Раздевшись, он медленно забрался в большой железный котел с теплой водой, служивший отличной ванной. Опустившись на дно, Генри наклонился назад и вздрогнул – шея коснулась острого края. Он достал полотенце, висевшее на стуле, скатал его и положил под голову.
В теплой воде его нервы быстро успокоились, а тело расслабилось. Рядом на стуле стоял стакан с виски Эамона, в зубах Генри держал дымящуюся трубку, которой Эамон решил угостить гостя: он назвал ее «кукурузный початок». Генри поочередно вытянул ноги, вынул трубку изо рта и взял стакан. Подняв его, Генри выпил виски одним глотком и закрыл глаза.
Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как он нежился в теплой воде роскошной мраморной ванны, такой просторной, что ее, скорее, можно было назвать бассейном. Действительно, прошла целая вечность с тех пор, как Генри был богат, знатен и свободен. После рассказов ирландца о том, где живет Речел и что такое «Биг-Хорн Бэйсин», после воспоминаний о том, что он сам видел в пути, Генри стала до боли ясна мрачная реальность своего положения.
Раньше Генри не приходило в голову, что в этих местах владелица земли обрабатывает свои акры без помощи нанятых фермеров, конюхов и садовников. Не приходило в голову, что слово «владелица» могло означать все, что угодно – например, обладание кустарником, подаренным Матерью Природой, или ночным горшком. Мало-помалу Генри начинал понимать: единственное, что действительно принадлежало ему здесь, – это его жена.
Огромная дверь со скрипом отворилась, и в воздухе повеяло холодом ночи. Речел вошла в конюшню и, увидев мужа, быстро захлопнула дверь. Генри почувствовал раздражение – ему не нравилась привычка Речел постоянно заботиться о нем по мелочам, как будто их связывает нечто большее, чем деловой контракт и медное кольцо, как будто Речел не все равно, как складываются их отношения.
– Вы зашли потереть мне спину? – лениво спросил мужчина.
– Нет.
Она села на одеяла, которые принесла с собой.
– Если хотите воспользоваться ванной, боюсь, что придется долго ждать.
– Я помылась в доме.
– Конечно! А я моюсь в конюшне, как слуга! Речел выпрямилась и посмотрела на Генри:
– Я устала. Пожалуйста, потушите лампу, когда закончите.
– Вы устали? Невероятно! Мы оба знаем, что силой и выносливостью вы больше походите на мужчину, чем я.
Она опустила голову и потерла пальцем переносицу. Рука ее дрожала, лицо казалось еще бледнее при свете лампы.
– Да, я устала, – медленно и отчетливо произнесла Речел, словно давала не самому прилежному ученику урок иностранного языка. – Я устала от вашего сарказма, вашего самолюбия и издевательских подковырок. – Она встретилась глазами с мужем, щеки ее запылали: – Мне надоело о вас заботиться, мне осточертела ваша злость. А больше всего мне надоело жалеть вас!
Генри схватился за края котла. Слова Речел эхом звучали в его ушах. Его одновременно бросило и в жар, и в холод. Он встал во весь рост и вылез из «ванны», не замечая ни прохладного воздуха, ни собственной наготы. Вода стекала на пол к его ногам.
– Жалеть? – почти прошептал Генри, сунув ноги в тапочки и обернув полотенце вокруг бедер. – Вы меня жалеете?
Он шагнул навстречу Речел. Та замерла и неподвижно смотрела на мужа.
– Да! Жалею, потому что мир для вас – это лишь вы сами и то, что у вас перед глазами. Жалею, потому что вы способны заботиться только о животных и детях, которых больше никогда не увидите, – как о Бенни или кролике.
– Вы напрасно тратите вашу жалость, мэм!
– Да, я понимаю. Гораздо легче ни о чем не думать. Тогда и отвечать ни за что не нужно, не так ли?
– Вы слишком много понимаете.
– Да… к несчастью. – Она направилась к лестнице, которая вела на чердак: – Я иду спать.
Генри пришел в ярость от презрения и отчужденности, прозвучавших в ее голосе. Он снова сказал себе, что не выносит свою жену.
– Позвольте вам помочь, Речел, если вы так устали. – Генри нагнулся и взял жену на руки. – Есть одна вещь, которая поможет снять усталость…
Он взглянул на лестницу и почувствовал на руках тяжесть женского тела. Тяжесть, которая, казалось, удвоилась, так как Речел не сопротивлялась.
– Только не сегодня ночью, Генри!
Она говорила с мольбой и отчаянием, но Генри слышал в ее голосе одну лишь упрямую отчужденность. Он посмотрел жене в лицо, но не увидел ни страха, ни гнева, а только бессилие. У Генри снова возникло знакомое ощущение, что одна душа встречает другую в пустыне.
И эта душа еще жалеет его… Генри поставил одну ногу на нижнюю ступеньку.
– Да, и именно сегодня ночью. В нашем браке по расчету должна быть и для меня какая-то выгода.
Речел вцепилась в плечи мужа, чтобы не упасть, когда он поднимался по лестнице. Миновав последнюю ступеньку и оказавшись на чердаке, Генри понес Речел к матрасу, лежащему у стенки.
Когда он положил Речел на матрас, она не чувствовала ни рук, ни ног, казалось, тело ее вообще лишено костей. Она еле слышно застонала и встретилась глазами с Генри. Ее лицо выглядело слишком бледным, словно рисунок, на который почти не падал свет. Речел повернулась на бок и подогнула колени.
Животные и дети. Она сейчас напоминала и тех, и других, напоминала какое-то беззащитное существо, пытавшееся свернуться в клубок, чтобы защититься от удара – возможно, защититься от него, Генри.
Он стиснул зубы, чтобы хоть как-то успокоиться. Вспомнил себя, четырнадцатилетнего, пытавшегося точно так же свернуться калачиком, когда отец держал его за ноги, не давая сыну вырваться из объятий проститутки. Генри вспомнил собственную беспомощность и унижение, когда, используя его рот и руки, проститутка заставляла его отвечать на ее ласки, когда уселась на него верхом и начала скакать, словно он был животным. А Генри тогда едва перешагнул возраст ребенка, и он чувствовал себя животным…
Выругавшись про себя, мужчина спустился по ступенькам и снова погрузился в котел с водой, удивившись, что она совсем не остыла – так мало времени прошло.
Речел думает, что он слишком ленив, чтобы заботиться о своей жене. Хорошо. Она считает его жестоким и грубым. Пусть. Возможно, Речел когда-нибудь узнает, что именно эти качества формировали его характер.
Генри вылез из воды, вытерся полотенцем, надел чистое нижнее белье и халат. Что бы там Речел ни говорила, он не мог отказаться от привычного комфорта, но признался себе, что ему далеко не безразлично, что о нем говорит и думает его жена. Сарказм стал единственным оружием Генри против жены… и против собственной гордости.
Чувствуя себя действительно чистым, – впервые за более чем две недели, – Генри уставился на лестницу, казавшуюся ему весьма ненадежной. Разве есть закон, запрещающий сделать в конюшне крепкие ступеньки? Если бы Генри хоть немного знал плотницкое дело, то прежде всего починил бы лестницу.
Клочки соломы посыпались сквозь щели между досками чердака на пол конюшни. Вверху послышался шорох и слабый стон. Генри даже обрадовался, подумав, что Речел не такая уж выносливая, как казалось прежде. Он, мужчина, выбился из сил, пытаясь угнаться за женой и выдержать путешествие… Ночью они ложились каждый на свой матрас и засыпали, не сказав друг другу ни слова. Молчание и отчужденность тоже утомили Генри.
Неожиданно открылась дверь конюшни, и на пороге появилась Маэв с корзиной в руках. Оглядев халат и тапочки Генри, она широко улыбнулась:
– О, Боже мой! Вы настоящий денди! Генри показалось, что он привлек бы меньше внимания, будучи вымазанным с ног до головы дегтем и вывалянным в пуху и перьях.
– Позвольте вам помочь? – предложил он. Маэв поставила корзину у лестницы:
– Можете дать это Речел. Хорошее средство…
– Средство от чего?
– От недуга. Напал на нее после ужина.
– А какого рода недуг?
Генри вовсе не приходило в голову, что Речел чем-нибудь больна. После ужина она помогала хозяйке убирать со стола и при этом была, как всегда, рассудительной, как всегда, спокойной и, как всегда, бесконечно далекой от него. Бледность свидетельствовала только об ее усталости, не более. Генри заглянул в корзину, пытаясь понять, что имеет в виду Маэв.
– Месячные, – коротко сказала хозяйка и пристально посмотрела на Генри. – Если наступит беременность, это прекратится.
Генри нахмурился. Он и слышать не хотел, что у него и Речел будет ребенок.
– Положите этот теплый кирпич ей на живот, а сверху накройте подушкой, чтобы подольше сохранить тепло… В корзине есть кувшин с настойкой – на случай, если Речел не сможет уснуть. Вкус лучше, чем у «женского лекарства» Килмера, а эффект тот же… И воздержитесь на пару дней от занятий любовью. Это может повредить малютке…
Голос Маэв стал еле слышен, когда она вышла из конюшни, но и по дороге в хижину хозяйка все еще продолжала произносить какие-то рекомендации и советы. Генри увидел в корзине свернутое покрывало, кувшин, кирпич, завернутый во фланелевую ткань, и приблизительно понял, что случилось с Речел.
Очевидно, у таких примитивных людей, среди которых он оказался, было принято заставлять мужа помогать жене во время женских болезней. Они считают, что если у Речел «недуг», то это достаточный аргумент, чтобы спать порознь.
Генри взял корзину и поднялся на чердак. Лампа отбрасывала свет, едва доходивший до пола. Речел на месте не было. Генри бросился к лампе, вывернул фитиль и при более ярком свете стал разглядывать тени чердака.
Речел сидела, забившись в угол, подогнув ноги и уткнувшись головой в колени. Генри поднял лампу и увидел, что жена спит. Она выглядела маленькой, хрупкой и беззащитной. Речел предпочла просидеть всю ночь на корточках, но только не спать с мужем.
У Генри все внутри закипело, сердце застучало сильнее, чем когда-то во время бури. Его охватило смешанное чувство гнева, тоски и одиночества. Он поставил корзину и побрел в угол – медленно, нерешительно. Второй раз за этот вечер Генри взял Речел на руки (но теперь нежнее и осторожнее), отнес на матрас и сначала опустил на спину, а потом повернул на бок. Затем положил ей на живот кирпич, завернутый во фланель, и прижал подушкой, чтобы сохранить тепло.
Речел обняла подушку и устроилась поудобнее. Генри нагнулся, укрыл ее покрывалом и расправил края. Речел открыла глаза:
– Только не сегодня, мистер Эшфорд… Он вздрогнул и торопливо пробормотал:
– Нет, не сегодня, Речел! Она заморгала:
– Потому что Маэв сказала вам, что я… нездорова?
Не обращая внимания на ее вопрос, Генри присел на край матраса и вытащил из корзины кувшин.
– Она принесла вам настойку. Возможно, от этого полегчает.
Перевернувшись на спину, Речел приподнялась, придерживая подушку, прислонилась спиной к стене и взяла из рук Генри кувшин.
– Когда я это выпью, мне станет все равно, как я себя чувствую…
Она сделала большой глоток и едва заметно улыбнулась Генри. Он отвел взгляд от ее глаз, ее рта, кончика ее языка, облизнувшего губы, и уставился в пол.
– Мистер Эшфорд… – позвала она.
– Меня зовут Генри, – произнес он, раздраженный ее официальным обращением.
– Генри…
– В чем дело?
– Здесь слишком много для меня одной. Может, вы тоже хотите больше ни о чем не думать?
Она сделала еще один глоток и протянула кувшин мужу.
– Сведущие люди утверждали, что я не способен ни на какие чувства. Что я, в сущности, грубый и злой, не говоря уж о том, что я слишком ленив, чтобы хоть о ком-нибудь заботиться. Кажется, вы сами это говорили…
– Я лгала.
– Вы? Образец чистоты и добродетели? Это невозможно!
Генри сделал глоток.
– Если я – образец добродетели, а вы, как вы сами выразились, ни на что не годный мужчина, тогда пять лет нашей совместной жизни обещают быть интересными.
– Это почему же?
– Потому что я буду совершенствовать вас, а вы портить меня. И мы превратимся в нечто среднее между чертями и ангелами.
– Мы всего лишь станем такими, как все, ординарными.
Речел задумчиво сдвинула брови:
– Или, в противном случае, сведем друг друга с ума…
– Поздно, Речел! Мы оба уже давно сумасшедшие.
Она закуталась в покрывало и начала разглаживать его складки.
– Может, вы и правы, – тихо проговорила она. – Но если вы оставите в покое мой характер, я не буду пытаться делать из вас совершенство. И, таким образом, мы сможем жить друг с другом в мире.
Речел замолчала. В ее голосе снова звучала уже привычная отчужденность, которая так не нравилась Генри. Он подумал было, что ему это безразлично, но тут же понял, что лжет сам себе. Речел была права, когда говорила, что он может и должен стать другим, что он достоин этого.
Генри осушил кувшин до последней капли и поставил на пол. Затем тихо позвал Речел, но ответа не последовало. Тогда Генри кашлянул и прошептал, чтобы жена не услышала, каким низким и прерывистым вдруг стал его голос:
– Следующие пять лет будут ужасно скучными, если ты станешь такой, как все, Речел…
После этих слов, Генри признался себе, что больше не чувствует – и не может чувствовать – ненависти к жене.
ГЛАВА 14
Оставшиеся дни путешествия тянулись бесконечно, как мучительная смерть, и Генри начал сомневаться, что они вообще когда-нибудь доедут до дома Речел. Дорога пролегала по пыльной холмистой прерии. Речел называла эти места «Алкали Флэтс». Она все время указывала рукой вперед, как будто действительно видела вдали конец пути.
Генри чувствовал, что томительное ожидание постепенно превращается в надежду. Надежда. Он давно забыл, что это такое, и если Речел сумеет напомнить ему об этом, в его груди, возможно, снова проснется ярость.
Генри посмотрел на горизонт, где вырисовывалось кольцо гор Биг-Хорн. Он сам управлял фургоном, позволив Речел наблюдать за дорогой, убежденный, что ничего, кроме скуки, в здешних местах не обитает.
Чем ближе фургон подъезжал к горам, тем выше они становились, приобретая вполне реальные очертания. За горами находились город Речел, дом Речел и будущее Речел. Генри думал, что, если повезет, там будут умывальник и туалет. Но он не решился об этом спрашивать… так как знал, что ему всегда не везет.
Речел указала на излучину реки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35