Теплый вечер располагал к мечтаниям.
Залитый светом особняк сиял окнами, на каменном полу террасы протянулась полоса света. Светлое платье Стефы покрыли блестящие пятнышки, на волосах играли золотистые нити. Вальдемар шел последним, смотрел на светлую фигуру девушки, упорно размышляя над мучившей его загадкой:
— Чем она меня привлекает? Огонь в чашечке белой лилии…
После ужина, когда все разошлись, Вальдемар прогуливался в парке, окруженный собаками, весело скакавшими вокруг него. Он прошелся по аллеям, побродил над озером и пошел к особняку, глядя на огонек в окне Стефы, задернутом занавеской.
«Что она делает? — думал он. — Молит Бога уберечь ее добродетель или размышляет о нашем разговоре? Да полноте, предчувствует ли она вообще грозящую ей опасность? Догадывается ли о моих желаниях?»
Шляхтич пожал плечами и отравился дальше. Скрипел гравий под его ногами, временами майорат посвистывал псам или гладил которого-нибудь из них. У павильона он задержался, увидев открытое окно, откуда струился свет и слышался негромкий разговор. Вальдемар посмотрел в окно. За маленьким столиком Пронтницкий играл в карты с управляющим Клечем. Пронтницкий, без сюртука, в расстегнутой рубашке, развалившись в кресле, что-то толковал с необычайным пылом. Сейчас он больше, чем когда-либо, напоминал бурша. Вальдемар пошел дальше, бурча под нос:
— Бестия, он мне на нервы действует. И эти карты — новое дело!
Обычно в присутствии майората Пронтницкий терял доброе расположение духа. Он чуял, что оба Михоровских недолюбливают его. Зато Клечу он пришелся по душе и подружился с ним.
Однажды, в конце июня, Пронтницкий с Клечем отправились на луга, где батраки косили траву. Сидя в бричке у кромки леса, оба пана беседовали, часто разражаясь смехом. Засунув руки в карманы, попыхивая папироской, Пронтницкий болтал, тщась поразить жадно слушавшего Клеча своей лихостью и бравадой. Он не минул и Стефы:
— Конечно, женщин на свете куча, да только уметь надо выбирать таких, чтобы у них, кроме мордашки, еще и денежки водились. Вот что главное! Стефа — создание аппетитное, не спорю, сейчас она чуточку завяла, но все равно в голову бьет, не хуже твоего клико. Ну и что с того? За ней папаша дает двадцать тысяч. И все! Да мне бы этого хватило в аккурат на две заграничные поездки, и точка!
— А будь у нее тысяч сто, уж вы бы ее не бросили? — фамильярно поинтересовался Клеч.
— Уж это точно! Хоть скажу вам по правде — чересчур она холодная, чересчур добродетельная. Я пару месяцев был ей почти что женихом, так не поверите — ни поцелуйчика сорвать не удалось, а я ведь настойчивый. Нет и нет! Ни капли темперамента.
— Вот тут уж нет, пан Пронтницкий, — запротестовал Клеч. — Я по-другому думаю. Панна Стефания — девушка с огоньком, достаточно на нее взглянуть. Может, вы ею толком и не занимались? С женщинами ведь, как с конями, — нужно уметь укротить.
Они расхохотались.
— А ведь она по мне с ума сходила! — продолжал практикант. — Что-что, а головы я кружить умею, специальность у меня такая. Вот попомните мое слово, не скоро она замуж выйдет, если вообще выйдет. И женится на ней разве что какой святоша или типчик, для которого двадцать тысяч — состояние. Хоть она и красивая, а увлечь мужчину не сможет. Я же вам говорю — до омерзения добродетельная. А для женщины это жуткий недостаток. Никто от нее ничего не добьется.
Клеч хитро ухмыльнулся:
— Не скажите! Вам не удалось, а нашему майорату наверняка повезет…
Пронтницкий так и вытаращился на него:
— Ну? Вы серьезно! Майорат на ней женится? Скажете тоже!
Клеч фыркнул:
— Женится? Придумали тоже! Майорат — на учительнице? Он, за которым княгини бегают… Жениться он не женится, а голову ей задурить сумеет. Хоть вы и утверждаете, будто она холодная, а перед ним не устоит.
Практикант задумался, потом сказал:
— Знаете что? Мне самому в голову что-то такое приходило. Очень уж он с ней внимателен…
— Внимателен?
— Ну да. Случается мне с ней пошутить — так он за нее вечно заступается, и очень даже недвусмысленно, невежливо…
Клеч буркнул себе под нос:
— Наверняка он тебя хорошо проучил.
— Что?
— Да ничего. Я говорю — он это умеет. Пронтницкий покрутил головой:
— Ну-ну! Если б та добродетельная, скромная Стефа стала любовницей майората, уж я бы посмеялся…
— Вас бы это потешило?
— Еще как! Я бы даже не жалел, что не мне повезло.
— Подлец! — буркнул управитель.
То же самое слово сорвалось с уст Вальдемара. Он ехал верхом по песчаной тропке среди развесистых кустов лещины и молодых сосенок, когда услышал громкий смех. Разглядел сквозь ветки бричку и голову коня, щипавшего траву. Внезапно он разобрал имя Стефы, произнесенное Пронтницким со смехом и каким-то циничным эпитетом. Вальдемар остановил коня. Стояла тишина, голоса косарей не долетали сюда с отдаленных лугов, и каждое слово практиканта отчетливо доносилось до ушей магната. Он сжал зубы, вертя стек так, словно хотел сломать его о спину Пронтницкого. Когда Эдмунд завел речь о своих неудавшихся попытках добиться расположения Стефы, Вальдемар тронул коня, но, расслышав свое имя, остановился.
Лицо его стало зловещим, он нахмурился, глаза похолодели. Последние слова Эдмунда задели его. Он тронул было шпорами конские бока, чтобы выехать из леса и указать Пронтницкому с Клечем их место, но внезапно опомнился. Внутренний голос шепнул ему: «А ведь этот подонок прав; Ты уже жаждешь добиться девушки, верно?»
Майорат так натянул поводья, что конь осел на задние ноги, взмахнул передними в воздухе. Повернув его на месте, Вальдемар поехал в глубь леса, взволнованный, шепча сквозь зубы проклятья. Сознание, что Клеч разгадал его намерения, привело его в ярость. Управитель хорошо его знает, наверняка уверяет сейчас практиканта, что от его пана не ускользнет и эта девушка.
— Угадал. Я и вправду жажду ее заполучить. Пронтницкий врет, будто она лишена темперамента. Она горда и самолюбива, но это не умаляет ее прелестей, наоборот, совсем наоборот…
Помимо охватившего его гнева, Вальдемар рад был, что Эдмунд назвал Стефу добродетельной «до омерзения». Будь все иначе, этот щенок не преминул бы похвалиться своей победой!
«Она никогда не любила его по-настоящему, — думал Вальдемар. — В противном случае… Что, если мои шансы гораздо больше, чем были когда-то у этого красавчика?»
Он вздрогнул — в точности то же самое говорил Клеч.
— Какой же я подлец! — произнес Вальдемар и помчался галопом.
Лес кончился, меж стройными соснами показался луг. Кое-где на нем стояли одинокие деревья, окруженные можжевеловыми кустами, но потом и они пропали. Перед магнатом раскинулся луг, заросший высокой влажной травой. Вдалеке растянулись цепочкой косари в белых рубашках. Конь замедлил шаг, попытался ухватить сочную траву, но мундштук мешал. Вальдемар ехал, погруженный в раздумья. Вдруг он ударил стеком по голенищу и рассмеялся:
— Я могу питать насчет нее намерения, какие мне только придут на ум. Что может мне помешать? Я встретил еще одно существо, которое стоит завоевать, — и все. Остальное зависит от ее темперамента. Конечно, я прохвост… но Пронтницкий — вовсе уж законченный скотина. Радуется, что кто-то вскружит голову девушке, которая его любила… С его стороны это подлость, достойная лишь такого мерзавца, как Пронтницкий. Однако с ним придется расстаться. Он мне действует на нервы. И эта его дружба с Клечем…
«А если Стефа до сих пор его любит?» — шепнул внутренний голос.
Вальдемар пожал плечами: «Пусть даже она от него без ума. Ну и что? Какое мне до того дело?»
Он ударил коня шпорами и помчался по лугу, как орел, настигающий добычу. Он специально сделал круг, чтобы показаться Клечу и Эдмунду.
Ему вдруг стало весело. Он был уверен, что затмит Эдмунда в глазах Стефы, потому что обладает тысячью достоинств, которых тот лишен.
В ста шагах впереди он увидел бричку. Отвернулся, притворяясь, будто никого там не видит и, пересекая луг, поехал прямиком к батракам.
— Хотел бы я знать, о чем они сейчас болтают, — шептал он раздраженно. — Может, этот осел передумал и решил, что Стефу стоит приберечь для себя? Ну, уж я-то ему в том помогать не буду…
Приближаясь к косарям, он придержал коня и с ребячливой радостью отметил, что бричка галопом несется к нему из леса.
— Они наверняка будут уверять, что стояли по ту сторону деревьев. Какие же у них будут физиономии, когда я скажу, что как раз оттуда и еду…
IX
Августовский вечер был тихим и сонным. Облака утратили последние алые краски заката, окутав окружающую природу серым тюлем сумерек; деревья в парке тонули во мраке, лишь верхушки их еще озарены были золотистым сиянием спускающегося за горизонт солнца, словно прощавшегося с землей.
Померкли ковры цветов, лишь черные контуры елей и белоснежные статуи явственно различались в подступающей ночи. Но унылый полумрак царствовал недолго: на листьях деревьев заиграли вдруг матовые отблески, точно ожили статуи, туи и пирамидальные ели вытянулись ввысь.
Торжествовавшие только что тени, гонимые лунным светом, дрогнули и отступили, кое-где создавая черные провалы и пятна мрака, кое-где образуя прихотливый рисунок, словно сотканный из черного кружева.
Взошла луна, извечная союзница влюбленных, поверенная скрытнейших мечтаний, вдохновительница поэтов.
Стефа сидела у окна и смотрела на звездное небо, погруженная в раздумья и печаль. Сегодняшний день прошел для нее невесело. Она видела, что происходит с Люцией, и это мучило ее.
В поведении Пронтницкого Стефа подметила множество черт, говоривших о нем крайне дурно, а для Люции просто губительных.
Девочка оказалась под влиянием его красоты; каждый его взгляд, каждое слово лишь усиливали его зависимость. Стефа не верила Эдмунду, чуя, что он не любит Люцию, просто-напросто охотится за богатым приданым. Стефа не видела и половины того запала, с каким Эдмунд когда-то домогался ее любви. И ее охватило беспокойство, но в то же время она понимала, что это плохо для нее кончится. Гордая пани Идалия ни за что не согласится на этот брак.
Девочку ждало двойное разочарование — сопротивление матери и другое, гораздо более болезненное, — обман Эдмунда.
«Боже, сделай так, чтобы это оказалось лишь наваждением, которое у Люции пройдет, оставив лишь капельку горечи, и не более того, — думала Стефа. — О, если бы я могла знать наверняка, что так и будет…»
Очнувшись, Стефа внезапно вздрогнула и обернулась. Дверь скрипнула, на пороге стояла Люция в ночном халате, с распущенными волосами. Глаза ее были широко открыты, на лице читалось беспокойство.
Прежде чем Стефа успела спросить, почему она не спит, девочка подбежала к ней, обняла за шею, прижала разгоряченную щеку к ее щеке и зашептала:
— Я знала, что вы не спите, и пришла… потому что тоже не могу заснуть… мне так грустно…
Отнявши руку, она что-то показала на высоте своего лица, пояснив с тревогой:
— Вот так что-то перед глазами и стоит!
Потом, вновь прильнув к учительнице, тихонько спросила:
— Пани Стефа, а ты почему не спишь? Зачем сидишь при луне? Неужели и ты… все еще…
Стефа вздрогнула, сочувствие появилось в ее глазах:
— Что ты хочешь этим сказать, Люци? Девочка на одном дыхании выпалила:
— Вы еще любите пана Пронтницкого?
— А почему ты спрашиваешь о Пронтницком?
— Вы так сердито произнесли его имя…
— Люция, ты мне не ответила.
— Я хочу сначала знать, любите ли вы его по-прежнему. Панна Стефа, ну, пожалуйста, скажите!
Она умоляюще смотрела Стефе в глаза. Сердце Стефы болезненно сжалось, и она поторопилась ответить:
— Я его больше не люблю.
В глазах девочки вспыхнуло недоверие, она спросила еще настойчивее:
— Не любишь? Правда? Но ты ведь его любила?
— Я в нем ошиблась, — откровенно призналась Стефа.
Люция положила ей голову на плечо:
— Зато я не ошибусь…
— Ты, Люди?
— Да, я люблю пана Эдмунда.
Воцарилось молчание. Люция спрятала лицо на груди Стефы и перестала дышать — словно по дыханию можно было отгадать ее мысли. Девичьей головке этот миг казался неимоверно трагическим. Все познания, почерпнутые из прочитанных французских романов, пришли ей на ум именно сейчас.
Дрожа, она ждала, что скажет Стефа. Быть может, именно теперь она признается, что любит Эдмунда по-прежнему, и он принадлежит ей?!
«Я бы тогда умерла», — думала девочка, сжимаясь от страха.
Стефа старалась успокоить Люцию, но ее саму охватила печаль — тот самый человек, каких-то пару месяцев назад прямо-таки загипнотизировавший ее, отыскал новую жертву.
Быть может, и на этот раз все повторится, и другая жертва быстро поймет, что все достоинства Эдмунда — в его красивом лице…
Х
Было воскресенье. После обеда пани Эльзоновская ушла к себе, а Люцию забрал пан Мачей, который любил порой поговорить с внучкой, прочитать ей что-нибудь из старых книг.
Стефа села за фортепиано. Оставшись одна в столовой, она играла с вдохновением. Вся тревога владевших ею чувств нашла выход в музыке.
Внезапно дверь распахнулась. В гостиную влетел Пронтницкий. С удивлением оглядевшись, он спросил:
— А где же панна Люцина?
Видя, что Стефа не отвечает, он прямо спросил ее:
— Так где же панна Люцина?
— У дедушки, — холодно ответила девушка. Пронтницкий зло щелкнул пальцами?
— Ну надо же! Именно сейчас!
Стефа удивленно глянула на него. Он сунул руки в карманы и признался, словно бы неохотно:
— Мы должны были сегодня здесь встретиться с панной Люцией… гм… с панной Лючиной. И на тебе — дедушка! Рок какой-то!
Панна Рудецкая встала и сурово произнесла:
— Очень вас прошу не вмешивать Люцию в ваши… помыслы и не употреблять более выражения «мы». Убедительно вас прошу.
— Что за казенный тон? — язвительно спросил Пронтницкий. — Хотите сыграть роль матери?
— Повторяю, я не позволю, чтобы вы говорили о Люции в таких выражениях, — хотя бы по праву ее учительницы.
— А что я такого сказал? Что мы здесь должны встретиться, и все. Каких-нибудь полгода назад вы были не столь суровы, когда речь шла о вас.
Ноги у Стефы подкосились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14