Особенно геройски сражались моряки 6-й отдельной бригады морской пехоты. Спаянные крепкой дружбой, всегда готовые прийти на помощь товарищу, они проявляли в боях беззаветную храбрость. По какому-то неписаному закону все перед атакой обязательно надевали бескозырки и расстегивали воротники гимнастерок так, чтобы была видна "морская душа" - полосатая тельняшка. Фашисты до ужаса боялись безудержно смелых, стремительных атак морской пехоты.
Бои продолжались несколько дней. Гитлеровцы оказывали упорное сопротивление. На окраине Урицка они возвели прочную систему обороны.
В помощь стрелкам, наступающим с фронта, были посланы десанты. Одна усиленная рота 6-й отдельной бригады морской пехоты была высажена в районе Стрельны. Другой десант численностью до 1000 человек высадился ближе к Петергофу. Десанты, хотя и не смогли полностью выполнить свои задачи, потому что нам не удалось соединиться с ними, все же нанесли противнику значительные потери.
Отважно действовала в боях за Урицк и 124-я танковая бригада. Один из ее офицеров - капитан Рыбаков, оставаясь в подбитом танке восемь часов, вел неравный бой в тылу врага. Не покинул своей машины и трижды раненный старший лейтенант Чапайкин. Я находился в лесопарке на командном пункте 124-й танковой бригады, когда туда на тягаче привезли танк Чапайкина. Голова, плечо, левая нога танкиста были перевязаны красными от просочившейся крови бинтами. Нервное напряжение не покинуло его, он гневно вскрикивал:
- Зачем, черт возьми, меня выволокли с поля боя? Я же еще в состоянии драться, мне ведь не пешком ходить!
Впрочем, силы скоро покинули его. Подоспевшие санитары на носилках унесли Чапайкина в санчасть.
Возвращаясь от танкистов, я заехал на КП 13-й дивизии к генерал-майору Зайцеву, одному из очень способных военачальников. Позднее генерал Зайцев с успехом командовал стрелковым корпусом и на этом посту погиб.
За день до гибели Зайцева я был у него в корпусе. Он пригласил меня пообедать и рассказал, что утром осколок мины, видимо уже на излете, попал ему прямо в лоб.
- Хорошо, что на мне была папаха, она смягчила удар, но все же синяк остался здоровый, - говорил Зайцев, и в голосе его слышались не свойственные ему грустные нотки. - Сегодня чувствую себя словно не в своей тарелке. Вроде как предупреждение получил...
- Ну что вы, товарищ Зайцев, - засмеялся я. - С каких это пор вы стали таким мнительным?
- Да я, конечно, предчувствиям не верю, но все-таки... - смутился Зайцев.
К сожалению, предчувствия не обманули его. Но это случилось значительно позже описываемых событий, уже на третьем году войны. А в тот день, когда я приехал на КП 13-й стрелковой дивизии, Зайцев был, как всегда, полон энергии. Он кратко, но очень толково доложил обстановку, посетовал на потери и попутно пожаловался на медотдел армии, который задерживал присылку медработников.
- Так они у вас в дивизии все равно используются не по прямому назначению, - шутливо заметил я.
- Как так? - удивился Зайцев.
- Да вот был недавно случай, когда санитарка подняла роту в атаку.
И я рассказал, как в конце сентября встретил колонну 2-го батальона 1-го полка их дивизии, который совершал марш. Мое внимание привлекла тогда невысокая худенькая санитарка, в длинной, не по росту, шинели, аккуратных хромовых сапожках и в лихо сдвинутой набекрень пилотке, из-под которой выбивались густые каштановые волосы. Она очень сердито отчитывала двух бойцов, медленно шагавших в хвосте колонны.
- За что это вы их распекаете? - спросил я, остановив машину.
- Да как же, товарищ генерал, не научились до сего времени наматывать портянки, ноги натерли. Вот и возись теперь с ними, - ничуть не смутившись, ответила санитарка.
- А слушаются вас бойцы?
- Еще бы! - Санитарка задорно тряхнула головой, и в глазах ее мелькнули веселые искорки. - Я же все время с ними: и в бою, и на марше. Если уж я справляюсь с трудностями, то как же они, здоровые парни, могут отставать? Вот и слушаются.
- Как ваша фамилия?
- Санитарка Федорова, товарищ генерал.
- Это жена командира роты, - пояснил подошедший комбат. - Смелая женщина. Бойцы говорят, что ей впору командовать ротой. На днях она поднимала бойцов в атаку. Да вот пусть сама расскажет.
- Что там рассказывать, товарищ генерал. - Федорова пожала узенькими плечами. - Залегли мы под огнем. Ротный говорит: "Трудно поднять бойцов". А я возьми и скажи: "Подниму! Небось стыдно им будет лежать носом в землю, если я пойду впереди". Ротный рассердился. "Не дури, - говорит, - убьют без пользы". Только у меня характер самостоятельный. Поднялась и пошла. Бойцы за мной. Я и прошла-то впереди всего несколько метров. Потом меня обогнали. Вот и все. Что же тут такого?
- Действительно был такой случай, - подтвердил военком дивизии батальонный комиссар Белоусов. - Федорову я знал. Она погибла в ночь на 2 октября в бою под деревней Верхнее Койерово. Опять поднимала бойцов в атаку...
Меня всегда волновало и до глубины души трогало непостижимое мужество русских женщин, принявших на свои плечи в годы войны огромные тяготы. Женщины заменяли мужчин у станков и плугов, женщины участвовали в строительстве оборонительных укреплений, наконец, женщины вместе с мужьями, отцами, братьями в годы войны взялись за оружие, перенося все лишения боевой обстановки. Одной из таких героинь была скромная санитарка В. Федорова А с другими я встретился спустя какой-нибудь час после того, как уехал с КП 13-й стрелковой дивизии.
В те дни мы вели большую работу по созданию глубоко эшелонированной обороны на подступах к Ленинграду.
21, 56, 189-я стрелковые дивизии и 7-я бригада морской пехоты совершенствовали вторую полосу обороны. Войскам помогало население Ленинграда, в основном женщины, и подростки. Работали они много, с большим напряжением.
А нужно напомнить, что в эту пору в Ленинграде было уже плохо с продовольствием. С 1 октября рабочие и инженерно-технические работники получали по 400 граммов хлеба, а служащие, иждивенцы и дети до 12 лет - по 200 граммов. Попробуйте-ка покидать землю денек-другой, получая столько хлеба и отнюдь не слишком жирный приварок!
Подъехав к линии новых траншей, я вышел из машины и, желая подбодрить работавших, сказал:
- Хорошо копаете, девушки, добротно!
Одна из женщин, уже немолодая, в поношенном пальто и в темном платке, завязанном по-деревенски под подбородком, разогнула усталую спину и, опершись на лопату, ответила без улыбки:
- Мы-то копаем хорошо, а вот вы воюете плохо - к самому Ленинграду немцев пустили.
Наступило неловкое молчание. Женщина была права. Что ей ответишь?
- Муж-то у вас где? - спросил я, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
- Где-то с вами... бегает! - Женщина вздохнула и снова взялась за лопату.
Я задал несколько вопросов командиру, руководившему работой, и поспешил к машине. Мною овладело какое-то странное, противоречивое чувство, в котором смешивались гордость трудовым подвигом ленинградок и сознание своей вины перед ними.
Для наблюдения за ходом разведки боем я выбрал НП на крыше большого семиэтажного дома. Отсюда в бинокль хорошо было видно побережье Финского залива. Вместе со мной на наблюдательном пункте находились работники оперативного отдела штаба армии, телефонисты. Поднялся сюда и член Военного совета армии председатель Ленинградского облисполкома Н. В. Соловьев. Он очень любил свой город, знал чуть ли не каждую улицу. Мы наводили бинокли на побережье залива, Соловьев же смотрел назад, на город, где медленно всплывали в вечереющее небо аэростаты воздушного заграждения.
С тяжелым клекотом, прорезая воздух, над нами пронесся снаряд дальнобойной немецкой артиллерии. Где-то позади нас, за Кировским заводом, громыхнул взрыв. Гитлеровцы начали очередной обстрел города.
- Опять чьи-то семьи остались без крова, опять жертвы, - взволнованно сказал Соловьев, сжимая перила решетки так, что побелели пальцы.
Мы хорошо понимали его волнение. Но ответить ему никто не успел. В небо взлетели красные ракеты - сигнал атаки. Началась разведка боем.
К резким хлопкам полковой и батальонной артиллерии, выдвинутой на прямую наводку, присоединились пулеметные и автоматные очереди, сухое потрескивание винтовочных выстрелов. Телефонисты стали принимать координаты выявленных целей и засеченных огневых точек противника.
А снаряды тяжелых фашистских орудий продолжали падать на город, все ближе к зданию, на крыше которого мы находились. Оставаться здесь стало опасно, и я приказал всем спуститься вниз.
Едва мы дошли до первого этажа, как наш большой дом вздрогнул. Раздался оглушительный грохот близкого разрыва. Потом послышался треск, скрежет металла, зазвенели оконные стекла.
Мы выскочили на улицу, опасаясь, что дом рухнет. Однако он устоял. Снаряд попал как раз в то место, где находился наш НП. Теперь там, в крыше, зияла огромная дыра, обрушился угол дома, засыпав битым кирпичом и штукатуркой стоявшие у подъезда автомашины. Дом напоминал пирог, надкушенный с одного края.
Квартиры были пусты, так что жертв не оказалось, если не считать того, что легко ранило связиста, который вернулся на крышу за оставленной там катушкой с телефонным кабелем.
А еще через день гитлеровцы произвели огневой налет прямо по командному пункту армии на Московском шоссе. Я спускался в подвал, когда над КП разорвался снаряд, и в ту же минуту почувствовал такой сильный толчок в спину, что не удержался на ногах. Прямо на меня упал мой адъютант. Оказалось, что это он толкнул меня, и не напрасно: осколки, свистя, врезались в асфальт возле нас. Один из них пробил шинель и оцарапал адъютанту плечо. У стоявшей во дворе легковой автомашины взрывом сорвало радиатор.
Так проходили дни. До самой середины октября шли бои в районе Урицка, у Петергофского шоссе, за совхоз "Пролетарский труд". И они явились для нас хорошей школой.
В армии тогда было много командиров, призванных из запаса, не имевших прочной военной подготовки и опыта руководства боем. Наши командиры отличались отвагой, были преданы Родине, но отсутствие боевого опыта давало о себе знать.
Особенно много недостатков было в организации разведки. Она велась, как правило, только перед фронтом и преимущественно большими группами. Не использовались слабо защищенные участки и стыки, через которые пять - шесть разведчиков могли бы незаметно проникнуть в тыл врага. Не случайно за время сентябрьских и октябрьских боев нам удалось захватить всего нескольких пленных.
В наступлении иногда отставали тылы, хотя продвижение вперед было незначительным. В результате в некоторых частях в ходе боев ощущался недостаток боеприпасов.
В ряде случаев нарушалось взаимодействие между танками и пехотой. Так, атака, предпринятая 9 октября, не имела успеха лишь потому, что боевые машины 124-й танковой бригады двигались слишком быстро и оторвались от пехоты, а пехота, оставшись без поддержки танков, залегла.
Недостатки, выявившиеся в ходе боев, тщательно изучались, анализировались. Трудно было учиться в бою. За каждую ошибку приходилось платить дорогой ценой. Но эта нелегкая учеба не пропала даром. Она явилась залогом будущих больших побед.
Прошло немного времени, и наша Советская Армия стала кадровой, наши командиры научились проводить дерзкий и решительный маневр на поле боя, осуществлять четкое взаимодействие не только между частями и подразделениями, но и между объединениями. И тогда в полной мере проявилось превосходство нашего советского военного искусства над шаблонным, лишенным творчества военным искусством немецко-фашистской армии.
"10 октября мне позвонил командующий фронтом:
- Вы не забыли, что являетесь моим заместителем? Немедленно приезжайте.
Причина неожиданного вызова прояснилась только в Смольном. Генерал армии Г.К. Жуков объявил:
- Вступайте в командование фронтом. Вас знакомить с обстановкой нечего, она вам известна. А меня срочно вызывают в Ставку...
Под Ленинградом началась борьба за коммуникации. Мы пытались прорвать блокаду, а противник стремился полностью завершить ее, овладеть нашей последней дорогой через Ладожское озеро.
14 октября Ставка Верховного Главнокомандования дала указание во второй половине октября подготовить и провести наступательную операцию на синявинском направлении. Намечалось силами 54-й и 55-й армий, а также Невской оперативной группы окружить и уничтожить шлиссельбургско-синявинскую группировку противника и деблокировать Ленинград с суши.
Военный совет Ленинградского фронта предполагал начать эту операцию 20 октября. Для участия в ней привлекалось 63 тысячи человек, 475 орудий, 97 танков.
Противник имел на синявинском направлении около 54 тысяч человек и 450 орудий. Он опирался на сильную оборону с большим количеством инженерных сооружений, построенных в лесисто-болотистой местности.
Таким образом, перед началом операции мы имели лишь незначительное превосходство в живой силе и артиллерии.
Путем перегруппировки войск нам удалось создать в намечаемой полосе прорыва 54-й армии двойное, а на участке оперативной группы восточного сектора фронта и Невской оперативной группы тройное превосходство в силах и средствах. Имея в виду, что общая глубина операции незначительна, мы рассчитывали, что сумеем успешно провести ее в оказанные сроки.
Но за четыре дня до начала наших действий обстановка резко изменилась. 16 октября девять дивизий противника, в том числе две танковые и две моторизованные, перешли в наступление на волховском, тихвинском и маловишерском направлениях. Командование группы армий "Север" рассчитывало ударом на Тихвин и Волхов соединиться с финскими войсками восточнее Ладожского озера и создать кольцо блокады вокруг Ленинграда. Частью сил планировался удар на Бологое, навстречу группе армий "Центр".
В первый день наступления противнику удалось прорвать нашу оборону в стыке ослабленных предыдущими боями 4-й и 52-й армий. Возникла реальная угроза Тихвину и коммуникациям Ленинградского и Волховского фронтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33