— Пани Пророчица, а как, по-вашему, — оставаться пану Ксаверию в Слодковцах или ехать ко мне в Глембовичи?
— Вряд ли от моего мнения многое зависит, — ответила Стефа чуточку раздраженно.
Вальдемар устремил на нее серые проницательные глаза, в которых играли бесенята. Встряхнул головой и сказал с притворным сожалением:
— О, горе! Вы безжалостны ко мне! Что ни скажу, в ответ — презрение… Люци, почему ты не расположила до сих пор панну Стефанию на мою сторону? Ты обязана это сделать!
Люция глянула на мать и опустила глаза. Она явно хотела что-то ответить, но суровое лицо матери заставило девочку замолчать. Зато заговорил пан Мачей, пытаясь сменить тему:
— Вальди, ты останешься на ночь?
— Господи спаси, а зачем? Дам поручения Клечу и уеду, — он глянул на Стефу и добавил: — Вот разве что панна Стефания захочет, чтобы я остался в качестве партнера для тенниса. В таком случае я забуду пока что о Глембовичах.
— Вальди, я ведь серьезно, — прервал его пан Мачей, весьма недовольный его словами.
— Но я не шучу! Панна Стефания может уговорить меня остаться. Итак, я готов выслушать приговор…
Склонив голову, он плутовски посмотрел на Стефу.
Стефе кровь бросилась в лицо. С каким удовольствием она швырнула бы в лицо молодому магнату тарелку или салфетку!
Подняв на него полные гнева глаза, она сказала:
— Я ведь уже говорила вам, что не играю в теннис. Повторяю еще раз.
— Ах! В таком случае я стану вашим учителем. Гарантирую прекрасные результаты.
— Вы слишком добры ко мне, — бросила Стефа гневно.
Вальдемар продолжил:
— Эти кораллы вам необычайно идут. Они выглядят аппетитно, словно спелые вишни. Будь я воробьем, не отпустил бы вас так просто, пока не склевал все до одного. А так мне остается лишь глотать слюни.
Стефа побледнела, закусила губу и, смерив Вальдемара ледяным взглядом, опустила глаза.
Обед закончился. Баронесса встала и, ни на кого не глядя, быстро покинула зал.
Стефа тоже встала из-за стола и, поклонившись пану Мачею, направилась к двери.
Вальдемар проворно заступил ей дорогу и сказал:
— Благодарю вас за приятное vis-a-vis.
Стефа отступила и прошла мимо, не глядя на него. Молодой магнат задумчиво посмотрел ей вслед. Когда она исчезла за дверями, он молча отправился в кабинет, сел в кресло, достал портсигар и принялся разжимать сигару с необычайным вниманием и тщанием.
Нахмурившись, он сидел без движения. В серых глазах играли зловещие огоньки. Уютно развалившись в кресле, сказал, не вынимая изо рта сигары:
— Да она мне попросту дала по морде…
И, развеселившись от собственных слов, прошептал:
— Лихая девчонка! И темперамент, как у черта!
III
Через два часа майорат распрощался с управителем.
— Ну вот и все. Если произойдет что-то непредвиденное, телефонируйте, я буду дома.
Управитель Клеч почтительно поклонился, едва коснувшись руки магната, и спросил удивленно:
— Пан майорат надолго покидает Слодковцы?
— Самое малое на неделю, а то и дольше.
— В таком случае нужно решить еще одно дело.
— Слушаю.
— Какую четверку пан прикажет запрягать в Слодковцах — каурых, гнедых, караковых?
— Почему вы спрашиваете?
— Потому что каурые — кони очень нежные. Пани баронесса часто ездит в Шаль, к графам Чвилецким. Это всего лишь четыре мили, и дорога хорошая. Но баронесса любит быструю езду. Не мне решать, но я предпочел бы, чтобы одна четверка была употребляема исключительно для разъездов баронессы, чтобы мне за эту упряжку уже не отвечать.
Вальдемар поднял голову и, удивленно глядя на Клеча, спокойно сказал:
— В любом случае за упряжку отвечаете не вы, а кучер.
Клеч смешался:
— Да, вот именно… Но я отвечаю за коней, которых даю…
Михоровский, потерев лоб, спросил:
— А что, не все равно моей тетке, на каких ехать конях?
Клеч смутился еще больше:
— Нет. Пани баронесса всегда сама решает и приказывает: когда каурых, когда караковых…
— Ну так пусть все и остается по-прежнему.
Клеч понял, что эта тема магнату неприятна и пора откланяться. Он глянул на хозяина: лоб нахмурился, губы плотно сжаты. Глаз не видно, но выражение их наверняка суровое.
Майорат всегда был вежлив с теми, кто ему служил. Но управитель хорошо знал: нахмуренные брови, покривившиеся губы и небрежность позы — признаки дурного настроения хозяина. Он поклонился.
— Простите, что я осмелился…
— Ну что вы! — примирительно сказал Михоровский, словно извиняясь и одновременно сердясь за то, что вынужден извиняться.
Он посмотрел на управителя. Тот понял, что пора уходить.
— Мое почтение, — поклонился он.
— До свидания, — бросил майорат коротко.
Управитель вышел. Михоровский облегченно вздохнул.
— Вечно — жалобы на тетку, — буркнул он. — И вечно жалуется Клеч. Ну, сегодня он, надеюсь, понял. Не люблю так выговаривать людям, но…
Появился камердинер Яцентий:
— Старый пан просит вас к себе.
— Хорошо. И прикажи оседлать коня.
Пан Мачей читал у себя в кабинете, сидя в старинном кресле. Увидев внука, он отложил книгу.
— Извини, что побеспокоил, Вальди, но нам нужно поговорить. Ты не занят?
Вальдемар усмехнулся:
— А если и занят, ну и что? Твои заботы, дедушка, прежде всего.
— Ты добрый мальчик, Вальди, очень добрый. Тем печальнее мне, что должен сделать тебе выговор. Сядь, несносный мальчишка.
Он указал на кресло напротив себя.
Но Вальдемар не сел. Встал у окна и смотрел в парк. Потом шутливо спросил:
— Я в чем-то провинился? Правда?
— Дорогой мой мальчик, тебе совершенно не следует дразнить Идальку.
— Ах, она вас уже перетянула на свою сторону? Мои вам поздравления!
— Вальди, ты несносен! Я терпеть не могу нервических выходок, а уж у Идалии нервы вечно расстроены. Когда ты ее дразнишь, получаются такие обиды, как сегодня. А мне это весьма не по вкусу.
— Ладно… Ну, а вы-то сами что думаете?
— Я полностью на твоей стороне. Этот граф С. совершенно невыносим. Но Идалька думает иначе. Она говорит, что люди нашего круга должны держаться вместе и помогать друг другу. Честно говоря, она совершенно права, однако в данном случае…
Вальдемар иронически рассмеялся:
— Прекрасная теория! Бескорыстие тетушки меня прямо-таки в умиление вгоняет! Но это — псевдобескорыстие. Тете до того нравится этот графчик. Граф С. будет практикантом в Слодковцах — ах, как это мило! Как приятно будет тетушке! Но я-то, я — законченный эгоист. Практикант — это фактически мой помощник, а этого выскочку я на такое дело ни за что не возьму. Мне нужен не «человек нашего круга», а энергия и расторопность, чем наш графчик никак не обладает. Если среди практикантов в Глембовичах уже есть один граф, это еще не значит, что нужно искать второго и хвататься за первого попавшегося. Тот граф в Глембовичах работает прекрасно, а граф С. ни на что не годен. Быть может, тетя считает, что практикант будет тут в роли «паныча на курорте», играть в теннис, на бильярде и читать вслух французские романы? Конечно, для таких дел граф С. годится, но мне нужен практикант, который занимался бы делом. И я найду именно такого. Да, впрочем, уже нашел, мы с ним обо всем договорились, и я не нарушу договора ради… ради тетушкиных капризов.
Он говорил громко, нервно прохаживаясь по кабинету.
— Дедушка, вы ведь знаете, как я работал практикантом, получив диплом, у князей Лозиньских? — спросил он внезапно. — Если граф С. сможет работать именно так, пусть приезжает.
Пан Мачей махнул рукой:
— Ну хватит, довольно болтовни. Знаю я прекрасно этого кукленочка. Едва за двадцать, а уже лысина. Занят только собственным туалетом. Тебе это будет не помощь, а обуза.
— А! Уж я бы с ним не церемонился! Не хочешь, паныч, вставать в пять утра — езжай в Монте-Карло играть в рулетку! Мне нужно, чтобы мои практиканты приобрели опыт. В Слодковцах и Глембовичах для этого все условия. Но приглашать такого вот китайского болванчика? Этот С. не закончил даже сельскохозяйственного училища. Что, я должен объяснять ему агрономию от «а» до «я», когда ему надоест играть в теннис? Я не филантроп. Пусть только тетушка откроет тут школу для таких хлыщей, болванчиков, бездельников, теннисистов, и я моментально пошлю за графом С. мягкую карету — чтобы он не разбился, как пустой флакончик из-под духов!
Пан Мачей рассмеялся:
— Не хватает еще, чтобы ты Идальке все это выложил!
— И выложу! Если тетя начнет вновь призывать меня проявить участие к полысевшему «нашему кругу», выложу! К счастью, я живу в Глембовичах и могу тут бывать пореже, если уж так раздражаю любимую тетушку…
— А знаешь что, дорогой мой? Этот твой новый практикант может попусту тоже жить в Глембовичах — и дело в шляпе! Как думаешь?
— Но в Глембовичах у меня уже три практиканта, а здесь — ни одного. Отсюда до Глембовичей больше двух миль, что ж, он будет работать здесь, а в такую даль ездить обедать и ночевать? Глупости! Это невозможно!
— Но он может столоваться у Клеча? Вальдемар взял пана Мачея за руку, наклонился к нему и сказал чрезвычайно серьезно:
— Дедушка, скажите прямо: вы все это говорите из-за тетки, или сами не хотите, чтобы новый практикант жил здесь? Если вам это не по вкусу, скажите откровенно. Я откажу ему, и все. Уж вам-то, дедушка, я ни за что в жизни не хочу причинять неудобства!
Пан Мачей обнял внука и сердечно его расцеловал:
— Вальди, как я тебя люблю, мальчик мой! Спасибо за заботу. Скажу тебе откровенно: этот пан ничуть мне не помешает, наоборот, я люблю компанию молодых людей. Да и человека невоспитанного ты ведь не пригласишь. Граф С. не почерпнет у нас ничего полезного, а твой молодой человек, побыв в кругу образованных людей, многому научится и будет нам благодарен.
Вальдемар знал, что его дедушка, несмотря на природный ум и здравомыслие, был сущим фанатиком «высшего общества», «нашего круга». Он воображал, что аристократия — дирижерская палочка в руке Господа, что она управляет всеми, стоящими ниже по происхождению, руководит оркестром человеческих чувств.
Пан Мачей увлеченно продолжал:
— У нас этот молодой человек почерпнет много полезного!
Вальдемар, улыбаясь, сказал:
— Почерпнет, использует, будет нам благодарен… Ах, дедушка, к чему высокие слова? Что ты называешь «полезным»? Расстроенные нервы моей тетушки, ее сановную осанку, кислые мины, театральные позы? Он научится коверкать родной язык, поклоняться всему заграничному, узнает, что мало-мальски порядочный человек обязан считать букву «р» варварским пережитком, случайно задержавшимся в алфавите, буквой, которую никогда не следует произносить; и, наконец, мы убедим его, что можно потерять честь и достоинство, не совершив никакой подлости, а всего лишь попросив вторую порцию кушанья… Прекрасные достижения цивилизации, in summo gradu.
Пан Мачей, поддавшись ироничному тону внука, смеялся с ним вместе.
— Мальчик мой, — сказал пан Мачей с улыбкой. — Ты злословил об Идальке, а чем я мог бы просветить кого-нибудь и каким образом?
— Дедушка, ты напрашиваешься на комплименты! Будь все в нашем сословии подобны вам и бабушке Подгорецкой, я судил бы о нем иначе. Быть может, стал бы даже жрецом, приносящим жертвы на алтарь нашего круга. Но поскольку я не вижу в остальных ничего, свойственного вам и бабушке Подгорецкой, то не пою вместе с теткой гимнов сословию…
Магнат нахмурился, понурил голову, тяжко вздохнул. Слова внука непокоем отозвались в его душе.
Заглядывая ему в лицо, молодой майорат спросил с улыбкой:
— Можно узнать, дедушка, о чем ты так задумался? И если бы не перспектива ужина в обществе тети, я остался бы на ночь — но одна мысль о таком ужине портит хорошее настроение и аппетит…
— Оставайся! Что нам Идалька? Как-нибудь помиритесь…
— Нет, лучше уж поеду. Все меня сегодня измучили, даже эта гусыня, эта принцесса, переодетая пастушкой.
— Что за гусыня? Какая еще пастушка?
— Ну, та — панна Стеня… Пан Мачей вздрогнул:
— Стеня? Что такое несешь, Вальдемар? Майорат удивленно воззрился на него:
— Я говорю о панне Стефании Рудецкой. Ты ведь ее называешь Стеней, верно?
— А, да, верно. Стеня — звучит красиво. Но она-то чем тебе докучает? Скорее ты ее вечно мучаешь, и сегодня мучил.
Вальдемар расхохотался:
— О нет, ее не замучаешь! Язычок у нее острый!
— И все же ты плохо поступаешь, Вальди, когда ее дразнишь. Это милый и очень добрый ребенок. К тому же она из хорошей семьи, и ты сам прекрасно знаешь, при каких обстоятельствах ей пришлось пойти в учительницы. Хоть это и не ее профессия, она работает хорошо. Такое следует ценить. Зачем ты ее дразнишь?
— Вот, дорогой дедушка, еще одна отличительная черта нашего круга: превращать в игрушки такие вот угодившие к нам существа, делать мишенью для шуток, оттачивать на них остроумие.
— Вальди, я не верю, что ты говоришь серьезно!
— Отчего же? Совершенно серьезно. Шутить над такими — еще одна драгоценность в сокровищнице наших привилегий.
— Вальди, да что с тобой сегодня?
— Я исключительно искренен.
— Ты сегодня исключительно зол и оттого несправедлив даже к себе самому. Ты не способен на забавы, о которых говоришь.
— Быть может. Да какая разница?
— Почему ты так ведешь себя с ней?
Вальдемар воздел руку:
— Традиций ради, любимый дедушка!
— Вечно ты смеешься.
— Ну ладно, открою правду. Я ее терпеть не могу!
— Кого, панну Стеню?
— Ее самую.
— Почему? Она такая красивая, добрая, умная! Вальдемар пожал плечами:
— За что я ее не люблю? Наверняка за то же самое, что и она меня. Откуда я знаю? Ну хватит об этом.
Мне пора, коня давно оседлали. К сумеркам доберусь до Глембовичей. А через неделю приеду с практикантом — к великому удовольствию тетушки…
— Как! А раньше не появишься?
— Не смогу. Ужасно много дел.
Пан Мачей сердечно прижал внука к груди:
— Как же ты поедешь один? Почему никогда не возьмешь конюха?
— Не люблю, чтобы за мной таскался слуга.
— Возьми хоть казачка!
— Дедушка! Я же не ребенок, чтобы бояться темноты! Пойду попрощаюсь с тетушкой. Не сбросит ли она меня с лестницы?
— Не стоит к ней ходить. Я за тебя попрощаюсь.
— Что ж, тем лучше. До свиданья, дедушка! Вальдемар вышел из кабинета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14