А я сирота, младшая в семье, бесприданница, жила у тетки-благодетельницы и уже дорого поплатилась за отказы ее кандидатам. Так неужели я должна была продать себя другому, а не ему, благодаря которому я могла стать ближе к вам?
ГАСТОН. На такие вопросы дает ответ специальный раздел в дамских журналах.
ВАЛЕНТИНА. Как только мы вернулись из свадебного путешествия, я стала вашей любовницей.
ГАСТОН. Мы все же немного подождали.
ВАЛЕНТИНА. Немного? Целых два месяца, два страшных месяца. Потом в нашем распоряжении было три полных года, потому что сразу же началась война и Жоржа призвали четвертого августа… А потом, семнадцать лет, Жак!.. (Кладет ладонь ему на руку.)
ГАСТОН (отшатывается). Я не Жак Рено.
ВАЛЕНТИНА. И все же… Дайте мне наглядеться хотя бы на призрак единственного человека, которого я любила. (Улыбается.) Ага, скривил губы! (Глядит ему в лицо, он смущен.) Значит, ничто во мне, ни взгляд, ни голос, ни… неужели ничто не находит даже слабого отзвука в вашем запасе прошлого?
ГАСТОН. Ничто.
ВАЛЕНТИНА. Не будьте же так жестоки, даже если ваш Дунай — Стикс! Поймите вы, как важно для любящей женщины после бесконечно долгой разлуки найти если не своего бывшего любовника, то хоть его призрак, подобный ему даже в пустяках, вплоть до манеры кривить губы.
ГАСТОН. Возможно, я призрак, с точностью воспроизводящий Жака Рено, но я не Жак Рено.
ВАЛЕНТИНА. Приглядитесь ко мне.
ГАСТОН. Я и приглядываюсь. Вы очаровательны, но увы! — я не Жак Рено.
ВАЛЕНТИНА. Итак, вы уверены, что я для вас ничто?
ГАСТОН. Ничто.
ВАЛЕНТИНА. Значит, к вам никогда не вернется память.
ГАСТОН. Я этого и сам, пожалуй, хочу. (Пауза; вдруг тревожно.) А почему ко мне никогда не вернется память?
ВАЛЕНТИНА. Потому что вы не помните даже тех, кого видели всего два года назад.
ГАСТОН. Два года?
ВАЛЕНТИНА. А белошвейка, белошвейка, заменявшая вашу приютскую…
ГАСТОН. Белошвейка? (Пауза. Потом вдруг.) А кто вам рассказал?
ВАЛЕНТИНА. Никто не рассказывал. Я заменила вашу белошвейку — надо сказать, что действовала я с одобрения свекрови, — для того, чтобы без помех общаться с вами. Посмотрите же на меня хорошенько, вы, человек без памяти…
ГАСТОН (взволнованный, невольно привлекает ее к себе). Так это вы белошвейка, которая работала у нас всего один день!
ВАЛЕНТИНА. Да, я.
ГАСТОН. Но ведь в тот день вы мне ничего не сказали?
ВАЛЕНТИНА. Я и не хотела ничего говорить вам заранее… Я надеялась, — видите, как я верю в силу любви — вашей любви, — что, овладев мною, вы обретете память….
ГАСТОН. Ну а потом?
ВАЛЕНТИНА. А потом, когда я собралась вам сказать, вспомните-ка, нас застигли…
ГАСТОН (улыбаясь при этом воспоминании). А-а, эконом!
ВАЛЕНТИНА (тоже улыбаясь). Да, эконом.
ГАСТОН. Но вы не кричали на всех углах, что узнали меня?
ВАЛЕНТИНА. Представьте, кричала, но то же самое кричали еще пятьдесят семейств.
ГАСТОН (с нервным смешком). И верно, а я-то, болван, забыл, что все меня узнают… Но это отнюдь не доказывает, что я Жак Рено.
ВАЛЕНТИНА. Однако ж вы вспомнили вашу белошвейку и огромную кучу простыней?
ГАСТОН. А как же, конечно, вспомнил. Если не считать болезни, память у меня прекрасная.
ВАЛЕНТИНА. Так обнимите же вашу белошвейку.
ГАСТОН (отталкивая ее). Подождем, пока не выяснится, кто я — Жак Рено или нет.
ВАЛЕНТИНА. А если окажется, что вы Жак Рено?
ГАСТОН. Если я окажусь Жаком Рено, ни за какие блага в миро я вас не обниму. Не желаю быть любовником жены брата.
ВАЛЕНТИНА. Но ведь вы уже были!..
ГАСТОН. Было это давно, и я столько натерпелся с той поры, что полностью искупил грехи своей юности.
ВАЛЕНТИНА (с торжествующим смешком). Как, вы забыли уже свою белошвейку?.. Если вы Жак Рено, то вы два года назад снова стали любовником жены брата. Вы, именно вы, а не какой-то безвестный молодой человек.
ГАСТОН. Я не Жак Рено!
ВАЛЕНТИНА. Послушай, Жак, хочешь не хочешь, а тебе придется расстаться с блаженной безмятежностью, подаренной тебе потерей памяти. Послушай, Жак, тебе придется принять себя. Вся наша жизнь с ее чудесной моралью и обожаемой нашей свободой, в конце концов, и заключается в том, чтобы принимать самих себя такими, какие мы есть… Эти восемнадцать лет, проведенные в приюте, то есть все то время, когда ты хранил себя в чистоте, это просто затянувшееся отрочество, второе отрочество, которому сегодня приходит конец. Ты вновь станешь взрослым мужчиной со всеми его обязанностями, слабостями, а также и радостями. Так прими же себя и прими меня, Жак.
ГАСТОН. Если меня к этому вынудит неопровержимое свидетельство, придется принять себя, но вас я никогда не приму!
ВАЛЕНТИНА. И все-таки, помимо твоей воли, это произошло уже два года назад!
ГАСТОН. Я никогда не отниму жены у своего брата.
ВАЛЕНТИНА. Хватит этих высокопарных слов! Став наконец мужчиной, ты сам убедишься, что ни одну из вставших перед тобой новых проблем нельзя решить с помощью ходячих истин… Ты уже взял меня у него. Но первый-то он отнял меня у тебя, просто потому, что раньше стал мужчиной.
ГАСТОН. Да не в одной вас дело… Я не так уж дорожу тем, что обирал пожилых дам, насиловал горничных…
ВАЛЕНТИНА. Каких горничных?
ГАСТОН. Еще одна деталь… Я не так уж дорожу тем, что поднял руку на родную мать, как, впрочем, и всеми прошлыми выходками моего отвратительного юного двойника.
ВАЛЕНТИНА. Как ты кричишь!.. Но, по-моему, ты почти сделал ЭТО ТОЛЬКО ЧТО…
ГАСТОН. Да, я сказал этой бессердечной старой даме, что я ее ненавижу, но эта старая дама не моя мать.
ВАЛЕНТИНА. Нет, мать, Жак! И именно поэтому ты имел с ней такое бурное объяснение. Ты и сам видишь, достаточно тебе пробыть хотя бы час бок о бок с персонажами своего прошлого, и ты уже бессознательно ведешь себя с ними, как раньше. Послушай, Жак, я сейчас пойду к себе во избежание твоего гнева. А через десять минут ты меня позовешь, ведь приступы твоей ярости страшны, но они продолжаются не больше десяти минут.
ГАСТОН. Откуда вам это известно? В конце концов, вы меня раздражаете. Все время стараетесь намекнуть, будто знаете меня лучше, чем я сам.
ВАЛЕНТИНА. Ну конечно же!.. Послушай, послушай-ка меня, Жак. Существует одно бесспорное доказательство, о котором я никому не смела ни разу сказать!..
ГАСТОН (отступает). Не верю!
ВАЛЕНТИНА (улыбается). Постой, я ведь еще ничего не сказала!
ГАСТОН (кричит). Не хочу вам верить, никому не хочу верить! Не желаю, чтобы со мной вообще говорили о моем прошлом.
ГЕРЦОГИНЯ врывается вихрем в комнату, за ней — мэтр ЮСПАР.
ВАЛЕНТИНА прячется в ванной комнате.
ГЕРЦОГИНЯ. Гастон, Гастон, это же ужасно! Только что явились какие-то люди. Орут, злятся, кричат, еще одно ваше семейство! Пришлось их принять. Они меня так оскорбляли! Только сейчас я поняла, что поступила как безумная, неосмотрительно нарушив распорядок, о котором мы сами же объявили через газеты… Эти люди считают, что их надули. Они, конечно, учинят скандал, будут обвинять нас во всех смертных грехах!..
ЮСПАР. Я более чем уверен, мадам, что никто не посмеет вас ни в чем заподозрить.
ГЕРЦОГИНЯ. Видно, вы не отдаете себе отчета, до какой степени их ослепили эти двести пятьдесят тысяч франков! Они твердят о фаворитизме, о нарушениях, чего доброго, они заявят, что наш малыш Альбер получил хороший куш от семьи, которую считает семьей Гастона!..
Входит МЕТРДОТЕЛЬ.
МЕТРДОТЕЛЬ. Ваша светлость, прошу меня извинить. Но там еще какие-то люди требуют мэтра Юспара или герцогиню.
ГЕРЦОГИНЯ. Как их фамилия?
МЕТРДОТЕЛЬ. Они дали мне карточку, но я не осмелился сразу вручить ее вашей светлости, учитывая, что это реклама фирмы. (С достоинством читает вслух.) «Масло, яйца, сыры. Фирма Бугран».
ГЕРЦОГИНЯ (листая свою записную книжку). Бугран, Бугран… Вы сказали Бугран? Да это молочница!
ЛАКЕЙ стучится в дверь и входит.
ЛАКЕЙ. Прошу прощения, но какой-то господин, вернее, просто человек, спрашивает герцогиню. Должен сказать, что я не решился впустить его в дом из-за его вида.
ГЕРЦОГИНЯ (листая записную книжку). Фамилия? Легропатр или Мэденсэль?
ЛАКЕЙ. Легропатр, ваша светлость.
ГЕРЦОГИНЯ. Легропатр — это фонарщик! Впустите его, и будьте с ним повежливее. Все они приехали одним поездом. Уверена, что сейчас явятся Мэденсэли. Я звонила в Пон-о-Брон. Попытаюсь их утихомирить! (Быстро выходит, за ней — мэтр Юспар и лакей.)
ГАСТОН (растерянно бормочет). У всех у вас доказательства, фотографии, подтверждающие сходство, воспоминания, бесспорные, как преступление… Я выслушиваю вас всех и чувствую, как за моей спиной возникает некий гибрид, содержащий в себе понемножку от каждого из ваших сыновей и ничего, ровно ничего от меня, потому что ваши сыновья ничем на меня не похожи. (Повторяет.) На меня… На меня… Вопреки всем вашим россказням, я существую… Вы только что говорили о том, что моя жизнь — эта блаженная безмятежность, даруемая потерей памяти… Вы просто шутите. Попробуйте-ка сами собрать воедино все добродетели, все пороки и взвалить их себе на спину…
ВАЛЕНТИНА вошла, едва только герцогиня скрылась.
ВАЛЕНТИНА. Твоя судьба будет куда легче, если ты выслушаешь меня. Только одну минуту, Жак. Я предлагаю тебе наследство, правда, несколько обременительное, зато ты с его помощью освободишься от всех прочих, и оно тебе покажется бесконечно легким. Ну что, будешь слушать?
ГАСТОН. Слушаю.
ВАЛЕНТИНА. Я тебя никогда не видела обнаженным, ведь верно? Так вот, я уверена, что у тебя на два сантиметра ниже лопатки есть небольшой шрам, который не обнаружили обследовавшие тебя врачи. Это след от укола шляпной булавки-вспомни дамскую моду пятнадцатого года! — это я сама, своими руками поцарапала тебя булавкой, когда решила, что ты мне изменяешь. (Уходит.)
ГАСТОН с минуту стоит в растерянности, потом начинает медленно снимать пиджак.
Занавес
Картина четвертая
Сцена представляет собой узкий коридорчик; ШОФЕР и ЛАКЕЙ, подставив стул к окошечку в двери, заглядывают в комнату Гастона.
ЛАКЕЙ. Господи! Штаны скидывает…
ШОФЕР (отталкивая его). Врешь? Видно, малый окончательно рехнулся! Что он делает-то? Блох, что ли, ловит? Постой-постой… На стул влез, глядится в каминное зеркало…
ЛАКЕЙ. Шутишь? Неужто на стул влез?
ШОФЕР. Я же говорю.
ЛАКЕЙ (отталкивает его). Дай посмотреть. Ах ты, черт! Спину разглядывает. Я же говорю, спятил. Так-так. Слезает. Видать, увидел то, что искал… Рубашку надевает. Сел… Ах ты, черт! Ну и ну!
ШОФЕР. А теперь что он делает?
ЛАКЕЙ (оборачивается, он потрясен). Ревет…
Занавес
Картина пятая
Комната Жака. Ставни закрыты, золотистый полумрак прорезают полосы света. Утро. ГАСТОН лежит на кровати, он спит. МЕТРДОТЕЛЬ и ЛАКЕЙ вносят в комнату чучела зверушек и наставляют их вокруг постели. ГЕРЦОГИНЯ и г-жа Рено руководят операцией из коридора. Сцена идет на шепоте, все передвигаются на цыпочках.
МЕТРДОТЕЛЬ. Их тоже ставить вокруг постели, ваша светлость?
ГЕРЦОГИНЯ. Да-да, вокруг постели… Чтобы, открыв глаза, он мог увидеть их всех разом.
Г-ЖА РЕНО. Ах, если бы вид этих зверьков вернул ему память!
ГЕРЦОГИНЯ. Это может его потрясти.
Г-ЖА РЕНО. Он так обожал их ловить! Карабкался по деревьям, забирался на головокружительную высоту и мазал клеем ветки.
ГЕРЦОГИНЯ (метрдотелю). Поставьте одного на подушку, ближе, ближе к лицу. На подушку, слышите, на подушку!
МЕТРДОТЕЛЬ. А ваша светлость не боится, что мсье испугается, откроет глаза, а под самым носом у него зверь сидит…
ГЕРЦОГИНЯ. Страх в данном случае целителен, друг мой… Именно целителен. (Г-же Рено.) О, не скрою, я вся горю от нетерпения, мадам! Хорошо, что мне удалось успокоить этих людей вчера вечером, я им сказала, что Юспар и наш малыш Альбер прибудут сегодня рано утром… Но как знать, удастся ли нам избавиться от них благополучно?..
ЛАКЕЙ (входя). Ваша светлость, семейства претендентов прибыли.
ГЕРЦОГИНЯ. Вот видите! Я же им велела в девять часов, а они явились без пяти девять. Этих людей ничем не проймешь.
Г-ЖА РЕНО. Куда вы их провели, Виктор?
ЛАКЕЙ. В большую гостиную, мадам.
ГЕРЦОГИНЯ. Их столько, сколько вчера? Чисто мужицкая затея являться всем миром, чтобы защищать свои права!
ЛАКЕЙ. Их стало больше, ваша светлость.
ГЕРЦОГИНЯ. Больше? То есть?
ЛАКЕЙ. Еще трое прибавилось, но они вместе, ваша светлость. Приличный с виду господин, мальчик и гувернантка.
ГЕРЦОГИНЯ. Гувернантка? Какая гувернантка?
ЛАКЕЙ. Англичанка, ваша светлость.
ГЕРЦОГИНЯ. Ах, это же Мэденсэли!.. Очаровательные, по-моему, люди. Английская линия, которая тоже требует Гастона… Как трогательно явиться из такой дали, чтобы найти своего близкого! Как по-вашему? Попросите, милый, этих людей подождать немного.
Г-ЖА РЕНО. Но эти люди, надеюсь, не отберут у нас Жака, выслушают его хотя бы?
ГЕРЦОГИНЯ. Не тревожьтесь. Эксперимент начался с вас, придется им, хотят они того или нет, подождать, пока мы не проведем его по всем правилам. Наш малыш Альбер обещал мне не уступать в этом вопросе. Но, с другой стороны, приходится вести себя дипломатично, чтобы избежать скандала, Г-жа Рено. По-моему, вы слегка преувеличиваете опасности этого скандала, мадам.
ГЕРЦОГИНЯ. Ошибаетесь, мадам! Я-то знаю, что левая пресса травит нашего малыша Альбера: у меня там есть свои соглядатаи. Они набросятся на клевету, как псы на падаль. Вы знаете, при всем своем желании, чтобы Гастон оказался членом вашей чудесной семьи, я все-таки не могу допустить скандала. Вы мать, а я прежде всего тетка. (Пожимает г-же Рено руку.) Но поверьте, и у меня тоже разрывается сердце от всего этого мучительного и прискорбного эксперимента.
Мимо проходит лакей, неся чучела белок.
(Провожает, его взглядом.) Какая прелесть эти беличьи шкурки! Как это вы не надумали сделать из них себе манто?
Г-ЖА РЕНО (растерянно). Не знаю…
ЛАКЕЙ. Слишком они маленькие.
МЕТРДОТЕЛЬ (подглядывает в двери спальни). Тише, мсье Гастон просыпается.
ГЕРЦОГИНЯ. Главное, не надо, чтобы он нас видел. (Метрдотелю.) Откройте ставни.
Обе скрываются. Комнату заливает яркий свет.
ГАСТОН (открывает глаза и видит что-то странное прямо у себя перед носом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9