Жиль заснул и проспал до бела дня, пока не заслышал голос короля Ричарда, требовавший, чтоб ему подали завтрак.
Тюремщик явился, весь бледный, бормоча:
— Тысячу раз прошу прощенья, государь! Тысячу раз прошу…
— Неси скорей поесть, Дитрих! Да позови цирюльника, — перебил его Ричард. — Ну, а когда эрцгерцогу вздумается еще подослать убийцу, пусть он выбирает такого человека, который знал бы свое дело, а этот — сущий пачкун! За мою память он уже третий раз дал промах. Ну, убирайся прочь!
А Жиль лежал ничком на постели и представлял собой противную картину. Королю подали завтрак — кружку вина и кусок белого хлеба. Цирюльник подровнял ему бороду, причесал волосы, одел его во все чистое. Затем, отослав своих слуг, король, как кошка, подкрался с другого конца комнаты к постели и хлопнул Жиля сзади так, что тот подскочил на воздух.
— Вставай, Герден! — приказал ему Ричард, — и скажи мне, что тебе стыдно самого себя; а затем выслушай, что я тебе скажу.
Жиль опустился на одно колено:
— Богу известно, что я подло поступил с вами, о господин король мой! — пролепетал он и встал с омраченным лицом и перекосившимся ртом. — Но все-таки не так позорно, как вы со мной поступили — это ведь тоже известно Богу!
Король взглянул на него прямо.
— Я еще не оправдывался ни перед кем! — произнес он спокойно. — Не стану оправдываться и перед тобой. Я беру на себя последствия за мои поступки, когда и в чем бы они ни выражались. Но от таких дел, как твои, никогда ничего не будет. Я говорю только о людях. И вот еще что я тебе скажу прямо: в первый же раз, как ты перейдешь мне дорогу, я убью тебя! Ты — зловредное животное; но не в том смысл, что желаешь смерти мне, а потому, что этого тебе не добиться. Не пробуй больше, Герден!
— А Жанна? Где она, господин мой? — спросил Жиль, весь чернея.
— Не могу тебе сказать где теперь графиня Анжуйская, — отвечал король. — Ее нет ни здесь, ни во Франции: думаю, что она в Палестине.
— В Палестине? В Палестине?! Христе Боже наш! Да неужели вы прогнали ее от себя? — вскричал Жиль вне себя от ярости.
Опять взглянул на него король Ричард, но только пожал плечами.
— Ты говоришь, судя по себе. Ну, ступай-ка домой, Герден. Отправляйся в Нормандию к моим друзьям, к моему брату Мортену, к другому брату, Руанскому; попроси их собрать за меня выкуп. Я должен вернуться назад! Ты расстроил меня: меня тошнит от убийств. Ты напомнил мне то, что я хотел было забыть. Если ко мне попадут еще убийцы, я разобью свою темницу, а также голову эрцгерцога. А мне не хотелось бы этого, ведь я не питаю к нему никакой злобы. Разыщи де Бара, Герден! Подыми на ноги всю Нормандию! Главное, отыщи Меркадэ, и пусть он поработает хорошенько в Пуату. Что же касается Англии, так там позаботится брат мой Джеффри. Аквитанию предоставляю господину Беарнцу. Уходи же, Герден, и сделай все, что я приказал тебе. Если же ты еще хоть слово скажешь мне про мадам Анжуйскую, клянусь смертью Бога, я сверну тебе шею! Ты недостоин говорить даже обо мне, как же ты смеешь говорить о ней, ты, ночной убийца, горлорез с заднего крыльца, придорожный разбойник! Фу! Лучше уж ничего не говори, а убирайся! Постой-ка, я позову дворецкого.
И Ричард заревел в замочную скважину. Тюремщик взбежал наверх.
— Дитрих, выведи ты эту скотину на чистый воздух, — обратился к нему Ричард. — Пошли его делать свое дело. Скажи господину своему, что теперь он будет вести себя лучше. А когда все это исполнишь, вернись и пусти меня на крышу немного прогуляться.
Безмолвно последовал за тюремщиком Герден; но эрцгерцог был до того раздосадован, что не захотел его видеть.
— Я решился стать негодяем, а он сделал меня им понапрасну, — проворчал великий человек. — Скажите же ему, пусть он убирается к черту!
И Жиль с поникшей головой вышел из городских ворот. Тут-то Жанна выскочила к нему из своей засады.
Сказать, что он упал, как подстреленная птица, было бы неверно: птица падает плотно, а Жиль упал, свалился, как развинченный. Нижняя челюсть у него отвисла, руки свесились, колени подогнулись, наконец, опустилась голова.
— А!.. Сердце Христово! — вскричал он и закрыл глаза руками.
А Жанна зашипела на него, как змея.
— Что ты сделал с королем? Что ты с ним сделал?! На крыше стоял король Ричард. Он смотрел вниз и увидел ее. Он весь омрачился.
— Я ничего не мог поделать, Жанна, но шел, чтобы его убить, — захныкал Жиль.
— Дурак! Знаю; я видела, как ты вошел туда. Я могла бы тогда же остановить тебя, как теперь, но я не хотела.
— Почему же, Жанна?
Она ответила с презрительным взглядом:
— А потому, что я люблю короля Ричарда и знаю тебя, Жиль, знаю, что можешь и чего не можешь. Пес… Ты — просто крыса!
— Крыса? — переспросил де Герден. — Что ж, может быть, но ведь и крыса может чувствовать себя оскорбленной. Этот король вырвал тебя у меня, он же убил моего отца и братьев. Вот почему я его возненавидел! Разве я не прав?
В глазах Жанны застыло презрение.
— Твой отец?.. Братья твои? — повторила она его слова. — Фу1 Я ему отдала больше. Мое сердце все спалено. Я приняла на себя стыд, я продала свое тело, не пощадила души своей! Он тебя ограбил? Нет, я сама ограбила себя, а также и его, когда сама вырезала его из своего сердца. Как ни изнывало оно, мои мольбы убедили его обручиться с испанкой; я отстранила его от себя, хотя сама истекала кровью. Затем, видя, что и этого мало для его спасения, я отдалась Старцу из Муссы, стала его женой, одной из его жен: понимаешь ли? Да. Я сделалась его женой! И после этого ты смеешь говорить мне об отце, о братьях, о том, что у тебя отняли, — мне, добровольно сделавшейся одной из игрушек старика? Что все твои беды в сравнении с душой и с кровью сердца моего, с моей жизнью и светом, со славой, выпавшей мне на долю от Ричарда? О, глупец, глупец! Да знаешь ли ты, что такое любовь? Ты думаешь, что это значит целоваться, обниматься, трогать за подбородок? Глупец! Любовь дочерна сушит сердце; капля за каплей точит кровь; морит голодом перед яствами. Любить — значит умирать, когда жизнь так отрадна, считать позор почетнее чести. О, Дева святая Мария, звезда женщин! Что понимают в любви мужчины?!
Вся съежившись, она сухими глазами обводила вокруг как бы ища ответа в угрюмых болотах. Если бы она подняла их к тяжелым небесам, она нашла бы его: как призрак, на вершине башни стоял король Ричард.
— Выслушай меня, Жанна! — произнес Жиль, красный как рак. — Я ненавидел твоего короля целых четыре года и трижды пытался лишить его жизни. Но на этот раз он окончательно меня побил! Слишком уж он могуч, слишком царственен, чтобы кто-либо дерзнул вступить в единоборство с ним. Поверишь ли? Он спал, а я не мог решиться. Потом я уснул, а он проснулся и оставил меня лежать. Тогда еще раз я проснулся и, думая, что он спит, хватил в постель, а он очутился позади меня, подкравшись, словно кошка, и разложил меня у себя на коленях, как ребенка. О, Жанна! Он настолько же выше обыкновенных людей, насколько я — ниже! И вот он же меня посылает хлопотать о выкупе, как будто бы я его старый поклонник! И я… Я иду за выкупом! Боже! Воззри на нас с высоты величия Твоего! Что за сила в нем!
Жиль вздрогнул и оглянулся вокруг. Жанна уже успела перевести дух и улыбнулась:
— Он — король! — промолвила она. — Ну, Жиль, идем; я иду с тобой! Ты пойдешь к аббату Мило, а я — к королеве-матери: она слушает меня.
— Я сделаю, как мне приказано, Жанна, — сказал запуганный человек. — Не могу я не повиноваться.
С высоты своей башни король Ричард смотрел, как они удалялись вместе. Он высоко простер к небу руки, рыча, как ночной волк.
— О, Господи! Теперь ты уж довольно разил меня! Слушай же: и я стану разить, как только будет можно.
Немного спустя явился ассассин Коджа. Жанна сказала ему:
— Коджа! Я должна ехать в дальний путь с этим человеком. Ты нас соберешь в дорогу, а сам останешься ожидать меня, покуда вернусь.
— Повелительница, я раб твой! Делай, как тебе угодно! — отвечал Коджа.
Жанна оделась монахиней, а Жиль — богомольцем из Иерусалима. Коджа купил им в Гране ослов и довел их до Триеста. Там они сели на корабль, готовый к отплытию в Бордо. Благополучно пустились по морю: на десятый день прошли Геркулесовы Столбы, а пять дней спустя уже вошли в устье Жиронды. В Бордо они расстались. Жиль отправился в Пуатье в обществе богомольцев; Жанна узнала, что королева Беранжера находится в Кагоре, и свернула к холмам Гасконии.
Позади нее, далеко, томился в заключении узник, которому только смерть могла доставить достойное освобождение.
Глава XIII
ЖЕНСКАЯ ЛЮБОВЬ
«Не спрашивайте меня, что я делал все эти дни (пишет аббат Мило). Буди милость Господня на мне в час кончины моей! Я хлопотал о выкупе короля Ричарда, как радел, работал бы во славу Господа нашего Иисуса Христа. Много есть аббатств в Турени, которые оскудели, благодаря мне, много раз уже свершалось таинство Евхаристии над оловянной чашей, и все ради того, чтобы Ричард возвратился домой. А все-таки дороже всяких рубинов, думается мне, в этом деле была сестра короля Филиппа, принцесса Элоиза».
Мне кажется, аббат прав. Эта убитая горем дама явилась ночью в Париж в сереньком одеянии монашенок Фонтевро, застала там в беседе брата своего и Джона Мортена. Они как раз обсуждали этот вопрос. Филипп, не совсем низкий человек, был тронут известием о том, что Ричард сидит в темнице; он уже выслушал часть доклада Гердена.
— Христе Боже наш! — восклицал он. — Такой великий государь — и сидит себе в оковах! И кто же? Брат мой Ричард! А видит Бог, как он мне ненавистен!
Он продолжал бормотать про себя. Граф подливал масла в огонь как умел;
— О, да и ненавидит же он вас, государь! Он ненавидит и меня, и всех нас.
— Да, и по мне, мы могли бы найти для этого достаточно поводов, если б их не было и без того довольно, — лукаво заметил Филипп. — Известно ли вам, что де Герден явился из Сирии в Пуату?
Граф не сказал ничего, хотя ему уже это было отлично известно.
Когда доложили о приезде мадам Элоизы, король вздрогнул, а граф побелел, как полотно.
— Мы можем принять ее милость, — проговорил Филипп и пошел к дверям навстречу сестре.
Элоиза вошла по-прежнему — задыхаясь, спотыкаясь, крадучись. Она стремительно опустилась на колени, чтобы поцеловать руку брата, затем встала и пристально посмотрела на Джона Мортена.
— Вы в поздний час, сестрица, посетили нас, — сказал король, — Вероятно, вас вынудили обстоятельства?
— Да, государь, вынудили! Я виделась с Жилем де Герденом. Король Ричард в заточении в Граце — его необходимо освободить.
— Но кто же это сделает, сестрица? Вы?
— Да, государь.
— Вы, мадам, становитесь истинной христианкой.
— Это необходимо для меня, государь! Я нанесла тяжкую обиду королю Ричарду — этого я не могу перенести спокойно.
— О, не торопись! — перебил ее Филипп. — Разве тебе самой не была нанесена обида?
— Да, была, но не мне, — возразила вся побелевшая девушка.
— Обида все-таки шла от его родных. Что же делать, если обидчик уж в могиле? Его кровные пусть отвечают за него.
Элоиза вздрогнула; и по той же причине вздрогнул еще один.
— Молю Бога, чтобы Он сжалился над ним в его смертный час! — воскликнула она. — За него, умирающего или мертвого, ответят его кровные…
— Вы говорите туманно, сестрица.
— Вся жизнь моя — туман.
— Сестрица! В лице вашем король Ричард оскорбил весь наш род.
— А я оскорбила род короля Ричарда, — возразила она.
— Это все, что вы имеете сказать, Элоиза?
— Нет, государь, не все! — ответила она, бросив язвительный, озлобленный взгляд на Мортена. — Но в настоящую минуту мне не нужно больше говорить ничего.
И в самом деле, больше ничего не было нужно: сдавленный крик вырвался из груди графа:
— О, Господи Иисусе! Государь, спасите мне брата! Какой он ни был негодяй, а выдержать не мог взгляда женщины: он вонзался в душу его, как меч. Король Филипп был поражен.
— И ты, ты? — воскликнул он.
Джон протянул руки к королю с криком:
— О, государь! Мадам права: я — дурной человек. Я должен вознаградить брата, он должен быть спасен! Король Филипп почесал в голове.
— Кто теперь бродит в потемках, как не я? — проговорил он. — С вами, Мортен, я поговорю сейчас. А вы, мадам, должны говорить яснее, — заговорил он горячо, обращаясь к сестре. — Что означает ваше усердие по поводу короля английского? Он — ваш кузен и мог быть вам супругом.
Элоиза отшатнулась от него, но Филипп грубо продолжал:
— Разве вы обязаны его благодарить за то, что он не женился на вас? Это, что ли, подгоняет вас? Она в недоумении посмотрела на него.
— Я обязана ему честью, Филипп, — медленно произнесла она. — Это — великий король!
— Великий король! Великий король! — передразнил ее брат. — Черт побери! Зато и негодяй великий! В нем нет ни капли правдивости, верности, благодарности, уважения к другим. Он меня ни в грош не ставит,
— Для него вы, конечно, ничто, — согласилась Элоиза.
— Мадам! Я — король Франции, я ваш брат и повелитель! Он — мой вассал, он обязан мне службой и нарушает ее. Он самовольно подписывает договоры и сочиняет войны. Он грозит мне и потешается надо мной: убивает слуг моих — и смеется! Мне не угодно, чтобы он издевался надо мной! Не будет покоя в этом королевстве, когда он явится здесь.
Король Филипп остановился, потом обратился к дрожащему товарищу:
— Что же касается вас, граф Мортен, я должен получить объяснение. Сестра моя любит своих врагов: это — христианская добродетель, но не ваша. Быть может, вы боитесь своих врагов, даже сидящих в клетке? Ведь так? Вы, граф, примостились себе в Аквитании. Думается, и в Анжу вы не безызвестны. Или вы, пожалуй, уже желаете, чтобы вас там не знали? Или вам там уж чересчур удобно? Признаюсь, я предпочел бы иметь именно вас своим соседом в этих краях. С вами я мог бы спеться. Окажите же мне повиновение, отвечайте!
— Государь! — заговорил граф, расставляя руки. — Мадам Элоиза все во мне перевернула: я — грешник, но я могу загладить грехи свои. Брат мой — мой повелитель, он милосердный государь…
— Пес! — только и вымолвил король Филипп и повернулся к нему спиной.
— Мадам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46