Я ведь предстал в выгодном свете, а за это нельзя брать деньги. Мне всегда казалось, – смущенно продолжал Хамфри, – что меня в кафе… ну, только терпят. В тот вечер, когда я пришел на ужин – помните, вы там тоже были, – половина разговоров и шуток осталась за пределами моего понимания, как и карточная игра, поэтому я был рад показать, что способен кое на что.
– Вполне естественное чувство, – кивнул Плант, протягивая ему стакан.
– Да, я помню, увидев вас, заинтересовался, что вам там понадобилось… Не поймите меня превратно, но вы казались… выше остальных. Хэттон – простофиля, Эверетт – повеса, да и все мы никчемная публика. Вы там пришлись не ко двору.
– Точно не ко двору, но едва ли я оказался выше остальных, – улыбнулся Хамфри.
Последовала пауза, которая, однако, не выглядела неловкой. Минуты через две Хамфри заметил, что начало темнеть. Он поспешно допил бренди и поднялся, смущенно глядя на все еще лежащую на столе кучу монет. Плант отсчитал двадцать четыре шиллинга и протянул их ему.
– Берите, но я остаюсь чертовски вам обязанным.
– Я все верну сразу после Рождества.
– Не сомневаюсь. Всего хорошего, доктор Шедболт.
– Меня зовут Хамфри.
– Ну, тогда Хамфри. Мое имя вы знаете.
– До свидания, Плант, благодарю вас. Надеюсь, вы счастливо проведете Рождество. – Хамфри искренне произнес затасканную фразу. Плант выглядел слегка удивленным, как будто приближение Рождества застало его врасплох.
– Надеюсь, вы тоже, – вежливо ответил он. Хамфри спрятал деньги в карман и провел пальцами по лежащему там подарку для Летти, которому уже не грозила опасность.
Менее чем через час он уже был в доме миссис Нейлор с часами в руке. Она молча приняла их и осторожно положила на пол между двумя тростями с серебряными набалдашниками. Потом старуха, шагнув назад, принялась с удовлетворением обозревать лежащие предметы, как будто только что сделала последний штрих в замысловатом орнаменте.
– Я бы не советовал вам, миссис Нейлор, впредь расставаться с вещами, без которых вы не можете обойтись.
– Очень трудно оказаться бедной… особенно если раньше имела собственный экипаж.
Когда Хамфри вышел на улицу, нащупывая в кармане подарок для Летти, он подумал, что должен быть признателен старухе. Если бы она не дала ему часы, его желание сделать Летти подарок осталось бы смутным и неопределенным, возможно обратившись в ничто в результате финансовых затруднений. И безусловно, при иных обстоятельствах он никогда бы не осмелился купить такую дорогую вещь. К тому же эта история сблизила его с Плантом Дрисколлом, а это знакомство, возможно, окажется полезным, так как Плант на короткой ноге с Роуэнами. Таким образом, безумная старуха скорее помогла, чем повредила ему, и Хамфри искренне пожелал снова развести для нее огонь в камине.
Вечером накануне сочельника Хамфри подарил Летти ожерелье. Стены и балки потолка кафе украшали ветки падуба; атмосфера была теплой и дружественной. Оглядываясь по сторонам, Хамфри пожалел о том, что вокруг этого дома плодились мрачные слухи и подозрения.
Как и в другие вечера, Летти подошла принять его заказ. С того вечера, когда Хамфри поцеловал девушку, она держалась с ним сдержанно, глядела на него настороженно, словно боялась, что Хамфри проявит свои чувства на людях. Столь явное желание Летти не походить на Кэти и Сузи показалось ему хорошим признаком, свидетельствующим, что она не только не попала под влияние своего окружения, но даже противилась ему.
– У меня для вас маленький подарок к Рождеству. Завтра я еду домой, в деревню, поэтому больше не смогу повидать вас до праздника.
Он вынул из кармана сверток и вложил его в руку Летти.
Какие бы чувства ни испытывала девушка, они вмиг были смыты, как показалось Хамфри, волной чисто детской радости.
– О, благодарю вас! – воскликнула она.
– Как это мило. А то у Кэти и Сузи столько безделушек.
– Летти наклонилась вперед таким образом, что скамья заслонила ее от остальной части комнаты, и развернула бумагу. Увидев ожерелье, она вскрикнула от удовольствия и прикрыла вещицу ладонью, словно пряча ее.
– Какая прелесть! Вы не должны были делать мне такой дорогой подарок.
Хамфри пробормотал обычные протесты: мол, ожерелье недостаточно красиво для Летти, но он понимал, что подарок возымел успех, и радовался тому, как ловко сумел справиться с трудностями, связанными с его приобретением. Ужасный момент, когда миссис Нейлор обвинила его в краже, и почти столь же неприятная ситуация, когда он просил в долг у Планта, теперь казались ему пустяками в сравнении с искренней радостью Летти.
Вскоре он увидел, как Летти возле двери в кухню остановила свою кузину Кэти, показала ей ожерелье, и та глянула в его сторону с удивленной улыбкой. Некоторое время спустя Летти вернулась в зал, переодетая в свое детское голубое платье и с новым ожерельем на изящной шейке. Ее глаза блестели от удовольствия, и выглядела она такой красивой и хрупкой, что у Хамфри дрогнуло сердце. Мысль о том, что любой мужчина, даже самый грубый и примитивный, предпочел бы Летти любой из ее кузин, наполнила его душу ужасом и укрепила решимость побыстрее забрать девушку из этого места, где красота была столь опасной. Хамфри снова подумал о ферме Слипшу и просьбе, с которой собирался обратиться к матери.
Глава 12
Предвидя немалые трудности в разговоре с Хейгар, Хамфри не учел самую главную – найти подходящее время и место, чтобы завладеть вниманием матери.
Хейгар все еще была в лавке, когда Хамфри в сочельник приехал домой, а заперев, наконец, дверь за поздним покупателем, она направилась прямо в кухню готовить праздничный ужин, которым всегда приветствовала возвращение сына. К этому времени отец и оба брата Хамфри уже толклись в кухне – сняв грязные башмаки и вымыв руки, они теперь путались под ногами у двух младших сестер, мешая им накрывать на стол и украсить помещение зеленью. Рождество в Слипшу отмечали по-особенному торжественно, и даже Джозайя Шедболт, чья религия была весьма сурового и мрачного свойства, чувствовал, что в день рождения Господа радость позволительна. Поэтому бремя благочестия, лежащее на членах семьи во все остальные дни, требуя серьезности в поведении, регулярного посещения церкви, подавления женского тщеславия и мужской энергии, умеренности и прилежания во всем, временно становилось не таким тяжким, и Рождество, благодаря контрасту, казалось даже более веселым, чем в обычных домах. В честь праздника Джозайя воздерживался даже от демонстрации незаживающей душевной раны, нанесенной старшим сыном, решившимся покинуть ферму, и от воспоминаний о ссоре, потрясшей тогда семейство и непреодолимой пропастью пролегшей между мужем и женой.
В этом году все обстояло так же, как и всегда. Сыпались добродушные шутки в адрес Сэма, следующего по возрасту за Хамфри брата, который начал чинно прогуливаться с Агнес Карвер – добросовестной прихожанкой церкви, пользовавшейся расположением Джозайи. Сменяли друг друга сплетни о покупателях в лавке и новости о Мэри, которая в прошлом году сидела за родительским столом, а теперь, став женой и матерью, имеет свой дом и чудесного малыша.
Хамфри то и дело подкладывал себе кушанья, чтобы угодить матери, слушая других, но почти не участвуя в беседе. Возвращение домой даже в те далекие дни, когда он был еще школьником, вызывало у него двойственное чувство. Глубоко укоренившиеся старые связи со временем крепли – достаточно было посмотреть на лица братьев и сестер, чтобы разглядеть за внешними различиями удивительное сходство, свидетельствующее о кровном родстве. Но трещина в семейном здании, обязанная своим появлением непреклонному упорству Хейгар, отрезала Хамфри от его корней. Он даже не мог на равных участвовать в застольных разговорах: ибо, хотя многие его рассказы заинтересовали и позабавили бы остальных, негласно ему запрещалось упоминать о своей новой жизни, так как это напомнило бы по крайней мере двоим из присутствующих о давней ссоре.
Впрочем, боль от этих внутрисемейных ограничений успела притупиться в процессе предыдущих визитов Хамфри домой. Сегодня он ощущал куда более широкую пропасть, сознавая, что еще вчера пребывал в таком месте, на которое его отец призвал бы гнев Божий, даже если самые безобидные слухи о нем не соответствовали бы действительности, так как в кафе подавали то, что Джозайя именовал «опьяняющим зельем», а люди ходили туда для праздной болтовни, чтения фривольных статеек и курения табака. Тем не менее, Хамфри пришло в голову, что отец его отнесся бы к идее извлечь Летти из этого места с большим сочувствием, чем другие. Главное – уговорить Хейгар, а Джозайя едва ли стал бы сопротивляться. На ферме Летти пребывала бы в безопасности, пока Хамфри не смог бы жениться на ней. Только бы убедить мать…
После ужина Дебора – младшая сестра Хамфри, которой только исполнилось четырнадцать, – предложила поиграть в «поймай яблоко», и кухня стала свидетелем ежегодного зрелища: серьезный и мрачный Джозайя пытался в честь рождения Спасителя ухватить зубами одно из яблок, плавающих в кадке с водой. Но вскоре он спохватился, обрел обычное достоинство и стал читать своему семейству историю Вифлеема по старой потрепанной Библии. Сочельник миновал, а Хамфри так и не удалось остаться наедине с матерью.
Утром все, кроме Хейгар, должны были идти в церковь. По традиции женщины освобождались от посещения утренней службы. Воскресенья и Рождество были единственными днями, когда работающие мужчины могли насладиться полуденной пищей, поэтому по молчаливому сговору между мужчинами и Богом женщинам разрешалось проявлять свое благочестие на кухне. Но Хамфри, сыну богобоязненных родителей, надлежало следовать за отцом в церковь. Так происходило на протяжении всех предыдущих лет.
В это рождественское утро Хамфри испытывал мучительные сомнения. Наступило самое подходящее время для разговора с Хейгар. Рождественская атмосфера особенно этому благоприятствовала. Хамфри знал, что его мать обожает заниматься стряпней и во время приготовления рождественского гуся и пудинга пребывает в более мягком настроении, чем обычно. Но отказаться пойти в церковь значило оскорбить Джозайю, который в гневе мог заговорить о «языческом образе жизни» и дать понять, что, посещая школу и работая у доктора Коппарда, Хамфри мостит себе дорогу в ад. Моральные устои Слипшу были так строги, что Хамфри был готов согласиться с мнением отца. Но не следует забывать и то хорошее, напомнил он себе, что ему удалось сделать: облегченные боли, исцеленные раны, предотвращенные и излеченные недуги. Весь мир не мог вертеться вокруг строк, почерпнутых Джозайей Шедболтом из Ветхого Завета, однако, поразмыслив, Хамфри решил сопровождать отца в церковь. В конце концов, было важно заручиться отцовской благосклонностью до того, как ему удастся поговорить с матерью.
Хейгар сама предоставила ему эту возможность. Когда последний кусок пудинга был съеден, она, словно чувствуя безмолвный призыв своего первенца, сказала:
– Вымойте посуду, девочки, а я пойду прогуляться.
– И я с тобой, – поспешно заявил Хамфри.
– Вот и прекрасно. Мне хочется показать тебе мост, который соорудили мальчики между лугом Тага и нижним пастбищем.
Она поднялась наверх и вскоре спустилась, надев старые накидку и капор, которые Хамфри помнил с раннего детства. Он почувствовал угрызения совести. Ведь он стоил матери так много, а теперь собирался требовать еще большего, взывая к ее милосердию, и, хотя тайный страх перед ней и тот факт, что она держала будущее Летти в своих руках, уподоблял ее бастиону, который необходимо штурмовать, в действительности Хейгар была всего лишь деревенской женщиной, состарившейся от частых родов и тяжелой работы и хотевшей поговорить с любимым сыном. Казалось бессердечным лишать ее этих счастливых минут.
Она быстро вышла из дому, слегка сгорбившись и наклонив голову, словно прогулка праздничным рождественским днем была очередной рутинной обязанностью, которую нужно выполнить как можно быстрее и с наименьшей затратой физических сил. Выйдя со двора, Хейгар деловито осведомилась: «Ну, Хамфри, как твои дела?»
Ей хотелось взять сына за руку, прислониться к его плечу, ведь никого на свете она не любила больше, чем Хамфри. Однако стиль поведения Хейгар сложился еще в дни его детства и с тех пор соблюдался неукоснительно. Она считала непозволительными ласки вообще и какие-либо внешние признаки привязанности, а в результате лишилась трогательных проявлений любви, столь естественных между матерью и сыном. В то же время Хейгар предложила эту прогулку, желая побыть наедине с Хамфри, услышать его рассказы о жизни и работе и сохранить воспоминания об этом часе, которые послужат ей поддержкой вплоть до их следующей встречи.
Обо всем этом Хамфри не имел ни малейшего понятия. Терзаемый тревогой из-за предстоящего разговора о своей проблеме и необходимости просить о помощи эту внушающую робость женщину, он скупо поведал ей о своих успехах, скомкав рассказ, так как мост, которому, очевидно, было суждено стать поворотным пунктом в их прогулке, уже виднелся впереди. Хамфри постарался, чтобы его слова звучали оптимистично, отчасти из самолюбия, а отчасти из желания произвести благоприятное впечатление на мать, однако, говоря о выпускных экзаменах, предстоящих будущим летом, он чувствовал угрызения совести, так как в последнее время пренебрегал занятиями. Впрочем, когда Летти окажется в безопасности в Слипшу, он легко наверстает упущенное.
Они подошли к мосту, и Хамфри лестно отозвался об изобретательности и мастерстве его строителей. Ведь Сэм и Уилл также были сыновьями Хейгар, и вполне возможно, что для нее их успехи не менее важны, чем его. Хамфри искренне считал единственной целью их прогулки осмотр моста, не догадываясь, что это всего лишь предлог, придуманный его матерью, чтобы побыть наедине с сыном. Но в конце концов пространные похвалы Хамфри в адрес строителей моста иссякли, и, когда он умолк, Хейгар повернулась, очевидно намереваясь возвращаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25