Внезапно Арману перестало казаться, что его мать ждет ребенка.
Какая участь ожидает маман и девчонок, если немцы захватят Канаду?
И снова, хотя Арман смотрел на мужчин, собравшихся вокруг длинного стола в "Рыбаре", он видел столовую в их доме. Еще нет девяти, за столом сидит маман с девочками. Она штопает одежду, а две его старшие сестры, Аурелия и Иветта, подрубают простыни, которые принесет с собой в новый дом Аурелия после того, как обвенчается с Омером Кормье. Адриенна, третья по старшинству, вышивает; иголка так и мелькает в ее руках, выныривая то с одной, то с другой стороны белоснежной ткани, натянутой внутри деревянного обруча. Адриена украшает розовыми цветами наволочки, которые тоже достанутся Аурелии. Две младшие сестренки, все их называют крошками, склонились над учебниками. У Армана защемило в груди, когда он представил себе восьмилетнюю Мишель и Марию, которой только недавно исполнилось семь.
Разговор продолжался, стаканы и кружки мелькали чаще и чаще, а в мозгу Армана роились обрывки фраз.
Свиньи. Ее изнасиловали, когда ей было только семь... Так, кажется, сказал Луи? Семь лет, и ее изнасиловал немец? Нет. Не может быть. Или - на восьмом месяце?
Маман!
Арман внезапно вскочил, опрокинув свой стакан и едва не свалив стол.
- В чем дело? - рявкнул Альсид.
- Я хочу пойти домой, - сказал Арман.
- Так уходи, - велел отец. - Только пойдешь один, потому что мы должны еще посидеть здесь.
Он отвернулся и возобновил беседу с Луи и Зенофилем, даже не проводив взглядом Армана, который зашагал к двери.
Из Сент-Терезы к ферме Бержеронов вела узкая и извилистая дорога, которая этим вечером показалась Арману бесконечной. Было душно, жара не спала, несмотря на яркую полную луну над головой; ноги плохо слушались Армана, он то и дело спотыкался.
Должно быть, вино сказывается, подумал Арман. Никогда прежде ему не казалось, что он продирается через высокую, доходящую до пояса траву, в то время как на самом деле он шел посреди дороги. Никогда прежде он не вдыхал аромата цветущих яблонь, в то время как яблони были усыпаны спелыми плодами, и никогда не слышал заливистого звона рождественских колокольчиков знойным августом. Арман попытался бежать, но ватные ноги не слушались. Все тело вдруг отяжелело, и Арману захотелось лишь одного - прилечь где-нибудь и забыться, ни о чем не думать и ничего не чувствовать.
Вдали заблестели огоньки, и Арман понял, что приближается к ферме Жана Дюплесси. Ничего, нужно только пройти ферму, а там он приляжет прямо в поле. Хотя бы на несколько минут, пока не схлынет эта непонятная тяжесть. Арман заметил свет в одном из окон на втором этаже усадьбы Дюплесси. Свет пробивался из окна спальни Сесилии Дюплесси. Интересно, что она делает, подумал Арман. Должно быть, готовится ко сну. Расчесывает перед зеркалом длинные черные волосы, а сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивают маленькие розовые сосочки.
Арман громко расхохотался, а потом, когда усадьба осталась позади, сошел с дороги, бросился ничком на землю и захохотал еще громче.
И Бержероны и Дюплесси уже как-то привыкли, что Арман ухаживает за Сесилией, и ожидали, что, после того как сыграют свадьбы его старшие братья, обвенчаются и Арман с Сесилией.
Вот потеха, думал Арман, перевернувшись на спину и разглядывая переливающееся небо. Маман, папа, братья, мистер и миссис Дюплесси, да и все в Сент-Терезе свято убеждены, что Сесилия настоящий ангел во плоти. И куда они все смотрят? Арман раскусил ее с первого взгляда.
Глаза у Сесилии Дюплесси были такие же черные, как и волосы, а нежная белоснежная кожа почему-то напоминала Арману взбитые сливки, которыми мама украшала свежевыпеченные хрустящие лимонные пирожки. Ростом Сесилия не вышла, в отличие от девушек из семьи Бержеронов. Ее макушка едва доставала Арману до подмышки. Несмотря на ангельскую внешность и девственность Сесилия обязалась сохранить девственность до первой брачной ночи, Сесилия, будь на то ее воля, давно бы покончила с невинностью. Маленькая Сесилия Дюплесси не только сама сгорала от желания, но и любила дразнить мужчин. Если она не образумится и не научится вести себя осторожнее, в один прекрасный день ее непременно изнасилуют. Бог свидетель - Арман сам несколько раз едва-едва удержался.
Арман сел, но небо вдруг угрожающе качнулось, и ему пришлось упереться в землю обеими руками, чтобы не упасть.
Если Сесилия не образумится, а немцы войдут в Канаду...
Арман отбросил тревожные мысли и снова осторожно улегся на спину.
Но мысли о Сесилии не покидали его. Арман вспоминал, как она поглядывала на него краешком глаза, как розовела ее кожа, когда они отплясывали кадриль. Он вспоминал, как обнимал ее за тонкую талию, как его рука незаметно кралась вверх, пока не прикасалась к ее груди, а Сесилия делала вид, что не замечает.
Да, Сесилия - настоящая бесовка, огненная, страстная. В промежутке между танцами ничего не стоило вывести ее из ратуши и увлечь на душистую лужайку, где можно блыо делать с ней все, что душе угодно.
Арман вдруг ясно увидел, как Сесилия лежит на траве, но только рядом с ней почему-то не он. Не Арман. Рядом с ней незнакомец. Немецкий офицер в черном мундире с золотыми галунами и нашивками, рыжеволосый, с золотистой кожей, с длинными тонкими руками. Арман не выдержал. Он подавился и его жестоко вырвало, но даже лежа в холодном липком поту, он не мог избавиться от сладостных видений о Сесилии.
Вот ее маленький жаркий язычок, словно змейка кружит у него во рту, и только пылкими глубокими поцелуями Арман пытается заглушить громкие страстные возгласы. Арман прекрасно изучил, что они означают, и отчего они зарождаются.
Нужно долго, порой мучительно долго целовать Сесилию, перебирая руками ее пышные, черные как смоль волосы, и тянуть, сильно тянуть за них, чтобы Сесилия начала хныкать и поскуливать. Лишь тогда она позволяла Арману расстегнуть корсаж и высвободить тугие груди. Она вскрикивала, не переставая:
- Сильнее! Целуй сильнее! Теперь руками! Оо-о, не останавливайся!
Сесилия обожала, когда Арман ласкал ее мягкий, округлый животик. Она наслаждалась, когда язык Армана проникал в пупочную впадинку, когда Арман любовно покусывал нежную кожу, медленно пробираясь ниже и ниже.
- Не останавливайся! Прошу тебя, не останавливайся! Еще!
И вдруг:
- Хватит! Ты меня слышишь? Прекрати немедленно! Поди прочь!
О, как белеют ее руки в лунном свете, когда Сесилия поправляет растрепавшиеся волосы. Как блестят в отраженном свете ее зубки, когда бесстыдница заливисто хохочет. А потом говорит:
- Пора возвращаться на танцы.
А вдруг этот мужчина, что с ней, и в самом деле не Арман? Что, если это и вправду немецкий офицер, который вовсе не хочет возвращаться на танцы? Вот он швырнул Сесилию оземь, грубо раздвинул твердым коленом ее ножки, так что Сесилия уже больше не смеется. Ей не до смеха. Она, наверное, пронзительно кричит, но никто не слышит. Вот немец резко, одним толчком проник в нее, чаще и чаще, быстрее и быстрее припадает к ней, рыча от удовольствия, а поля обагряются кровью...
Арман перевернулся на живот, чтобы отогнать видение, и зажал уши, чтобы не слышать криков, но чресла его тесно придавились к теплой земле, и видение вновь оживает.
Туда-обратно, туда-обратно, вниз-вверх, быстрее и быстрее.
В голове застучало, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Туда-обратно... Быстрее... Еще секунда - и откуда-то, словно со стороны Арман услышал хриплый протяжный стон. Свой. Все кончено. Он уснул, как был - в горячей влажности погасшей страсти.
Час спустя его заметил отец, который сидел на облучке фургона.
- Черт побери, - обратился он к Зенофилю, - мне не показалось, что он настолько пьян.
Эдуард и остальные братья загоготали.
- Ладно, как-никак, сегодня был его день рождения.
Армана подняли, положили в фургон, но он даже не пошевелился.
- Нужно бы хоть умыть его немного, прежде чем заносить в дом, предложил Кристиан.
- Он облевал весь костюм, - заметил Пьер. - Маман упадет в обморок.
- Да ну его к дьяволу, - отмахнулся Жак. - Я сам еле на ногах держусь, чтобы еще счищать с кого-то блевотину.
Тем не менее, не доезжая до дома, они остановились возле насоса и попытались умыть и почистить Армана. Арман очнулся, открыл глаза, а Антуан, заметив это начал трясти его.
- Бога ради, Арман, очнись и приди в себя, - уговаривал Антуан. - Ты же не хочешь, чтобы маман увидела тебя в таком виде?
Армана тихонечко, стараясь не шуметь, затащили в дом, но - ничего не вышло. Берта сидела на кухне и, заслышав шаги, тут же зажгла лампу.
- Посмотрите, на кого вы похожи! - в сердцах крикнула она. Нализались в стельку, а Арман вообще мертвецки пьян. Неужели вам не стыдно?
Арман только догадывался, что маман недовольна. И еще он понял, что находится у себя дома, только почему-то на кухне.
И очень хорошо. Значит, немцы еще не захватили Канаду, подумал он.
- Маман, - позвал он. - Маман!
- Ты посмотри на себя, Арман, - обратилась к нему мать. - Ты хуже свиньи в хлеву.
- Маман, - снова позвал он. - Маман, ты скоро родишь ребенка?
Берта выпрямилась, привстала на цыпочки и залепила ему звонкую пощечину.
- Марш в постель, гадкий мальчишка! - сердито велела она.
Альсид пожал плечами.
- Да, он и впрямь уклюкался в дупель, - пробормотал он. - Давай, Эдуард, помоги отнести его.
На следующее утро, впервые в жизни Арман на цыпочках прокрался к буфету в столовой и выпил натощак стакан вина. Тошнота почти сразу улеглась, голова прояснилась и дрожь унялась, но тяжелое настроение не проходило. Арману пришлось сделать над собой усилие, чтобы выйти в поле и проработать весь день бок о бок с братьями, да еще и улыбаться в ответ на поддразнивания.
- Что же стряслось, братишка? - спрашивал Эдуард. - Видимо, ты еще мал, чтобы слушать разговоры взрослых в "Рыбаре".
- Кишка тонка, да, братец? Перебрал горькой.
- Что-то ты сегодня малость бледноват, Арман? Неужто тебе нехорошо?
- В чем дело, малыш? Грипп, что ли, подхватил?
Когда все возвращались домой обедать, Альсид так шлепнул его по спине, что Арману показалось, голова сейчас отвалится и покатится по земле.
- Мать до сих пор обижена за твою вчерашнюю выходку, - сказал Альсид. Я бы на твоем месте извинился перед ней, прежде чем сесть за стол.
- О чем ты говоришь? - встрепенулся Арман.
- А разве ты сам не помнишь?
- А что я должен помнить?
Альсид расхохотался и еще раз от души треснул Армана по спине.
- Пожалуй, впредь пусть лучше за тебя пьют братья, - предложил Альсид. - Значит, ты и вправду был вчера пьянее, чем я думал. Ты проявил излишнее беспокойство по поводу маман.
- Да?
Альсид ткнул его под ребра.
- Маман вовсе не на сносях, - ухмыльнулся он. - И, слава Богу, пока не собирается.
Арман пришел в ужас.
- Неужто я ее об этом спросил? - пролепетал он. - Прямо в глаза?
- Да, парень, - покачал головой отец. - Именно так ты и сделал. Так что, давай, иди и помирись с ней, если хочешь, чтобы все было в порядке. Эх, сейчас холодного пивка попьем! Как мне его не хватает.
Ты даже не представляешь, насколько ты прав, папа, подумал Арман, когда они входили в дом.
Два дня спустя Омер Кормье приехал навестить Аурелию и привез свежие новости. Англия вступила в войну с Германией.
- Франция, Англия, Италия, все как с цепи сорвались, - сплюнул Зенофиль. - Весь мир взбесился. Когда это кончится?
Все это время Армана преследовали видения. Он грезил наяву. Копаясь в черной земле, он видел кровь, а глядя на братьев, могучих и пышащих здоровьем, он видел окровавленные трупы. Глядя на мать и сестру, раскладывающих еду по тарелкам или вышивающих, он видел как они лежат, раскинув ноги, под немецкими офицерами в форменных мундирах - их рты раскрыты в беззвучном крике. По ночам его мучили кошмары, от которых Арман просыпался с головной болью и в холодном поту, больной и измученный. Впервые в жизни Арману Бержерону стало страшно, и ему понадобилась неделя, прежде чем он осознал, что должен сделать.
На следующую ночь, чуть позже полуночи он взял все свои сбережения и ушел из дома. Всю ночь и часть утра он шел, не останавливаясь, пока не добрался до города Сен-Жан Баптист, где сел на поезд, следующий в Монреаль.
В четыре часа дня он уже принес присягу на верность британской армии и лишь тогда сел писать письмо матери.
Он признался, что соврал вербовщику про свой возраст, но приписал, что надеется, Берта поймет причину его побега и не станет судить слишком строго.
"Если немцы высадятся в Канаде, - писал Арман, - им теперь придется убить меня, прежде чем хоть один волос упадет с твоей головы и хоть один из этих гадов прикоснется к моей сестре".
Отправив письмо, Арман воспрял духом и почувствовал себя легко впервые с той минуты, как дедушка возвестил о вступлении Франции в войну с Германией.
Теперь он тоже причастен к войне. Он стал частичкой общей силы Франции и Англии. Ему выдадут стальную каску, мундир и ружье, и он уложит первого встречного немца, когда тот даже не заподозрит о грозящей ему опасности. Ничего сложного тут нет, подумал Арман, не труднее, чем подстрелить оленя. От него потребуется только выдержка, умение бесшумно подползти к жертве, а потом: бах-бах! Фрицы будут дохнуть как мухи. Война быстро закончится, и Арман возвратится домой героем, увешанным медалями. Вот тогда он гордо прошагает к дому Жана Дюплесси и громко скажет, что пришел за Сесилией. Они поженятся и ему больше не придется сносить унижения и издевательства, а потом он выстроит новый дом на земле, которую ему обещал отец.
Много лет спустя Арман вспоминал, как он мечтал в тот день, когда записался добровольцем в армию. Британская армия сыграла с ним злую шутку. Уже в тренировочном лагере врач определил, что у Армана проколота барабанная перепонка, да и зрение не соответствует норме. Его отправили в школу, потом определили пекарем, и ближе всего к немцам Арман находился во Франции, когда выпекал хлеб в одном из госпиталей далеко-далеко от линии фронта.
Арман Бержерон так и не вернулся в Канаду фронтовиком-героем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35