Эдмунд никак не рассчитывал застать здесь майората. Еще больше он смешался, увидев, что дамы уехали. При пани Эльзоновской и Люции он чувствовал себя не в пример свободнее. Еще только войдя в столовую, он заметил, как скованно держатся оба Михоровских, и решил притвориться, будто ничего не замечает. Он начал было с деланной веселостью вспоминать о своей учебе в сельскохозяйственной школе, представляя в лицах соучеников. Заметив, что это производит мало впечатления на обоих Михоровских, стал обращаться главным образом к пану Ксаверию. Понизив голос, он спросил:
— Дамы сегодня не вернутся?
— Наверно, нет, — ответил пан Ксаверий. — Они поехали в Обронное, и там обычно остаются ночевать.
— Жаль.
— О чем вы так жалеете? У вас ведь нет к ним срочных дел?
— Отчего же? Есть, и весьма срочное дело.
— Любопытно узнать, какое? — шутливым тоном поинтересовался пан Ксаверий.
В его голосе Эдмунд ощутил, однако, еще и нотку иронии и подумал: «А с этим сегодня что стряслось?»
— Что же у вас за дела такие? — переспросил пан Ксаверий. Поужинав исключительно плотно, он был в самом добром расположении духа.
Пронтницкий покрутил головой:
— О, этого я никому не могу сказать.
— Вот даже как? Хо-хо! А которой из дам это касается, могу я узнать?
— У меня конфиденциальное дело к моему идеалу, — с загадочной улыбкой сказал Эдмунд.
— А какого же характера дело, могу я спросить, не боясь показаться нескромным?
— Вы чересчур любопытны. Ну, допустимая жажду поведать ей, как скучал без нее, и узреть румянец на ее личике.
Вальдемар, слышавший все, едва превозмог желание вышвырнуть Пронтницкого за дверь. Быть может, его удержал умоляющий взгляд пана Мачея.
— Ах, как вы уверены, что румянец зальет ее щечки! — заметил пан Ксаверий. — А вдруг вам не удастся вызвать румянец на ее нежном личике?
— Вы сомневаетесь? Паненки всегда, словно мухи на мед, летят на нежные словечки, а уж краснеть умеют, когда им вздумается. Особенно к этому Стефа склонна.
Уж я-то знаю…
Тут Эдмунд заметил, что зашел слишком далеко, и умолк.
Но Вальдемар больше не в силах был сдерживаться. Он сломал в пальцах сигару, засыпав табаком скатерть, резко встал, извинился перед паном Мачеем и вышел.
Старый Михоровский, пожелав доброй ночи двум оставшимся, тоже покинул зал. Задетый их поспешным уходом, Пронтницкий враз потерял доброе расположение духа, а старый приживальщик, подавая ему на прощанье руку, подумал: « А не перегнул ли ты палку, хлопчик?»
Вальдемар быстро расхаживал, едва ли не бегал по своему кабинету, пытаясь успокоиться. Через час он велел Яцентию просить к нему Эдмунда.
Майорат сидел за столом со спокойной и равнодушной миной, так что практикант почувствовал себя свободнее. Подойдя к столу, он поинтересовался:
— Чем могу служить? Вальдемар указал ему на кресло:
— Садитесь. Я хочу с вами поговорить. Молодой человек смешался и молча сел.
— Собственно говоря… — начал Вальдемар. — Собственно говоря, я хочу сообщить вам о решении, которое принял некоторое время назад, и касается оно вас.
— Меня?
— Да. Хочу предложить вам переселиться в Глембовичи. Особой разницы для вас нет, к тому же там у вас будет гораздо больше места для приложения сил…
Голос шляхтича звучал доброжелательно и естественно, но от него веяло ледяным холодом.
Пронтницкого словно громом вдруг поразило. Он ожидал чего угодно, только не предложения уехать в Глембовичи. Не зная, что обо всем этом думать, он пробормотал:
— Почему, пан майорат… так вот вдруг? Я совершенно не готов…
— Какие пустяки… До Глембовичей всего пара миль. Пытаясь защититься, Эдмунд спросил с подобострастием:
— Быть может, вы недовольны моей работой в Слодковцах?
— Ну что вы, ничего подобного. Просто в Глембовичах вы будете больше на месте.
— Но почему? По какой причине?
Теряя терпение, Михоровский сказал:
— Разные бывают причины.
Пронтницкий понял — его попросту не хотели здесь больше видеть. Но почему вдруг? Помолчав, он сказал:
— Пан майорат, если своим сегодняшним выездом я вызвал ваше неудовольствие, — прошу прощения.
Вальдемар поднял голову:
— Почему вы просите прощения, если я не делал вам выговора? Конечно, вы поступили неучтиво, но не в том дело…
— Я же не знал, что пани баронесса сегодня должна выехать, — защищался Пронтницкий.
Майорат недовольно покривил губы. Он терпеть не мог, когда так вот пытались выкрутиться.
— Напротив, вы знали… Я же сказал — дело не в этом. Главное, вы, если можно так выразиться, не гармонируете со Слодковцами, понимаете? Вы не в силах удержаться на должном уровне, пренебрежительно относитесь к устоям и традициям, какие пока что существуют в нашем кругу…
Теперь у Пронтницкого не осталось никаких сомнений — его попросту выпроваживают, не хотят вообще больше иметь с ним дела. Все его далеко идущие планы были решительно пресечены Михоровским. Пронтницкий взглянул на Вальдемара. Тот курил, глядя на мраморную пепельницу с таким видом, словно хотел сказать: «Ну что, ты еще не ушел? Я все сказал».
Эдмунд понимал, что должен уйти, но все еще колебался, не в силах сообразить — ехать ему в Глембовичи или сразу покинуть эти места. В конце концов, его колебания вывели Вальдемара из себя. Он поднялся и протянул практиканту руку:
— Итак, у меня все. Доброй ночи.
Эдмунд вскочил и ответил наигранно развязно:
— Я постараюсь, чтобы вы были мной довольны.
— Спасибо. Нам обоим это пойдет на пользу. Они раскланялись, и Пронтницкий вышел с гордо поднятой головой, но, едва закрыл за собой дверь, понурился и зло пробормотал:
— Чтоб тебе! Похоже, меня выперли — но неофициально, частным образом. Как он все ловко обставил, по-пански… Аристократия!
В прихожей лакей хотел было подать ему пальто, но Эдмунд рявкнул:
— Иди ты к черту!
— Ого! — только и покрутил головой лакей, закрывая за ним дверь.
Вальдемар вошел в спальню пана Мачея. Лежа в постели, старик читал газеты.
— Где ты так долго был, Вальди?
— Говорил с Пронтницким. Все кончено, — сказал Вальдемар, присаживаясь у постели.
— Ты ему отказал от места?
— Ну, в общем, да. Я ему предложил перебраться в Глембовичи…
— И он согласился?
— Он понял, чего от него ждут.
— Скажи по правде, всему причиной сегодняшние его разговоры за ужином?
— Нет. Они только ускорили развязку.
— Так в чем же главная причина?
— Я терпеть не мог его шуточек, особенно тех, что…
Он встал и принялся расхаживать по комнате. Пан Мачей молчал. Свет лампы, косо падая вбок, освещал его седые волосы и морщинистое лицо. Лоб его был нахмурен и глаза полузакрыты. Он долго сидел, погруженный в глубокую задумчивость, ссутулившись, словно держал на плечах неимоверную тяжесть. Под грузом гнетущих воспоминаний из прошлого он все ниже склонял голову. Внезапно он посмотрел на внука и настойчиво спросил:
— Вальдемар, будь откровенен: все из-за нее?
В ответ из темной глубины комнаты прозвучал приглушенный, низкий, приятный голос:
— Да.
— Боже, смилуйся над нами! — прошептали дрожащие губы старика. Заслонив глаза рукой, он молился, повторяя: — Не карай его за мои прегрешения, Господи! Господи, отпусти мне грехи мои и не мсти за них…
XV
Прощание с дамами прошло согласно всем правилам хорошего тона. Пронтницкий явно храбрился, а Люция не могла найти себе места. Пани Идалия с вельможным радушием произнесла несколько теплых слов, претендовавших на искреннюю сердечность, но прозвучали они довольно фальшиво. Пан Мачей с добродушной улыбкой пожелал уезжавшему счастья. Вальдемар распрощался с ним доброжелательно, пан Ксаверий — равнодушно. В общем, никто об его отъезде не сожалел.
Пани Эльзоновская объяснила Люции и Стефе, что планы пана Эдмунда изменились, и потому он уезжает.
Всю ночь и весь день Люция проплакала, и теперь глаза у нее были красные. Эдмунд поглядывал на нее с усмешечкой, как на свою жертву. Заплаканные глаза девочки его ничуть не тронули, в душе он злился, что упустил прекрасную партию.
Люция уверена была, что он захочет остаться с ней наедине и что-нибудь скажет на прощанье. Она вспомнила прочитанные украдкой романы — сцены любовных свиданий, записочки, клятвы… Быть может, они станут писать друг другу? Нелегко будет передавать и получать письма, но так даже лучше.
Чтобы встретиться с ним, девочка несколько раз выходила в парк, убежденная, что он ждет ее там. Это не укрылось от внимания Стефы; в конце концов она отыскала Люцию на лавочке в тени, громко плачущую. Присев рядом, Стефа обняла ее и прижала к себе. Тогда девочка призналась, что вышла, чтобы встретить Эдмунда, и теперь плачет по нему, как по мертвому.
— Почему «как по мертвому»? — спросила учительница. — Ты говорила с ним?
Люция еле выговорила сквозь рыдания:
— Я хотела с ним поговорить, думала, он тоже хочет… Он проходил по аллее, увидел меня, мы были так близко… Я сказала: «Пан Эдмунд», а он остановился и спрашивает: «Чем могу служить?» — так холодно, с такой странной, деланной усмешкой… Потом поклонился и ушел. Он меня не любит, он для меня умер!
Стефе едва удалось ее успокоить.
Со Стефой и Люцией Эдмунд прощался последними. Вальдемар, предчувствуя, что Пронтницкий может оскорбить Стефу, остался рядом с ней. Действительно, Эдмунд настраивался на ироничный тон, хотел пожелать Стефе успехов, зная, что заденет ее этим, но в присутствии майората не решился. Он лишь равнодушно подал руку и Стефе, и Люции. Ни он, ни они не произнесли ни слова. Только рука девочки дрогнула в его руке.
Он вышел на крыльцо походкой победителя, уселся в экипаж. К коляске его проводили Яцентий и лакеи, довольные, что уезжает навсегда нелюбимый всеми практикант. Когда коляска тронулась, стоявшая у окна Люция разразилась громким плачем, что несказанно удивило баронессу — она и представить не могла, что ее дочь может питать искренние чувства к человеку не их круга.
После отъезда Пронтницкого в особняк словно вернулась жизнь. Стефа облегченно вздохнула. Только баронесса поначалу скучала без приятного собеседника, но печаль и слезы Люции убедили пани Идалию, что Эдмунд должен был покинуть имение.
…В один прекрасный день, когда майорат был в Слодковцах, приехала верхом панна Рита Шелижанская, а недолго спустя появился граф Трестка. Когда он показался в воротах, все как раз сидели на веранде. Увидев своего преследователя, Рита с неудовольствием скривилась и сердито бросила Вальдемару:
— Невероятно! Как будто он — мой опекун…
Майорат рассеянно кивнул, думая о чем-то своем.
Заметив наконец панну Риту, Трестка весьма артистично изобразил удивление, так что у него даже свалилось с носа пенсне:
— Что за счастливый случай! Вы здесь?
— Вы же знали, что я буду здесь. К чему притворяться?
— Я вовсе не знал, клянусь Господом! Неужели вы считаете, что я приехал ради вас?
— Мне так кажется.
— Пассаж! — вздохнул Трестка, нервно поправил пенсне и, бросив на Стефу веселый взгляд, сказал шутливо: — Вы ошибаетесь, панна Рита. В Слодковцы я езжу не только из-за вас, mais encore…
— Ну что вы, мы же все понимаем. Где панна Рита, там и вы, — сказал Вальдемар.
— Клянусь вам, я… Ничего подобного…
— А мы поняли вас именно так.
Трестка закусил губу и замолчал. Панна Рита глянула на Стефу, потом подошла к Вальдемару и, улыбнувшись, шепнула:
— Спасибо.
— Господи, за что?
— За то, что вы — джентльмен.
— Увы, приходится им быть за кого-то…
— Вот за это и спасибо.
Перед ужином решили прогуляться по парку. Панна Рита взяла Стефу под руку и увлекла ее вперед, так что мужчины и задумчиво шагавшая Люция остались позади.
— Как вам нравится молодой Михоровский? — спросила Рита.
— Ну… он очень симпатичный.
Панна Рита едва не подпрыгнула:
— И это все, что вы можете сказать?! Я думала, вы оцените его по достоинству. Я его очень уважаю. В сравнении… ну, хотя бы с Тресткой, он…
— Да как можно сравнивать?
— Вы правы. Никакого сравнения. Единственное, что у них общего, — возраст. Майорат очень известен в свете. Женщины по нему с ума сходят. Но он, увы, так привередлив… Открою вам секрет: я тоже принадлежу к его поклонницам и тоже без взаимности.
Стефа, улыбнувшись, взглянула на нее. Она вспомнила первый приезд панны Риты и ее разговор с Вальдемаром.
Панна Рита продолжала:
— Что скрывать, все знают, что я люблю майората, все, начиная от моей опекунши, княгини, и кончая им самим. Но иллюзий я не питаю, я давно их лишилась… или не питала вообще. Та, которую он выберет, ни в чем не будет похожа на меня. У него весьма утонченный вкус, а я могу воодушевить самое большее графа Трестку. Это и называется «не везет». Меня занимает пан Вальдемар, а я интересую этого «графчика». А если я нравлюсь Трестке, то, должно быть, не дороже него и стою. В таком случае он обязан получить взаимность. Я права?
— Ну что вы! — сказала Стефа. — Пан Трестка недостоин на вас и глаз поднять.
— У вас хороший вкус! Я и сама знаю, что стою дороже его… пусть и не столь уж сказочно много, как вы считаете. Хочу вам сказать, что вы еще в одном случае проявили хороший вкус — отвергнув Пронтницкого. Нестоящий человек, и вас явно недостоин. Стефа ответила искренне:
— Нет, я его не отвергала. Просто… так уж счастливо сложились обстоятельства.
— Но вы ведь первая порвали с ним?
— Это сделал за меня мой отец.
— Который наверняка знал его лучше, чем вы?
— Несомненно.
— Как бы там ни было, стоит поблагодарить майората за то, что он прогнал этого типа из Слодковиц. А знаете, что было главной причиной изгнания Пронтницкого?
Догадываетесь?
— Его ухаживания за Люцией.
На губах Риты промелькнула улыбка:
— Ну да, так все считают. Выходит, вы ничего не знаете? Пронтницкого услали исключительно из-за вас.
— Из-за меня?!
— Вот именно. Он докучал вам, а это рассердило майората и пана Мачея. Одной Идальке было все едино. У нее есть тело и кости, но сомневаюсь, есть ли кровь… разве что до того голубая, что это уже и не кровь, а водица. В самый последний момент намерения Пронтницкого ее рассердили, однако до того она благосклонно позволяла ему себя развлекать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14