Получилась куча-мала, в которой было невозможно разобрать, где люди, где рюкзаки, где чьи руки и ноги, а где лыжи с палками.
Электричка рявкнула и умчалась.
– По-моему, уже можно встать, – невозмутимо заметил снизу старший Блинков.
– Неплохо бы, – согласился младший, – но на мне Ирка.
Ирка поворочалась и спросила:
– А кто же тогда на мне?
– Чемодан, – предположил Блинков-младший. – Спихни его.
– Нет, он мягкий. А вдруг это человек? Кажется, за мной старичок выходил. Эй, гражданин! – позвала Ирка.
Гражданин молчал.
– Не видел я никого, – возразил Блинков-младший. – А если даже и старичок, то чего он разлегся? Спихни, и все!
– Не шевелится, – пожаловалась Ирка. – Ой, у него лицо холодное. Может, он умер с перепугу?! ОЙ-ЁЙ-О-О-ОЙ!!!
Ирка ящерицей выскользнуло из кучи-малы, и ледяное лицо мертвеца уткнулось в шею Блинкову-младшему. Он боялся вздохнуть.
И вдруг стало легче. Мертвец скатился. А ЛИЦО ОСТАЛОСЬ!
– Балбес ты, Митяище, – спокойным голосом сказала Ирка. – Вставай. Это же рвота твоя.
Блинков-младший прихлопнул на шее сползающую рвоту и встал. Точно, она.
– А я уже начал привыкать, – сказал папа, протирая залепленные снегом очки.
Снега на платформе было по колено – чистого, нетронутого, если не считать примятого кучей-малой пятачка. Папа нацепил на нос очки, огляделся и заметил то, на что уже молча смотрели Блинков-младший с Иркой.
Платформа стояла в чистом поле. Вдали синела неровная бахрома леса, а перед ней – кучка садовых домиков. Ни одна тропинка не вела к ним, ни одного дымка не поднималось над крышами. По другую сторону платформы был песчаный карьер с какой-то занесенной снегом машиной. Блинков-младший не сразу понял, что это кабина экскаватора. Стрела с ковшом валялась отдельно.
– Меня интересует только одно, – вздохнул папа. – Почему наша электричка остановилась там, где электрички не останавливаются?!
Глава II
Где папа?
Блинков-младший не сомневался, что все случилось из-за рвоты. Сколько раз он замечал: неприятности ходят стаями, как шпана. Сначала пристанет маленький, потом навалятся большие.
Папа с Иркой не знали всего. «Выменял у Князя»! Как же! Он за эту рвоту влез на второй этаж по водосточной трубе. По готовой оторваться, скрипящей, стылой! Без перчаток, чтобы не скользили руки. Он половину кожи с пальцев оставил на этой мерзлой железяке. За дрянную пластмассовую рвоту.
Князь притащил ее в школу и подкладывал девчонкам. Известно: на дураков не обижаются, особенно если дурак – самый сильный в классе. Все помалкивали, а Князь стал хвалиться, что подсунет рвоту химичке Бяке. Тогда Блинков-младший не выдержал. Пожилую впечатлительную Бяку доводили только последние отморозки. Это было неспортивно, все равно, что первоклассника за уши таскать. Отнять рвоту Блинков-младший не мог и предложил Князю поменяться на любое желание.
Честно говоря, он думал отделаться полусотней щелбанов или кукареканьем под столом – Князю всегда не хватало фантазии. Но тут как назло хватило. На перемене Князь, прихватив свидетелей, вывел Блинкова-младшего во двор и показал на окно директорского кабинета: «Споешь «Жил-был у бабушки серенький козлик». Во-он оттуда». Отказываться было поздно. Блинков-младший влез на карниз и спел. Ему повезло: в кабинете никого не было. Допевая «рожки да ножки», он увидел через стекло, что дверь приоткрывается, и спрыгнул в сугроб.
Если Блинков-младший о чем и жалел, так только о том, что показал рвоту папе с Иркой. Взрослые и девчонки таких вещей не понимают. Рассказать им, что рисковал за рвоту, они стали бы говорить, что Князь взял его на слабо. Хотя на самом-то деле плевать ему было на Князя, пускай бы даже он ходил по школе с плакатом «Блин – слабак». Плевать, и все! А из-за чего он рисковал, Блинков-младший и сам до конца не понял. Не из-за рвоты – это ясно – и не только из-за Бяки…
И вот – мороз, платформа в заснеженном поле и ни малейших признаков исторического города Боровка. А все из-за рвоты! Скомкав ее в кулаке, Блинков-младший размахнулся… И спрятал рвоту в карман. Поймите правильно: эта глупая игрушка была для него, как медаль «За победу над Князем».
– Ну, что приуныли, господа восьмиклассники? – бодрым голосом сказал папа. – Начнем каникулы с лыжной прогулки! Это же замечательно!
«Только не с таким грузом», – подумал Блинков-младший, но промолчал, потому что не был нытиком.
– От станции до Боровка все равно нужно добираться автобусом, а мы срежем: пойдем напрямик… – Папа посмотрел на солнце, посмотрел на часы и уверенно ткнул пальцем в сторону леса. -…Туда, на два лаптя от солнца. Километров пятнадцать, не больше. На лыжах это пара пустяков, даже вспотеть не успеем!
– А почему бы нам не дождаться следующую электричку? – спросила Ирка.
Вместо ответа папа широко повел рукой. Платформа была совсем развалившаяся. Местами из нее вывалились целые плиты. От названия остались только фанерная единица и повисшая вверх ногами буква «М». Было ясно, что и в лучшие свои времена платформа не имела имени и называлась просто «сто какой-то километр». И тогда на ней останавливалась не каждая электричка, а сейчас они вообще не останавливаются.
– А мы помашем машинисту, – упрямо сказала Ирка.
– Видишь ли, Ира, чтобы остановиться, машинист должен заранее снизить скорость. Тормозной путь электрички – метров пятьсот… – начал объяснять папа. Он совсем не умел разговаривать с девчонками.
– Дурында ты, – сказал Блинков-младший. – Тебе электричка такси, что ли? Помашешь, и остановится?
– Сам ты дурындас, – огрызнулась Ирка. Губы у нее плаксиво кривились. – А чемодан я в зубах понесу?!
Словом, каникулы начинались в непринужденной, дружеской обстановке.
Минут через пять маленький отряд двинулся на поиски исторического Боровка. Тяжести из Иркиного чемодана разложили по рюкзакам, а к самому чемодану приделали веревочные лямки, как к школьному ранцу. Ирке даже понравилось.
– Как пушинка, – хвасталась она. (Еще бы, когда чемодан был почти пустой).
И вот они шли. Впереди двугорбый папа с привязанным поверх рюкзака большим тюком со спальниками. Из-за этого тюка его голову не было видно. Казалось, что рюкзак и спальники путешествуют сами.
Папа прокладывал лыжню, а за ним шла Ирка. В походе самых слабых и беззащитных надо ставить в середину. Это знают даже коровы: именно в таком порядке они пасутся. Но Ирке, чтобы не обижалась, сказали, что ее задача – утаптывать лыжню за папой. Из-за этого Ирка задрала нос. Она то и дело оглядывалась на Блинкова-младшего, и по ее разочарованному лицу было видно, что Ирка ждет, когда он отстанет. Тогда бы она сказала: «Эх, ты! Вот я лыжню утаптываю, и то не отстаю!». Или, наоборот, подбодрила бы его: «Вперед, Митяище! Потерпи, еще немного осталось!» – и чувствовала бы себя взрослой и мудрой.
Но Блинков-младший не доставлял ей такого удовольствия. Он бежал за Иркой по пятам. На каждом шаге зеленый носок его лыжины, загнутый кверху, как персидская туфля, догонял, догонял, догонял красный кончик Иркиной, а потом этот кончик вдруг отдергивался и удирал, как живой. Схваченный морозом снег скрипел, свистел и охал, когда его протыкали палками. Было весело мчаться на лыжах, не глядя по сторонам. В Блинкове-младшем каждая кровинка играла, как говорила бабушка. Они играли, кровинки, они бежали наперегонки; зеленые лыжи перемигивались с красными, как огни светофора.
Проложенная папой лыжня врезалась в низкие кустики, засыпанные снегом по маковку. Сверху торчали только редкие спичечные прутики, как будто снег был небритый. Стало темнее; Блинков-младший огляделся и увидел, что они въехали в лес. Заброшенная платформа позади них была размером с мизинец. Пропадая в белом поле, к ней тянулась ровнехонькая лыжня. Папа просто здорово умел держать направление. На его месте Блинков-младший обязательно дал бы крюка.
Лес густел, густел, и даже умевшему держать направление папе то и дело приходилось объезжать совсем уже непролазные заросли. Минут через двадцать он объявил привал.
– Ну-с, господа восьмиклассники, как я погляжу, вид у вас бодрый. Отмахали мы, по моим скромным подсчетам, километров десять, а по нескромным даже больше, и пора бы появиться на горизонте городу Боровку.
Папа достал из рюкзака термос и налил Ирке чаю в пластмассовый колпачок. Ирка отхлебнула и закашлялась:
– Горячий!
– Горячий не холодный, – сказал папа, – остынет. Вон какой мороз заворачивает. К ночи будет градусов двадцать. Если невтерпеж напиться, подсыпь снежку, он здесь чистый.
От снега Ирка отказалась и стала ждать, когда чай остынет. Пар из колпачка в ее руке так и валил. Сквозь лесные хвойные запахи пробивался умопомрачительный аромат чая с лимончиком. Блинков-младший почувствовал, что продрог. Он сейчас все на свете отдал бы, чтобы хлебнуть горяченького, не дожидаясь, пока Ирка освободит колпачок. Ни кружек, ни другой посуды они не взяли – не в поход же ехали. И чаю-то папа налил на всякий случай, чтобы не возить пустой термос. Блинков-младший отвернулся от колпачка в Иркиной руке и сказал:
– Пап, чтобы Боровок показался на горизонте, надо, чтобы сначала показался горизонт, а тут лес кругом.
– То-то и странно, Митек, – ответил папа. – Я хорошо помню карту: здесь нет сплошных лесов.
– Туристические карты бывают неточные, – со знание дела заметил Блинков-младший.
Простое объяснение «заблудились» не приходило никому в голову. Такому человеку, как папа, полевому ботанику, прошедшему тысячи километров по тайге, было бы смешно заблудиться в подмосковном лесу.
– Если бы мы пошли вдоль железной дороги, то сейчас уже были бы на станции, – стал объяснять он. – Но автобусы на Боровок ходят четыре раза в сутки. К пятичасовому мы опоздали бы, а следующий, он же последний, – в восемь вечера.
Было похоже, что папа оправдывается.
– Не маленькие, понимаем, – веско сказала Ирка и протянула термосный колпачок с чаем Блинкову-младшему. – Хлебни. А то смотришь, как жертва стихийного бедствия.
– Подожду, – отказался Блинков-младший.
– Пейте чай, а я сбегаю на разведку, – решил папа. – Пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно. Я уверен, что до края леса не больше двух километров. Достаньте спальники, грейтесь.
И папа умчался, роняя снег с низко нависших еловых веток.
– Вот попали-то, – глядя ему вслед, вздохнула Ирка. – А все из-за рвоты твоей!
– Все из-за того, что некоторые как начнут воспитывать, так ничего вокруг себя не видят, – огрызнулся Блинков-младший.
Мороз добрался до потных ног и схватил за пальцы. Самое верное, когда замерзают ноги – покачаться с пятки на носок и попрыгать. Митек расстегнул крепления, сразу оба, шагнул… и провалился по пояс! Он бы никогда не подумал, что бывает столько снега. Хотя в лесу дворников нет, сколько нападало, столько и лежит до весны. Вытащив одну ногу из протоптанного колодца, Блинков-младший ступил на казавшийся твёрдым наст и снова провалился. Снег не держал. По нему можно было только плыть.
– Спасательные работы! – объявила Ирка. – Я буду сенбернаром с бочонком рома, а ты – засыпанным лавиной альпинистом. – Она сунула колпачок с чаем в рот Блинкову-младшему. – Пей.
Митек с благодарностью отхлебнул.
– Какой ты хорошенький! Маленький такой! – умильным голоском сказала Ирка. Присев на корточки, она была вровень с Блинковым-младшим. – А представь, ты был бы лилипутиком. Я бы тебя водила в класс за ручку и не давала никому обижать.
Блинков-младший молча барахтался в снегу, добираясь до своих лыж. После приступа вредности у Ирки начался приступ нежности. Такой уж она человек. Иногда Блинкову-младшему казалось, что он приговорен к Ирке, как к пожизненному заключению. А все из-за того, что когда-то Иркин папа служил с его мамой в контрразведке, и квартиры им дали в одном дворе, только в разных домах…
Ирка поняла, что Блинкову-младшему не до шуток (еще бы, торча в снегу, как морковка на грядке!). Она подогнала палкой Митькины лыжи и сама встала рядом. Улегшись животом на две пары лыж, Блинков-младший потихоньку выкарабкался.
Они долго развязывали заколодевшую капроновую веревку на тюке со спальными мешками, потом грелись, усевшись на рюкзак и накрывшись спальниками.
Из любопытства Блинков-младший проверил одну штуку, которую знал от папы, но сам раньше не видел. Нашел старую ель с низкими разлапистыми ветками, стряхнул снег и, сняв лыжи, протиснулся к самому стволу. Все точно: там была сухая берлога, усыпанная желтой хвоей, такая просторная, что можно было сидеть не сгибаясь. Блинков-младший стал звать Ирку, она отвечала, что боится запачкать в смоле куртку. Но потом ей стало холодно и скучно, и она перебралась к нему вместе со спальниками и термосом.
Они сидели, пили чай и полегоньку пихались для тепла и от нечего делать. В берлоге было темно и одуряюще пахло хвоей. Блинков-младший чувствовал себя бывалым таежным охотником, который бьет белку в глаз, чтобы не портить шкурку. Он стал подумывать, что неплохо бы поцеловаться. Не станет же Ирка отказывать бывалому таежнику.
На часы он посмотрел случайно, потому что задел ими за ветку, и вдруг оказалось, что с тех пор, как ушел папа, прошло больше часа.
Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Папа не шутил с такими вещами. Если сказал, что пройдет пятнадцать минут и повернет обратно, значит, это и будет пятнадцать минут, а не «еще чуть-чуточку» и не «до вон той елки».
Ирка тоже прекрасно знала старшего Блинкова. Она все поняла, как только Митек посмотрел на часы, и твердо сказала:
– Пойдем вместе.
– Само собой, – ответил Блинков-младший. Расставаться в такой ситуации было нельзя. – Я думаю, как мы вещи понесем.
– На чемодане, – ни секунды не раздумывая ответила Ирка. Иногда она соображала просто здорово.
Пока они сидели в берлоге, погода начала портиться. Ветер скакал по верхушкам елей, швыряясь охапками слежавшегося снега. Ирке досталось за шиворот. Она погрозила кулаком, а ветер в ответ надавил так, что весь лес пригнулся и застонал.
У папы был старый брезентовый рюкзак со шнуровкой по бокам, как на ботинках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23