Они показывали крайне неблагоприятный прогноз.
– Послушайте, разумеется, в медицине я не понимаю ничего. Но если симптомы вам о чем-то говорили, вы могли построить прогноз, значит, вы могли хотя бы догадываться, что явилось причиной болезни молодого Соболева. – Сердюков вперил в собеседника свой пронизывающий взор.
– Гадания – это не по части медицины. Это колдовство, магия, – пожал плечами его собеседник.
– Вот, вот, вот! Колдовство! Именно это мне и нужно! Вы известны тем, что варили свои снадобья бог знает из чего. Как знать, может неизвестным образом вы и сгубили Петра Викентьевича, с помощью своих непонятных лекарств, которые вероятно можно применить как на пользу, так и во вред, а?
– Зачем, зачем мне изводить безобидного юношу, который даже дурного слова мне не сказал, всегда деликатный, всегда приветливый. Зачем? Зачем мне доставлять горе его отцу, который, приютил меня в своем доме, искреннее пытался помочь мне снова наладить мою беспутную жизнь? И ведь это уже почти случилось, если бы ваши молодцы не ухватили меня на краю трапа!
Северов говорил почти без эмоций, даже чуть отвернувшись от следователя, глядя в окно. Его интонация, обреченная поза, сутулые плечи, все свидетельствовало о том, что он не будет яростно защищаться, но и не будет помогать искать преступника.
– Что было в ответной телеграмме, которую вы послали Соболеву?
– К великому сожалению, я вынужден был написать правду, правду о том, что не в состоянии помочь Петру.
– Так все же, что, по вашему мнению, могло стать причиной болезни?
Северов долго молчал, так долго, что Сердюков решил, он больше не собирается отвечать.
– Послушайте, доктор, я понимаю, что ваша непростая жизнь многое изменила в представлении об окружающем мире, об отношениях людей. Но мне почему-то кажется, что в вас не изменилось главное. Отношение к своему долгу, долгу врача, который должен всегда помнить об интересах пациента, пусть даже и мертвого!
Сердюкову показалось, что тень сомнения промелькнула на лице Северова.
– Послушайте, я не хочу вас пугать, – продолжал следователь, – но вы должны понимать, что можете оказаться подозреваемым в убийстве или соучастником.
– Вы правильно подметили, господин полицейский, что я еще не утратил человеческого облика, хотя в одно время жил и среди зверей и среди людей, которые сродни зверям. Я клянусь вам… А, впрочем, к чему это все… Все клятвы – фарс! – он опять обреченно махнул рукой. – Я не убивал молодого Соболева и не помогал никому убивать его…
– Но кто-то, быть может, воспользовался вашими препаратами? – воскликнул Сердюков, и в глазах его полыхнул огонь.
– Может быть, – с расстановкой произнес Северов.
– Какими? Ведь вы наверняка думали обо этом, ведь думали же? – следователь навис над сидевшим собеседником, словно цапля над лягушкой.
– Я сейчас затрудняюсь сказать вам. Позже. Мне необходимо еще раз свериться со своими записями и каталогами. – Северов с опаской попытался отодвинуться от полицейского.
– Что ж, мы вместе отправимся на дачу к Соболеву, и там вы сверитесь, все обдумаете и расскажете мне о своих выводах. – Сердюков вернулся за стол.
– Могу ли я видеть господина профессора, чтобы выразить ему свое глубочайшее соболезнование? – тихо и по-прежнему безучастно спросил Северов.
– Я извещу Соболева о вашем приезде и желании его навестить. Он болен, и, думаю, не рад будет вас видеть, коли вы ему не помогли.
– Может, и так, – Северов вздохнул и снова уставился в окно, словно весь этот разговор его не трогал.
Через несколько дней нанятый экипаж, в котором поместились Сердюков, Северов и еще двое полицейских, остановился у опустевшей дачи. Пышный сад встретил гостей радостным шумом ветвей. Еще цвели последние цветы, а деревья медленно меняли зеленый наряд на разноцветный. В такую пору многие еще живут по дачам, хотя и ночи уже холодные, и в доме стыло, приходится топить печь. Но уж больно чудная пора! Прекрасное увядание, как дамочка годов эдак в сорок пять!
Сердюков вздохнул свежий воздух, и легкие его тотчас же наполнились ароматом сена, пожухлой листвы, догорающей астры. В угаре городской жизни он иногда не видел, как лето сменяет осень, приходит зима, подступает весна и снова лето. Служба, служба, каждый день, изо дня в день. Жизнь летела мимо без оглядки, как литерный поезд, не притормаживая…
Дворник, он же садовник, открыл дверь и впустил непрошеных гостей.
– Вчерась, вчерась барин прислал телеграмму! Приказывал впустить и все, что господа пожелают увидеть, показать. С чего изволите начать, ваше высокоблагородие?
– А вот мы с комнаты доктора Северова, пожалуй, и начнем!
Приехавшие потоптались в прихожей и двинулись к Северову.
– А тебя-то я батюшка не приметил сразу-то! – удивился дворник, глядя на Северова. – Забыл маленько, да и вижу плоховато. Тут для тебя сверточек, тоже почтальон принес.
Дворник зашаркал куда-то и через несколько минут явился с пакетом, обернутым в плотную почтовую бумагу, на которой значился адрес дачи и адресат – Северов. Доктор с удивлением взял пакет, повертел его в руках и вопросительно посмотрел на следователя.
– Ну уж вы, сударь, меня сатрапом-то не считайте! Это только студенты да нигилисты видят в полиции единственно душителей свободы да прав человеческих! – ухмыльнулся следователь. – Вам пакет, вы его и вскрывайте, а уж потом я попрошу у вас дозволения полюбопытствовать о его содержимом.
Северов быстро вскрыл пакет. Внутри оказался том по древней истории – та часть, которая была посвящена Древней Греции и её великой культуре. Северов в недоумении показал её полицейскому.
– Вот те раз, уж не ошибся ли наш профессор? Не перепутал ли он Египет с Грецией? Впрочем, мы еще полистаем книгу. – Он вернул том Северову. – А теперь извольте показать нам вашу комнату и то помещение, где хранились препараты.
Быстро осмотрев комнату, полицейские занялись кладовочкой рядом, где на полках аккуратными рядами некогда стояли баночки, коробочки, колбочки, содержащие в себе плод научных и метафизических исканий господина Северова.
– А кто имел сюда доступ? – поинтересовался следователь.
– Помилуйте, да кто угодно, ведь я тут на птичьих правах, да и хозяева могли оказаться тут в любой момент. – Северов оглядывал свое прежнее жилище с явным сожалением.
– Вы покуда поглядите свои записи и подумайте, что могло пропасть, или использоваться без вашего ведома. А я посмотрю в кабинете профессора.
Когда через час Сердюков вернулся к Северову, тот листал книгу, присланную ему профессором. Она была открыта как раз на том месте, где лежала розовая ленточка–закладка. Лицо Северова было искажено ужасом и отчаянием. Заметив полицейского, доктор резко захлопнул книгу, почти швырнул её на стол, и устремился в темный угол, словно в поисках чего-то.

Глава тридцать первая

– Ну-с, господа! Прошу вас не выражать своего негодования и раздражения, – следователь прошелся по комнате широкими шагами. – Тем более, что я обещаю вам, что скоро, очень скоро, как я надеюсь, все разъяснится.
– Вы хотите сказать, что напали на след убийцы? – очки Когтищева хищно сверкнули.
– Я сказал, что все разъяснится, – мягко повторил Сердюков и сделал еще несколько нервных шагов по просторной гостиной дома Соболевых.
Перед ним в гостиной на стульях и креслах расположились Когтищев, Зоя Федоровна и Аристов. Ожидали еще и Серафиму Львовну, но она все не спускалась. Одиноко в самом дальнем углу серой мышью забился Северов. Соболев не принял его, да профессор и вовсе не принимал никого, только следователя, он и жену видел всего один раз, после похорон сына. А так – заперся и с внешним миром общался через старого камердинера, который охранял покой господина, как верный цепной пес.
Явившегося Северова встретили настороженно и холодно. Шутка ли, полиция гналась за ним по всей империи. Везли под конвоем из Одессы! После Петиной смерти бог знает, что в голову приходит. А вдруг, и впрямь душегуб, вурдалак? Мышей сушил, ихневмоновы отходы собирал?
В комнате было светло, просторно и как-то неуместно нарядно. И богатые бархатные шторы, и веселая обивка мебели, и светлые обои на стенах – все нынче коробило взор. Хоть выноси все разом, да застилай черным крепом.
Зоя крепко сжала руку брата. Снова он единственный, что оставалось у неё в жизни. Он ответил ей дружеским пожатием, и ей стало стразу спокойней. Ну, может, хоть теперь-то он оставит свою безумную идею путешествия? Неужели он бросит её одну в этом жутком доме, с этой страшной семьей, которая ей всю душу вымотала! А ведь она вступила в эти стены, как в храм. Она боготворила их всех! И вот теперь кто-то из этих людей убил её ненаглядного Петю!
– Зоя Федоровна! – донесся до её слуха резкий голос следователя. – Потрудитесь вспомнить тот день, который предшествовал началу болезни вашего супруга. Ведь вы все тогда находились на даче?
– Да, – вяло ответила Зоя, плохо соображая. – Я припоминаю, что, кажется, мы обедали. А потом пошли… да, да… Пошли купаться на реку. Я, Петенька, – она всхлипнула, – Викентий Илларионович, и брат. Позже, много позже, пришел Лавр Артемьевич.
– Что происходило по пути?
– По пути? – удивилась вдова, – ничего не происходило, мы просто шли и разговаривали.
Она умолкла. Потому что ясно, как будто она вновь увидела это наяву, перед нею по лесной тропе бежал, смеясь, Петя, и солнечные блики путались в его шелковых кудрях.
– Егор Федорович, быть может вы в состоянии припомнить содержание разговора? – продолжал настаивать полицейский.
– Трудно вспомнить, коли речь шла о пустяках, – хмуро ответил Аристов. – И вообще, позволю себе заметить, что именно пустяками вы сейчас и занимаетесь. Разве можно вспомнить пустяшный разговор компании летом, на даче, да по дороге на купание! Что-то о деревьях, траве говорили, джунглях…
– Какой траве? – насторожился Сердюков.
– Бог её знает, какой, высокая такая, сродни дереву. Вот, Викентий Илларионович тогда сказал, что господин Северов, в силу своей эрудиции, может знать, что это за трава.
– А… – тихо протянул из своего угла Северов, который до этого и не шелохнулся. – Знаю… да, я знаю…
Следователь удовлетворено кивнул, но на этом допрос не закончился.
– Зоя Федоровна, не сочтите меня извергом, что снова мучаю вас расспросами, припомните еще подробности того купания. И всего, что последовало дальше.
Аристов погладил сестру по руке, желая её ободрить. Она вскинула подбородок и попыталась взять себя в руки.
– Потом Викентий Илларионович ушел к жене. Ей, по обыкновению, – Зоя не смогла удержаться от язвительных нот, – стало дурно. Мы втроем пришли к реке, и Петя вместе с Егором стали купаться. Я сидела на берегу и любовалась ими. Тогда я была счастлива, потому что у меня был изумительный муж и обожаемый брат! Мы пробыли там долго, почти до сумерек. Не хотелось уходить, потому что близилось расставание с Егором. Затем пришел Лавр. Когда это было, Лавр Артемьевич?
– Еще солнце жарило вовсю. Я тоже купался, – сухо дополнил рассказ Зои Когтищев. Следователь обратил внимание, что он был весь настороже, весь собран, как зверь в засаде.
– Потом пошли обратно на дачу, – монотонно продолжила Зоя.
– Все вместе? – уточнил Сердюков.
– Да… то есть нет! Нет, вспомнила! Петенька, когда хотел одеваться, уронил сорочку в воду. И намочил её, оттого и пошел вперед, желая переодеть мокрое поскорее. Расстроился, рассердился на себя, потому что именно я ему подарила эту шелковую сорочку. Ему и Егору. Одинаковые, совершенно одинаковые, даже в плечах, и в вороте, ведь Петя в последние полгода так возмужал и стал широк в плечах, совсем как брат, – добавила она с грустью и гордостью одновременно. – Мне так хотелось, чтобы мои дорогие мужчины были в одинаковых сорочках. Они такие пестренькие, веселенькие, летние! Словом, Петя вперед, мы с Лавром следом, а Егорушка поотстал, пришел позже.
Следователь вопросительно посмотрел на Аристова. Тот раздраженно пожал широкими плечами:
– Сантименты, знаете ли, собирался надолго покинуть Отечество…
– Хорошо, вернемся в дом, – деловито продолжил Сердюков. В его голосе слышалось возбуждение, которое, вероятно, ощущает охотник, когда видит, что добыча уже у него в руках. – Что было потом, только подробно, умоляю, подробно, каждую мелочь, каждый шаг!
– Да ничего особенного! – удивилась Зоя. – Пришли, да попили чаю. Вскорости Егор уехал. Я не спала долго, все переживала, что неизвестно, когда его увижу. Но проснулась рано, потому что Петеньке захотелось гулять спозаранок, до завтрака. Гуляли, а потом все и началось.
– Погодите, Петр Викентьевич вечером, накануне, в мокром сел чай пить?
– Помилуйте, господин следователь, за кого вы меня принимаете? – всплеснула руками молодая женщина. – Да как же можно, за стол, в мокром! Я же толкую вам, что сорочки были совершенно одинаковые, и что Петя расстроился из-за пустяка. Ему хотелось именно в моем подарке щеголять. Я поднялась в комнату брата, взяла там его сорочку, а Петину приказала горничной стирать, утюгом горячим гладить и сушить.
– Почему же вы просто не дали мужу другую сухую сорочку, любую другую? А наутро он тоже в ней гулять пошел?
– Ах, боже мой, да я же говорю, что Петя был расстроен именно из-за этой сорочки… И я хотела, чтобы был он… Да, поутру тоже в ней…
Тут она осеклась на полуслове.
– Сорочка? Дело в ней? Что в ней такого?
Сердюков выразительно посмотрел на Северова. Все невольно обернулись туда же. Доктор сидел с остановившимся взглядом и раскачивался из стороны в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37