теперь я вижу, кто лучший работник в этой конторе.
Он похлопал Джорджа Ходжеса по плечу, бросив косой взгляд на Генри, с
лица которого исчезла мимолетная улыбка.
- Что у тебя для меня?
Ходжес пододвинул к нему пару папок.
- Предварительный бюджет. Налоговая ведомость на тридцать первое
марта. Сумма уплаченных за последние три года налогов. Расход на 30% выше,
чем на это же время в апреле прошлого года.
Фальконер бросил на спинку стула плащ, тяжело опустился на софу и
принялся изучать документы организации.
- Я гляжу, в прошлом и позапрошлом апрелях мы имели значительные
пожертвования от "Петерсон Констракшн", а в этом году их в списке нет. В
чем дело?
Он в упор взглянул на своего менеджера.
- Мы связывались с ними дважды, приглашали старика Петерсона на обед
на прошлой неделе, - объяснил Ходжес затачивая карандаш. - Похоже, его сын
в этом году имеет в их фирме больший вес, а он считает, что палаточные
проповеди... ну, старомодны, что ли. Компании необходимо снизить налоги,
но...
- Ага, мне кажется, что в данном конкретном случае мы лаем не на то
дерево, не так ли? Господь любит щедрого дарителя, однако он берет в любом
случае и в любом размере, если это способствует распространению слова. -
Фальконер улыбнулся, а за ним улыбнулись и остальные. - Вероятно, нам
стоит поговорить с младшим Петерсоном. Я позвоню ему сам. Джордж, дайте
мне его домашний телефон, хорошо?
- Мистер Фальконер, - сказал Брэгг присев на один из стульев, - мне
кажется - мне это только кажется! - что Петерсон попал в самую точку.
Ходжес напрягся и взглянул на Брэгга. Фальконер медленно поднял
голову, оторвав взгляд от документа, который просматривал, и его
голубовато-зеленые глаза блеснули.
Брэгг смущенно заерзал, ощутив холод как от прикосновения ко льду.
- Я просто... хотел обратить внимание на то, что в результате моих
исследований я обнаружил, что большинство удачливых евангелистов перенесли
акцент с радио и уличных проповедей на телевидение. Я думаю, что
телевидение обещает в течении следующего десятилетия стать могучей
социальной силой, и считаю, что с вашей стороны было бы мудрее...
Фальконер внезапно расхохотался.
- Послушай-ка своего молодого ученого, Джордж! - Он закашлялся. - Мне
не надо напоминать тебе, мальчик, насколько хорошо у тебя варит котелок, -
он подался вперед, и с его лица внезапно исчезла улыбка, а в глазах
появилась сталь. - Я вот что тебе хочу сказать, Генри. Мой папа был
задрипанным баптистским проповедником. Ты знаешь, что означает слово
"задрипанный"? - Его рот искривился грубой усмешкой. - Ты вышел из
обеспеченной семьи, и я не думаю, что ты понимаешь, что такое быть
голодным. Моя мама от забот к двадцати пяти годам превратилась в старуху.
Мы все время были в дороге, как бродяги. Это были тяжелые дни, Генри.
Великая Депрессия, по всему Югу никто не мог найти работу, поскольку все
было закрыто.
На несколько секунд Фальконер задержал взгляд на флаге Конфедерации,
и его глаза потемнели.
- Однажды кто-то увидел нас на дороге и дал нам для житья старую
потрепанную палатку. Для нас, Генри, это был шикарный особняк. Мы разбили
лагерь на обочине дороги, мой папа смастерил из досок крест и прибил к
дереву плакат с надписью "КАЖДУЮ НОЧЬ ПАЛАТОЧНЫЕ ПРОПОВЕДИ ПРЕПОДОБНОГО
ФАЛЬКОНЕРА! ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ!" Он проповедовал бродягам, которые
двигались по дороге в Бирмингем в поисках работы. Он также был и хорошим
священником, однако что-то под пологом этой палатки вкладывало в его душу
серу и огонь; он изгнал Дьявола из стольких мужчин и женщин, что Ад не
успевал вербовать новых. Люди восхваляли Бога, а демоны разлетались как
ошпаренные. Незадолго до смерти моего отца работы у него было столько, что
он уже не справлялся. Сотни людей искали его день и ночь. Поэтому я стал
помогать ему, а затем продолжил его дело.
Фальконер смерил взглядом Брэгга.
- Я стал использовать радио-шоу лет десять или около того назад. Да,
это было хорошо, но как быть тем, у кого нет радио? Что делать тем, у кого
нет телевизора? Разве они не заслуживают быть приближенными к Богу?
Знаешь, сколько людей протянули руки к Иисусу прошлым летом, Генри?
Минимум пятьдесят за ночь, пять раз в неделю с мая по август! Так, Джордж?
- Совершенно верно, Джи-Джи.
- Ты многообещающий молодой человек, - обратился Фальконер к
адвокату. - Мне кажется, что у тебя на уме идея экспансии. Правильно?
Порвать региональные связи и выйти на общегосударственный уровень? Это
прекрасно, как раз за такие идеи я тебе и плачу. О, да, все правильно, в
конце концов так и будет, однако у меня в крови спесь! - Он усмехнулся. -
С Иисусом в сердце и спесью в крови вы можете победить Сатану одной левой!
В дверь постучали, и в комнату вошел портье с тележкой, на которой
стояли одноразовые стаканчики и кувшин холодного лимонада. Портье разлил
лимонад и удалился, сжимая в руке религиозный буклетик.
Фальконер хлебнул холодную жидкость.
- Здорово прочищает мозги, - сказал он и добавил: - Похоже, мистер
Форрест забыл о нас?
- Я разговаривал с ним утром, Джи-Джи, - ответил Ходжес. - Он сказал,
что у него с утра неотложная встреча, но он будет здесь сразу же, как
освободится.
Фальконер хмыкнул и принялся за газету алабамских баптистов.
Ходжес открыл папку и стал разбирать стопку писем и прошений - "писем
фанатов к Богу", как называл их Джи-Джи, - присланных со всего штата, и в
каждом из них приглашение "Крестовому походу Фальконера" посетить их город
этим летом.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10