Потом посмотрел на меня в упор и задал последний вопрос:
- Хватит вам, Сергей Семенович, два - три дня, чтобы осмотреться и вступить в должность?
Я ответил, что уже осмотрелся - боевой состав армии мне известен, оперативные директивы тоже, - и попросил разрешения приступить к исполнению своих служебных обязанностей немедленно.
- Не возражаю, - улыбнулся командующий. - Чем быстрей, тем лучше.
И тут же стал излагать некоторые свои соображения. Обратил мое внимание на то, что главная наша задача - быстро и организованно провести перебазирование всех частей в район Сталинграда. Дал краткие характеристики каждому из руководящих лиц армии. Рекомендовал мне сразу же "твердо взять в руки" управление войсками и заверил, что поддержит своего начальника штаба "в трудную минуту".
Расстались мы уже часов в шесть утра.
Чтобы сбросить с себя усталость бессонной ночи, я, вернувшись на отведенную мне квартиру, разделся по пояс и вышел во двор на зарядку. Серебристые снежинки осыпались с дремучих сосен и приятно освежали разгоряченное тело. У забора разогнул спину солдат, усердно коловший дрова.
- И не холодно тебе? - спросил он с удивлением. На его курносом веснушчатом лице играла добрая улыбка.
- Кто систематически этим занимается, тому не холодно, - ответил я.
- Силен!..
В это время вышел адъютант и, подавая полотенце, назвал меня по званию. Мой собеседник широко открыл глаза и сразу переменил тон:
- Извините, товарищ генерал...
Теперь пришла моя очередь задавать вопросы:
- А за что вас извинить?
- Да как же... В потемках принял вас за телеграфиста Кубина. Здоровенный он тоже...
- Ничего, в темноте ошибиться может всякий, - отозвался я и, чтобы как-то избавить курносого гвардейца от неловкого для нас обоих замешательства, попросил у него колун.
В юности я был мастером по этой части: около двух лет работал на заготовке дров. Да и в школе имени ВЦИК с топором расставаться не приходилось отопление там у нас было печным.
Старая сноровка не подвела. Колун точно ударил по самой сердцевине смолистой плахи, и она со звоном развалилась на две ровные части.
Так начался мой первый день пребывания в штабе 2-й гвардейской армии.
4
Познакомившись лично с офицерами штаба, я остался доволен ими. Штаб был укомплектован подготовленными работниками. Правда, некоторые не имели боевого опыта, но у них, как говорится, все еще было впереди...
Особенно хорошее впечатление произвел на меня полковник М. Д. Грецов человек спокойный, вдумчивый и рассудительный. В противоположность ему мой заместитель по ВПУ полковник В. А. Коровиков оказался очень горячим и экспансивным, но свое дело он знал превосходно.
Только, пожалуй, от начальника связи я не был в восторге. Сразу бросалось в глаза, что это офицер несобранный, сущность своей работы не постиг, к решению важных вопросов подходит поверхностно.
Отдав необходимые указания своим новым помощникам, я с разрешения командующего вместе с полковником Грецовым выехал в войска. Путь наш лежал на станцию Рада через величественный зимний лес, какой можно встретить только в нашей среднерусской полосе. На деревьях перестукивались дятлы. Белки осыпали снег с сучьев. Внизу у самой дороги сплошные кружева заячьих следов. Сосны стройные, высокие и хороши, как на полотнах у Шишкина. Недаром великий художник писал многие свои картины в здешних местах...
Весь день мы пробыли в частях 1-го гвардейского стрелкового корпуса. Командовал им тогда голубоглазый великан Иван Ильич Миссан. Несмотря на неторопливость движений и спокойную речь, во всем его облике чувствовались непреклонная решимость, воля и смелость Впоследствии я неоднократно имел возможность убедиться в правильности этого первого впечатления. Генерал Миссан был бесстрашным воином. Он никогда не терялся и уверенно руководил войсками в самой сложной обстановке. Говорил Миссан с каким-то странным акцентом. Из-за этого многие считали его латышом. хотя в действительности Иван Ильич был стопроцентным украинцем.
Понравился мне и командир 24-й стрелковой дивизии Петр Кириллович Кошевой, хотя он совсем не походил на Миссана: был очень подвижен, говорил скороговоркой. К тому времени генерал Кошевой уже прошел большую школу фронтовой жизни и тяжелых боев. Об этом свидетельствовали ордена на его груди.
Все части 1-го гвардейского стрелкового корпуса отличались какой-то особой, не слишком броской, но обнадеживающей подтянутостью. Это шло, очевидно, от моряков, которые являлись здесь своего рода костяком. Но было немало и необстрелянной молодежи как среди солдат, так и сцеди офицеров, только что призванных из запаса. Они составляли предмет постоянной заботы ветеранов. Корпус имел значительную партийно-комсомольскую прослойку, и этим, конечно, прежде всего обусловливался высокий моральный дух его личного состава.
В подразделениях шла напряженная боевая учеба. Учились все: и бывалые фронтовики, уже побывавшие в ожесточенных боях под Сталинградом, и те, что лишь месяц назад приняли присягу на верность Родине. Но ветераны корпуса были в то же время и наставниками молодых, щедро делились с ними своим боевым опытом.
В одной из частей я встретил знаменитого бронебойщика Героя Советского Союза гвардии старшину Петра Болото. Слава о подвиге Петра Болото и его товарищей, сдержавших в наиболее тяжкую пору обороны Сталинграда натиск целого танкового полка противника и уничтоживших при этом 15 бронеединиц, облетела тогда всю страну. Теперь Петр Болото был лучшим инструктором в подразделении противотанковых ружей, а сам старательно овладевал специальностью пулеметчика.
В войсках мне часто задавали одни и те же вопросы:
- Скоро ли отправка на фронт? Когда будем бить* фашистов?
И я каждый раз отвечал, что выступление скоро и нам придется не только бить, но и добивать противника.
Цель моей поездки в войска и состояла, собственно, в том, чтобы на месте уточнить все детали подготовки армии к отправке на фронт. Прежде всего меня интересовало то, что было связано с погрузкой дивизий в эшелоны на железнодорожных станциях.
Еще у себя в штабе, знакомясь с планом перебазирования армии, я обратил внимание на некоторые упущения, но решил не докладывать о них командующему, пока лично не уточню все с работниками военных сообщений и не поговорю сам с командирами соединений. Поездка в войска и на железную дорогу окончательно убедила меня, что план наш далеко не совершенен и в него необходимо внести существенные поправки. Емкость железнодорожных станций не обеспечивала погрузку войск в намеченный нами срок. Кроме того, не было учтено, что все станции погрузки находятся под воздействием авиации противника, тупики и разъезды забиты порожняком, а по путям нескончаемым потоком следуют в район Сталинграда тяжелые составы с боеприпасами, боевой техникой, продовольствием...
Пришлось несколько пересмотреть и порядок погрузки наших дивизий. Оказалось, что во многих случаях в первые эшелоны не были включены части связи и боевого обеспечения, а без них нельзя организовать бой. Не была предусмотрена и своевременная высылка в новый район сосредоточения армии оперативной группы ее штаба, а также вспомогательного пункта управления.
Вернувшись в Тамбов уже поздним вечером, я сразу же направился к командующему и доложил ему свои соображения. Р. Я. Малиновский во всем согласился со мной, дал указания к утру исправить план, подготовить оперативную группу и объявил, что он сам немедленно вылетит с нею в новый район сосредоточения...
Всю ночь в штабе кипела напряженная работа. Более тщательные расчеты дали возможность сократить количество эшелонов. С целью ускорения погрузки для некоторых дивизий были изысканы дополнительные погрузочные площадки и сразу же приняты меры по дооборудованию их.
Неутомимо работал и политотдел армии. Начальник его, бригадный комиссар А. Я. Сергеев, оказался человеком очень энергичным и опытным. Он позаботился о правильном распределении по эшелонам и командам коммунистов и комсомольцев, которые своим авторитетным словом и личным примером должны были обеспечить на погрузке, в пути следования и при выгрузке высокую дисциплину и образцовый воинский порядок.
Сказать сейчас, что все мы сделали хорошо и перебазирование армии прошло без сучка, без задоринки, я, конечно, не могу. Как мы ни старались, но у нас имели место и досадные просчеты, и даже явные ошибки. Их не избежал, пожалуй, никто из управления армии. Ошибки случались и у меня, и у других начальников. Но в целом задача была решена успешно.
Этому немало способствовало величайшее воодушевление, охватившее в те дни весь личный состав. Всем было ясно, что мы направляемся под Сталинград, и каждый понимал, что именно там назревает начало решительного перелома в ходе войны. Ради этого можно было ограничить время сна до 2-3часов в сутки, до костей промерзать на тридцатиградусном морозе, день и ночь работать на сильнейшем ветру, бросающем в лицо жесткий, как наждак, снег.
В штабе армии беспрерывно зуммерили телефоны, с предельной нагрузкой трудились телеграфисты, один за другим появлялись посланцы из частей - кто с просьбой, кто с жалобой, кто за советом. Относительное спокойствие устанавливалось лишь в момент передачи по радио очередного сообщения Совинформбюро. Тут все превращались в слух, ожидая новых вестей из-под Сталинграда. А вести эти день ото дня становились все отраднее. Советские войска уже пленили в этом районе свыше 75 000 солдат и офицеров противника, захватали более тысячи его танков, сотни самолетов, неисчислимое количество автомашин. А сколько живой силы и техники врага было уничтожено!..
Наступление советских войск развивалось там так стремительно, что не только в штабе армии, но и у каждого солдатского костра во время короткого отдыха неизменно возникали одни и те же разговоры: "Эх, если бы союзники ударили сейчас с запада - наверняка к весне с Гитлером покончили бы..." Однако США и Англия не торопились с открытием второго фронта. Американские войска под командованием Эйзенхауэра высадились лишь в Алжире и Марокко, чтобы поддержать Монтгомери, которого Роммель прижал к самой Александрии. И если бы не Сталинград, то можно сказать наверняка, что эта американская поддержка оказалась бы запоздалой. Не Эйзенхауэр, а советские войска, наступавшие под Сталинградом, спасли английского фельдмаршала от полной катастрофы: они оттянули на себя резервы, предназначавшиеся Роммелю. Уже осенью 1942 года немецкие танки, окрашенные в желтый цвет африканской пустыни, появились в донских степях.
Не получив подкреплений, Роммель лишился возможности довести свою наступательную операцию до конца и стал медленно отходить, теснимый с запада американцами, а с востока - англичанами. На стороне англоамериканских войск было многократное превосходство в силах, которым они, однако, не сумели воспользоваться в полной мере. Союзникам так и не удалось тогда ни окружить, ни уничтожить корпус Роммеля в Ливии и Тунисе.
И вот эту-то частную, малорезультативную операцию западная пресса пыталась выдать за открытие второго фронта! Такие несуразности уже тогда вызывали у всех советских людей горькое разочарование в союзниках и дискредитировали самую идею второго фронта. От высадки американцев в Марокко и Алжире наши войска не почувствовали ни малейшего облегчения. Но еще горше, пожалуй, читать повторение этих бредней ныне в "трудах" буржуазных историков и битых нами гитлеровских генералов вроде Типпельскирха. Всячески раздувая значение совершенно незначительной североафриканской операции Эйзенхауэра, они оскорбляют память героев Сталинграда, сложивших свои головы во имя победы над фашизмом...
Однако возвратимся ко 2-й гвардейской армии. Недолго она оставалась в тылу. Через несколько дней после моего вступления в должность войска начали грузиться в эшелоны. А вслед за ними в новый район сосредоточения армии вылетел и я.
Остерегаясь "мессершмиттов", наш тихоходный и совершенно беззащитный самолет По-2 шел буквально впритирку к макушкам леса и крышам деревенских изб. Под плоскостями машины мелькали отдельные картинки ставшего уже привычным пейзажа, а в голове неспешной чередой проходили один за другим обрывки нестройных мыслей.
Накануне меня попросил зайти член Военного совета армии генерал-майор И. И. Ларин. Едва переступив порог его кабинета, я сразу по выражению лица Ларина догадался, что предстоит какая-то торжественная церемония. И не ошибся.
- Товарищ генерал, - начал Ларин подчеркнуто официальным тоном, - в связи с вашим вступлением в должность начальника штаба армии вручаю вам от имени Военного совета армии нагрудный знак "Гвардия". Носите его с честью...
Потом он крепко пожал мне руку и заговорил уже проще:
- Теперь, Сергей Семенович, у тебя симметрично будет: слева - орден Ленина, справа - гвардейский знак.
Вспомнив об этом на борту самолета, я, как обычно бывало в те дни, сразу же перенесся мыслями под Сталинград. Дивизии Советской Армии все плотнее сжимали там железное кольцо окружения. Однако гитлеровцы упорно сопротивлялись и отклоняли все наши предложения о. капитуляции: они еще надеялись, что им удастся вырваться из котла. По опыту боев на других участках советско-германского фронта можно было безошибочно предсказать, что противник пойдет здесь на все, чтобы деблокировать свою сталинградскую группировку. Для него это было теперь не только вопросом престижа.
Напряжение боев и на внутреннем, и на внешнем кольцах окружения росло с каждым днем. Наши войска, второй месяц участвовавшие в наступлении, очень нуждались в подкреплениях. Я понимал, какую надежду возлагает Верховное Главнокомандование на нашу свежую 2-ю гвардейскую армию...
Пилот прервал мои размышления. Он резко качнул машину с крыла на крыло, давая понять, что полет, наш окончен. Под нами была посадочная площадка, а по соседству с ней виднелся небольшой населенный пункт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38