Читал он долго.
– Не ссорился я с ней, – сказал он, опуская письмо. – Это она на меня обиделась. Когда я последний раз был у нее, то всякие планы развивал, как зимой буду на горных лыжах кататься. А ее, естественно, не звал. Вот она и обиделась.
– А чего не звал-то? Трудно, что ли?
– Я бы позвал, так она ведь поехала бы, дура… А там одни ботинки, как «Боинг», стоят. Где бы она на все денег взяла? Явилась бы в каких-нибудь снегоступах на валенках… Меня бы там на базе все засмеяли.
Будкин приподнялся, выпил пива и повалился обратно.
– Так сходи к ней, – посоветовал Служкин.
Будкин задумчиво начал складывать из письма самолетик.
– Неохота, – признался он. – Надоело мне с ней. Человек она, конечно, хороший, но тоску на меня нагоняет.
Будкин ловким, точным движением запустил самолетик. Тот нырнул, вынырнул, полетел за край крыши по красивой нисходящей линии, пронесся над желто-зеленым ветхим тряпьем березок в сквере и вдруг без видимой причины кувыркнулся вниз и исчез в тени, как в озере.
– Господин Будкин зажрался, – констатировал Служкин. – От такой чудесной девушки отказывается. Доиграется господин Будкин, точно. Имеет терема, а пригреет тюрьма.
Будкин захехекал.
– Руневой в тебя надо было влюбиться, Витус, – сказал он. – Вы бы друг другу идеально подошли.
– Я хоть к кому идеально подойду, – без ложной скромности ответил Служкин. – И отойду так же.
– Мне не такая девка нужна, – мечтательно произнес Будкин, глядя в теплое небо, которое незаметно из глубины словно бы начинало медленно промерзать на зиму. – Такая вот… – туманно сказал он и пошевелил пальцами. – Особенная…
– Такой большой, а в сказки веришь, – буркнул Служкин.
– Не-е, Витус, я не в сказки, я в жизнь верю. Это другие верят в сказки. Вот девки, что вокруг вьются, смотрят на меня как на какого-то Хоттабыча: мои бабки, хаты, тачки, свобода моя – для них какое-то Лукоморье. Потому они на меня и вешаются. А меня-то за всем этим не видят!
– А Сашенька видит.
– Рунева, наоборот. Она счастлива уже одним тем, что моя мама меня родила. А я этим тоже не исчерпываюсь. Руневой все равно: живи я хоть в шалаше с голой задницей, она все равно любить будет. Только в шалаше я себя уважать бы перестал. В общем, ни с той ни с другой стороны нет уважения к тому, что я в себе ценю больше всего: к моему умению жить.
– Что это за умение? Умение деньги делать?
– Не только. С этим умением я организовал свою жизнь так, что ни от кого и ни от чего не зависю… завишу…
– Не зависею. А чего ж в тебе, несчастном, тогда ценят?
– Саму жизнь ценят, Витус, а не умение жить. Следствие, а не причину. А мне нужна такая женщина, чтобы все эти жизненные блага ценила, но не рвалась за ними и не плевала бы на них. Чтобы за шмотьем меня видела и уважала меня за то, что я могу его иметь. И пользовалась бы всем в меру – не переплачивала и не воровала. Короче, хозяйка мне нужна, а не грабительница и не обожательница.
– Ну-у, – скептически хмыкнул Служкин. – Давай ищи съеденные щи.
Вечером Служкин отправился в садик за Таточкой, но, отойдя от подъезда на пять шагов, вдруг свернул с тротуара и через ограждение полез в сквер. Забравшись в заросли поглубже, он осмотрелся, подпрыгнул и выдернул из листвы березки маленький бумажный самолет.
Красная профессура
– Ну что, красная профессура, готовы? – бодро спросил Служкин.
Три передние парты по его настоянию были пусты.
– За передние парты с листочками и ручками садятся, – Служкин взял журнал, – Спехова, Старков, Кузнецова, Митрофанова и Кедрин.
Служкин подождал, пока перечисленные рассядутся, и дал каждому по вопросу для индивидуальной проверочной работы.
– В вашем распоряжении двадцать минут. Не забудьте подписать листочки… Остальные открывают тетради и записывают тему урока: «Экономическое районирование СНГ».
– Опять писать!… – заныл девятый «А». – На литературе писали, на иностранном, на алгебре…
– Опять, – строго подтвердил Служкин. – Иначе вы со своей болтовней ничего не услышите и ничего не запомните.
– А мы и так не запомним! – крикнул зловредный человек Скачков, открыл перед собой на парте чемодан-«дипломат» и засунул внутрь голову.
– Давайте лучше, Виктор Сергеевич, мы весь урок будем сидеть молча, зато не будем писать, – улыбаясь, предложила красивая отличница Маша Большакова.
– Давайте лучше вы весь урок будете сидеть молча и будете писать, – внес контрпредложение Служкин. – Скачков, ты что, уснул?
– А мне неинтересно, – нагло заявил из чемодана Скачков.
– А кому интересно? – удивился Служкин. – Мне, что ли?
– Так увольняйтесь, – с первой парты посоветовал верзила Старков, кандидат в медалисты.
– Кто ж тогда моих малых деток и старушку мать кормить будет? – спросил Служкин. – Ты будешь? Или давайте так: вы мне платите деньги, а я вас отпускаю с урока и ставлю всем пятерки. Идет?
– Идет! – обрадовалась красная профессура.
– Тогда выкладывайте по штуке на парту – и свободны.
Денег у девятого «А» не оказалось.
– Значит, нечего спорить, – подвел итог Служкин. – Итак, продолжим. Смысл заголовка вам понятен?
– Нет, – нестройно отозвалась красная профессура.
– Тогда записывайте: «Экономическое районирование – это деление территории на экономические районы». Теперь ясно?
– Нет, – сказала красная профессура.
– Да все им ясно, они выделываются, – сказала Маша Большакова.
– Больше будут выделываться – больше будут писать. Скачков, после уроков не забудь сдать мне тетрадку. Я в журнал тебе ставлю точку. Пишем: «Экономический район – это район с преобладанием одной отрасли производства в экономике». Вот у нас в Речниках какая доминирующая отрасль производства?
– Самогоноварение! – крикнул с первой парты Старков.
– Старков, ты пиши, а не языком чеши.
Вдохновленная Старковым красная профессура называла отрасли производства, за которые Речники надо было бы выжечь напалмом.
– Ну, завод у нас на Каме какой? – подсказал Служкин, переводя разговор на серьезный лад.
– Транспортное машиностроение, – ответила Маша Большакова.
– Молодец, Маша, ставлю тебе точку, – одобрил Служкин.
– Ха! Машке Большаковой точку и мне точку? – возмутился в чемодане Скачков. – Несправедливо!
– Сейчас я тебе переправлю… – Служкин склонился над журналом.
– Не-не-не!… – забеспокоился Скачков, вылезая наружу.
– Теперь откройте в учебниках карты номер два, три и пять, сравните их и попробуйте разделить территорию страны на экономические районы. Ну вроде бы как вам подарили страну, а вы в ней налаживаете производство.
– А мы не хотим налаживать, – заявил Старков. – Мы страну сдадим в аренду иностранцам, пусть они и пашут.
– Уже десять минут прошло, а ты, Старков, писать еще не начал.
– Да я вам этот вопрос за минуту напишу, – пообещал Старков. – Вопрос-то какой-то тупой… Зачем, Виктор Сергеевич, мы вообще учим эту ерунду, морально устаревшую сто лет назад?
– Возьми, Старков, у Шакуровой учебник и посмотри в нем на последней странице фамилии авторов, – посоветовал Служкин.
Весь класс тотчас же начал заинтересованно изучать последнюю страницу, только Шакирова стучала кулаком в широкую спину Старкова.
– Есть среди авторов фамилия Служкин?
Красная профессура, растерявшись, снова перечитала список.
– Есть! – с последней парты на всякий случай крикнули двоечники безматерных и безденежных, которым полагалось бы находиться не в десятом «А», а в зондер-команде.
– Нету меня, – после паузы, сказал Служкин. – Тогда я не понимаю, Старков, почему ты задаешь этот вопрос мне.
Красная профессура взволнованно загомонила, пораженная отсутствием Служкина среди авторов учебника.
– Хорошая отмазка, – одобрил Старков, презрительно перебрасывая учебник Шакировой.
– Итак, карты посмотрели, – продолжил Служкин. – Теперь по ним давайте попробуем назвать, например, сельскохозяйственные районы.
Красная профессура перечислила все районы, которые нашла, включая Крайний Север с вечной мерзлотой.
– Молодцы, два, – оценил Служкин. – Ставим цифру один, пишем маленький заголовочек: «Сельскохозяйственные районы». Ниже ставим буковку «а». Первый фактор, от которого зависит развитие в районе сельского хозяйства. Какой фактор вы можете назвать?
Скрипя, пробуксовывая, урок ехал дальше.
– Все, время прошло, – наконец объявил Служкин, подходя к первым партам.
Старков сразу протянул густо исписанный листок. Красная от волнения Спехова что-то лихорадочно строчила. Милая, глазастая троечница Митрофанова встала, подала бумажку и сказала:
– А я почти ничего не написала, Виктор Сергеевич.
– Плохо, Люся. Поставлю кол.
– Дак че, вам же хуже, – усаживаясь на свое место, обиженно сказала Митрофанова. – Колы в журнал ставить нельзя. Придется вам со мной после уроков сидеть, натягивать меня на тройку.
– А ты мне очень нравишься, Митрофанова. Ну, как девушка. Я с тобой после уроков с удовольствием встречусь.
Красная профессура ахнула, Маша Большакова смутилась, а двоечники Безматерных и Безденежных заржали.
– Вам для этого география и нужна, – саркастически заметил Старков. – Вы-то хоть на Люське женитесь, а нам география на что?
– Дурак, – сказала Митрофанова Старкову.
– Конечно, – согласился Служкин. – Вас в загсе никто не спросит о факторах размещения нефтедобывающей промышленности…
– Вот! – обрадовался из чемодана Скачков. – Чего тогда их учить?
– У нас вообще класс с гуманитарным уклоном, – пояснил Старков. – Зачем нам экономика? Мы будем вольные художники.
– Вольный художник – это босой сапожник, – возразил Служкин. – Все умеет, ничего не имеет. Я тоже был вольный художник, а, как видите, без географии не прожил.
– А что вы делали? Стихи писали? – не унимался Старков.
– Маненечко было, – кивнул Служкин.
Двоечники Безматерных и Безденежных от смеха сползли вниз.
– Почитайте… – улыбаясь, попросила Маша Большакова.
– Да вы их знаете… – отмахнулся Служкин. – Они в учебнике литературы напечатаны. Под псевдонимами.
– Ну почитайте! – заныла красная профессура. – Нам никто не читал!…
Служкин посмотрел на часы: пять минут до конца урока. Закончить новый материал он все равно бы не успел.
– Хорошо, я почитаю, – согласился он. – Но тогда вы параграф изучите дома сами, а на следующем уроке по нему – проверочная.
Класс негодующе взвыл.
– Искусство требует жертв, – пояснил Служкин.
– Да ладно, чего вы! – обернувшись ко всем, крикнул Старков. – Подумаешь – проверочная! Напишем! Читайте, Виктор Сергеевич.
В кабинете воцарилась благоговейная тишина. Служкин сел на стол.
– Этот стих я сочинил в девятом классе ко дню рождения одноклассника по фамилии Петров. Петров был круглый отличник, комсорг школы и все такое. Называется стих «Эпитафия Петрову». Для тупых поясняю: эпитафия – это надгробная надпись. Стих очень простой, смысла нет, рифмы тоже.
Помедли, случайный прохожий,
У этих гранитных плит.
Здесь тело Петрова Алеши
В дубовом гробу лежит.
Петров на общем фоне казался
Чище, чем горный снег,
И враз на него равнялся
Каждый плохой человек.
Но как-то однажды утром
На самом рассвете за ним
Пришел предатель Служкин
И целая банда с ним.
Сказал ему Служкин: «За совесть,
За множество добрых дел
Окончена твоя повесть
Последней главой „Расстрел“».
Петров это выслушал гордо
И свитер порвал на груди:
«Стреляй же, империалистический агрессор,
От красных тебе не уйти!
А жизнь моя песнею стала,
Грядущим из рельсовых строк,
И на пиджаке капитала
Висит уже мой плевок!»
Поднял обрез свой Служкин
И пулю в Петрова всадил,
И рухнул Петров под грамотой,
Которой его райком наградил.
Застыньте, потомки, строем,
Склоните знамена вниз:
Душа Петрова-героя
Пешком пошла в коммунизм!
Стихи красной профессуре страшно понравились, но вот проверочная работа на следующем уроке с треском провалилась.
Ветка
Служкин позвонил, сначала за дверью было очень тихо. Потом почему-то раздался грохот, и дверь стремительно распахнулась.
– Привет, это я, твой пупсик, – входя, сказал Служкин.
– Витька-а!… – закричала высокая девушка в мелких черных кудряшках и повисла у него на шее.
Служкин ногой захлопнул за собой дверь. В прихожую из комнаты вышел хмурый мальчик лет пяти.
– Здорово, Шуруп, – сказал Служкин, ссаживая девушку.
– Чего ты мне принес, дядя Витя? – сразу спросил хмурый мальчик.
Служкин порылся в карманах куртки и вытащил пластмассового солдатика – монстра с собачьей мордой, в шипах, в шлеме, с бластером.
– Ты мне такого уже дарил, только он был зеленый, как понос.
– Шурка! – крикнула мама. – Грубиян, весь в своего папашу!
– Ну, давай обратно, – предложил Служкин. – Сам играть буду.
– Фиг, – подумав, ответил мальчик и ушел в комнату.
Служкин начал снимать куртку и поинтересовался:
– А благоверный где?
– Колесников-то? На работе, где же еще?
– Слава богу, – сказал Служкин и вытащил из куртки бутылку.
– Витька! Ты воще!… – выхватывая бутылку, закричала женщина. – Портвяга! Я сто лет уже мечтала нажраться! Пошли!
Проходя в кухню, Служкин флегматично заметил:
– С одного флакона не нажремся, Ветка.
– А ты Татку из садика сюда приводи, а я пока еще сгоняю. Татка же нормально с Шурупом играет…
– Нельзя, Ветка, – вздохнул Служкин, открывая бутылку.
– Жаль, – разливая портвейн по чашкам, призналась Ветка. – Ну, как там у тебя в школе? Молоденькие-то училки есть?
– Есть, да не про мою честь, – выпив и закурив, неохотно сказал Служкин. – Лучше ты рассказывай. Как там твой любовник-то? Все еще в кино тебя снимать хочет?
– Козлов-то? Козел – он и есть козел, – с чувством произнесла Ветка. – Я его уже послала, куда не ходят поезда. Я теперь, Витька, в другого влюбилась. В летчика. Точнее, бывшего летчика. Ему Колесников менял пьяные номера на обычные, он и пригласил в гости. Колесников меня с собой взял. Сам нарезался и упал под стол, а мы с этим летчиком заперлись в ванной и трахались. Я чего-то боюсь, уж не залетела ли я тогда?…
– Хорошенькое дело – в ванной, – мрачно пробормотал Служкин.
1 2 3 4 5 6 7