Душевное смятение обуревало его четыре дня, сопротивление мало-помалу ослабевало, и за пять дней до Рождества Хамфри, спотыкаясь от смущения, явился к Сэббертону и заложил часы за двадцать четыре шиллинга.
Хамфри выбрал ожерелье – семь голубых эмалевых дисков с нарисованными на них цветами на серебряной цепочке. Хорошенькая вещица идеально подойдет Летти, решил он. Ожерелье стоило ровно двадцать четыре шиллинга, и он облегченно вздохнул, узнав, что в состоянии заплатить за него. Оставить ожерелье в магазине было бы для него крайне мучительно.
На следующее утро, когда Хамфри брился, прибыл посыльный от миссис Нейлор. Старуха, открыв окно, подозвала его и отправила за доктором Шедболтом. Хамфри поспешно стер мыло с лица, схватил пальто и вышел на морозный воздух, оставив нетронутым аппетитно пахнущий завтрак и думая о часах и той, которая их ему подарила. Мысли эти были безмятежными – учитывая не поддающееся подсчету число подобных вызовов за последние два года, он, безусловно, заслужил эти двадцать четыре шиллинга.
Однако неуравновешенный ум миссис Неилор направил события в неожиданное русло. Старуха приветствовала его словами:
– Вы должны принести их назад.
– Вы имеете в виду часы?
– Да-да, часы! – В ее голосе послышались слезливые нотки.
– Они принадлежали моему мужу. Он требует их назад. Вы не поверите, если я вам расскажу, что он мне наговорил. Я нашла все его вещи, но этого ему мало. Он желает получить свои часы.
Хамфри проследил за направлением ее дрожащей руки и увидел, что в захламленной комнате впервые воцарилось некое подобие порядка. Костюмы фасона пятидесятилетней давности, пальто, шляпы, галстуки и шарфы были разложены на полу, стульях и кровати. Восемь пар обуви строем маршировали к камину, полному золы. Рядом лежали охотничья фляга, хлыст и две трости с серебряными набалдашниками. На одном из стульев стояла коробка с бритвами, на другом лежали несколько помазков. Сваленные в изножье кровати парики походили на диковинное лохматое животное.
Старуха пронзительно завизжала. Окно, через которое она ранее окликнула мальчишку-посыльного, все еще оставалось открытым, и прежде, чем Хамфри успел шевельнуться, она высунула голову наружу и завопила:
– Меня ограбили! Ограбили!
– Миссис Нейлор, – взмолился Хамфри, бросившись к ней и пытаясь оттащить ее от окна, – вы перебудите всю улицу. Никто вас не грабил. Вы подарили мне часы, но я принесу их. Я сейчас же за ними пойду.
Однако возле окна уже собралась толпа любопытных, сквозь которую проталкивался аккуратно одетый мужчина респектабельного вида. Подойдя к окну, он посмотрел наверх, где Хамфри все еще старался успокоить миссис Нейлор, и чопорно осведомился:
– В чем дело, миссис Нейлор? Вы утверждаете, будто вас ограбили? Я всегда говорил, что рано или поздно это с вами случится, раз вы живете тут одна. Когда это произошло?
– Вчера! У меня украли часы моего мужа! Он ругает меня, говорит, что я забочусь только о своих вещах, а его – теряю! Что мне делать?
– Ну, самое главное – сообщить мне, так как я констебль. Сейчас я поднимусь к вам.
Шагнув назад, он подпрыгнул, уцепился руками за подоконник и подтянулся.
– Доброе утро, сэр, – поздоровался констебль, впервые заметив Хамфри.
– Это правда или ее очередной припадок безумия?
– И то и другое, – ответил раздосадованный Хамфри. Он предпочел рассказать все как было, прежде чем старуха наговорит невесть что.
– А я подумал, что ее и в самом деле ограбили. Говорят, у нее тут припрятана тысяча фунтов. Однажды ночью кто-нибудь вломится к ней в дом, а может, и ее саму заодно прикончит.
– Констебль усмехнулся без особого сочувствия.
– Ну, если так, мне тут нечего делать.
– Однако привычка во все вмешиваться не позволила ему уйти, и он повернулся к миссис Нейлор:
– Не поднимайте шума из-за ерунды. Ваши часы в целости и сохранности у доктора Шедболта, и он принесет их вам. Понятно?
– Я хочу получить их дотемна. Не желаю, чтобы Генри снова кричал на меня ночью. Да и самой мне нужно знать, сколько времени.
– Вы получите их во второй половине дня, миссис Нейлор, обещаю вам.
Старуха слегка успокоилась.
– Ну вот все и улажено, – промолвил констебль таким тоном, будто он один разрешил сложнейшую проблему.
Простившись с Хамфри, он перелез через подоконник и спрыгнул на дорогу.
– Закройте окно! – завопила миссис Нейлор. Когда Хамфри не без труда закрыл и запер окно, она вспомнила о часах.
– Обязательно принесите их дотемна, слышите?
Хамфри повторил свое обещание и вышел из дома, охваченный волнением и сгорая от стыда. В тот момент он представлял себе только два возможных выхода из положения, и оба внушали ему отвращение. Можно было одолжить у доктора Коппарда двадцать четыре шиллинга или отнести ожерелье в магазин и попросить вернуть деньги. Разумеется, продавец может отказать, и все кончится очередным конфузом. А если попросить взаймы у доктора Коппарда, то старик непременно свяжет это с Летти. После четырех лет, в течение которых Хамфри удавалось сохранять финансовую независимость, не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться о причине внезапной перемены.
Все утро Хамфри мучительно пытался сделать выбор между продавцом и доктором Коппардом. Он уже склонился было к первому варианту и ощущал сожаление, что не сможет сделать Летти такой прекрасный подарок, когда внезапно вспомнил о Планте Дрисколле. Не то чтобы занять у него деньги слишком легко, особенно после отказа Хамфри от гонорара за медицинские услуги, но, если сделать это удастся, Летти получит ожерелье, а доктор Коппард не станет брюзжать попусту. Чем дальше Хамфри обдумывал этот вариант, тем более предпочтительным он ему казался.
Хамфри не знал, где живет Плант и кто он такой. Осторожные расспросы неожиданно появившегося пациента позволили ему сделать вывод, что он, очевидно, единственный человек в городе, кто ничего не знает о Дрисколле. То же самое сказал ему и старый Даффл, склонившись над своей ступкой и пестиком:
– Неужели вы ничего не знаете о Дрисколле? Впрочем у старого доктора свои лошади. Так вот, Дрисколл держит конюшню у дороги на Форнем за развилкой.
Дела у него идут скверно – людям незачем тащиться целую милю, чтобы нанять лошадь. Тем не менее Дрисколл на житье не жалуется и даже разводит лошадей. А почему вы спрашиваете?
Хамфри ожидал этого вопроса и заранее приготовил ответ:
– Я подумывал нанять лошадь, чтобы съездить домой на Рождество, и кто-то сказал мне, будто у Дрисколла лошади дешевле, чем у Хьюитта. А я никогда о нем не слышал. Благодарю вас. Пожалуй, я обращусь к нему.
– Сомневаюсь, что лошади у него дешевле. Никогда об этом не слыхал. Хотя, возможно, они лучше, чем у Хьюитта. Наверное, тот, с кем вы говорили, имел в виду именно это.
Глава 11
У развилки начиналась высокая стена с массивными коваными воротами. Они были заперты, а через ажурные переплетения виднелась заросшая травой дорожка, едва отличимая от окаймлявшей ее лужайки. В некотором отдалении от дорожки находились еще одни ворота, на сей раз открытые. Они выходили во двор, окруженный конюшнями. За ними возвышалась задняя неокрашенная стена дома; на окнах отсутствовали занавески, ни одна из многочисленных труб не дымилась. Хамфри миновал ворота и вылез из двуколки. Место казалось абсолютно нежилым. Обнаружив заднюю дверь, Хамфри дернул шнур звонка. Некоторое время ничего не происходило, и Хамфри подумал, что если бы он срочно нуждался в лошади, то подобный прием не побудил бы его обратиться к Дрисколлу снова. Упав духом, он сунул руку в карман, где лежал подарок для Летти, все еще в магазинной обертке. Зимние дни были коротки, и если Дрисколла нет дома, то остается только поспешить в магазин и обменять подарок Летти на жалкие двадцать четыре шиллинга. Хамфри не осмеливался задержаться с возвращением часов миссис Нейлор до темноты. Она поднимет шум на всю улицу, и дело окончится скандалом и позором. Доктор Коппард никогда не простил бы ученику столь непрофессионального поведения.
Хамфри еще раз дернул шнур и уже собирался уйти, когда дверь открылась и на пороге появился человек, к которому он пришел. Волосы Плант зачесал назад, а поверх рубашки на плечи набросил халат. Раненая рука все еще держалась на перевязи, сделанной Хамфри и выглядевшей теперь весьма неопрятно. Лицо Планта было сонным и весьма неприветливым, и Хамфри пожалел, что дверь не осталась закрытой. Возможно, с продавцом было бы гораздо легче иметь дело.
Но выражение лица Планта тотчас же изменилось, как только он узнал Хамфри. На нем отразилось радостное удивление.
– Хэлло! Вы как раз тот парень, которого я хотел бы видеть. Входите. Правда, в доме беспорядок, но я живу один, а с этим… – он указал на свое перевязанное запястье, – сами понимаете…
– Это не профессиональный визит, – сообщил Хамфри, не желая, чтобы его неверно поняли. – Я пришел просить вас кое о чем.
Лицо Планта Дрисколла затуманилось. Хамфри вспомнил о мертвеце с изрезанными руками и о своих подозрениях.
– Об очень большой услуге, – добавил он.
– Тогда мы квиты. Я тоже хочу попросить вас об услуге. Не поможете ли вы мне переодеть рубашку?
– Конечно. Вас беспокоит запястье? Вы должны были послать за мной. Летти знает, где меня найти.
– О, запястье в полном порядке. Но я не решаюсь снять повязку – боюсь потревожить чертову рану, а в связи с этим не могу ни надеть куртку, ни снять рубашку. Бог с ней, с курткой, но грязное белье я ненавижу больше всего на свете. А вы?
Хамфри осознал, что на подобные вещи никогда не обращал особого внимания. Всю жизнь он менял рубашки в определенный день, а их состояние не имело для него никакого значения. Чувство, которое собеседник вложил в слово «ненавижу», смутило Хамфри, и он твердо решил уделять в будущем большее внимание одежде.
– Дело в том, – сказал Хамфри, – что я прошу одолжить мне двадцать четыре шиллинга. Если вы не можете или не хотите этого сделать, я поспешу назад в город и постараюсь раздобыть деньги где-нибудь еще. А если можете, то я обещаю вернуть долг сразу же после Рождества… И конечно же я помогу вам переодеться. Извините, что побеспокоил вас, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто моя просьба как-то связана с тем, что я сделал для вас в тот вечер. Просто я здесь мало кого знаю, а мне срочно нужны двадцать четыре шиллинга.
– Разумеется, приятель, вы можете взять столько, сколько хотите. Помимо того, чем я вам обязан, я бы заплатил вдвое за возможность сменить рубашку. Не смотрите на меня с таким недоверием. Попробовали бы вы носить четыре дня грязную рубашку! Вот…
– Он сунул в карман свободную руку, извлек горсть золотых и серебряных монет и бросил их на стол.
– Берите, сколько надо, а потом развяжите меня и помогите переодеться. По правде говоря, я пришел в ужас, когда рана снова начала кровоточить. Если же это случится еще раз, то мне конец. Терпеть не могу кровь, особенно свою собственную.
Хамфри начал снимать перевязь.
– Полагаю, с моей стороны было оплошностью отпустить вас в таком состоянии. Но Летти и миссис Роуэн, как я понял, хотели все сохранить в тайне, и я не стал навязываться. Я подумал, что в случае нужды вы сможете послать за врачом, и лишь гораздо позже узнал, где вы живете.
– Летти… Это новенькая племянница с красивыми глазками, – заметил Плант, игнорируя остальную часть монолога Хамфри.
– Уф! – Он осторожно выпрямил руку.
– Какое облегчение. Господи, да она совсем затекла. Это ведь не на всю жизнь?
– Конечно нет. Я наложу чистую повязку, поменьше, и вы сможете переодевать рубашку, когда пожелаете. Вреда это не причинит. Вам следует некоторое время подержать руку на перевязи, чтобы уберечь ее от случайных ударов. Рана заживает хорошо, а если учесть, в какой спешке я ее обрабатывал, то даже очень хорошо.
– Такой умный парень, как вы, не должен испытывать недостатка в деньгах. В тот вечер вы могли заявить мне, как разбойник: «Кошелек или жизнь», и я был бы вынужден заплатить.
Плант разразился хохотом, не позволявшим счесть его слова оскорбительными. Сгибая и разгибая руку, он подошел к шкафу возле камина и открыл дверцу. Внутри Хамфри увидел несколько аккуратно развешанных костюмов, полки с чистым бельем, а внизу ряд начищенной до блеска обуви. Наблюдая за тем, как Плант снимает грязную рубашку и надевает чистую, Хамфри осознал, что последние четыре года был лишен компании молодых людей, своих сверстников. Он никогда не ощущал этого до встречи с Летти, будучи слишком занятым и считая свою жизнь достаточно насыщенной. Но зрелище худощавой, мускулистой спины Планта оживило ностальгические воспоминания о школьных днях, о друзьях, с которыми можно было обмениваться секретами и шутками, не думая об ответственности и хороших манерах. Хамфри уже второй раз испытывал к Планту Дрисколлу дружеские чувства: как было бы хорошо пользоваться доверием Планта, а в ответ рассказать ему о Летти и спросить его мнение о семействе Роуэн!
– Вот так-то лучше, – удовлетворенно произнес Плант. – Теперь я даже не чувствую щетины на лице. Вообще-то я побрился, хотя это чертовски трудно делать одной рукой, но в грязной рубашке все равно ощущал себя небритым и вшивым. – Он с отвращением подобрал старую рубашку и швырнул ее в угол.
– Еще раз спасибо. А теперь давайте выпьем.
Плант достал бутылку бренди и два стакана. Стол был захламлен, и после безуспешных попыток освободить место он указал на разбросанные деньги:
– Так сколько вам нужно? – Его манера разговаривать и жест, которым он пытался отодвинуть монеты, свидетельствовали о полном отрицании их ценности, словно это были не деньги, а пуговицы или овсяная крупа.
– Двадцать четыре шиллинга. Верну после Рождества.
– Да, я понял. И это все? Берите больше – сейчас у меня полно денег. Вы ведь могли предъявить мне счет в тот момент, когда я был без гроша.
– О, я бы так не поступил.
– Почему?
– Потому что, говоря откровенно, в тот вечер я искренне наслаждался, занимаясь вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25