попробуй не согласись, что так мать и должна обращаться с сыном.
— Ну, ясно, — поддакнул Терри. — Матери все такие, чуть что — взбеленится…
— Во-во, — сказал Лес. — Это уж точно! — Тема была исчерпана. — Ну так как? — спросил Лес. Было еще слишком рано, но уж очень долго они ждали. Требовалось переменить пластинку. — Двинем потихоньку…
— Ладно, — сказал Терри. — Давай с этим покончим…
— Ага, — сказал Лес. — И тогда к нам не придерешься, верно?
Терри посмотрел в его полуприкрытые веками глаза.
— Ага, — сказал он. — Ага, наверно…
Дядя Чарли уставил полки для детского питания горчицей и лишь тогда понял, что мысли его были далеко.
— Ч-черт!
Он посмотрел на дело рук своих — десять минут потрачены зря. Придется либо оставить здесь горчицу, переменить табличку и детское питание разложить подальше, в глубине магазина, либо снять отсюда горчицу и начать все сначала. Быстрее, конечно, переменить табличку, но матери уже знают, где у него детское питание, прямо сюда и идут. А какая-нибудь еще вдруг ошибется и на всю жизнь отобьет у ребенка охоту к еде.
Он заковылял к своему деревянному стулу и сел, проклиная все на свете. Это ж надо, такого дурака свалял. И, словно пытаясь вспомнить сон, старался сообразить, чем была занята его голова, когда он совал банки куда не надо. Он обернулся, уставился на банки, словно в надежде, что это подхлестнет память. Но подхлестывать было уже незачем. Он и так знал. О Терри, вот о чем он думал.
Странный парнишка Терри. Чтобы его понять, надо получше его узнать. Он не идет тебе навстречу, не раскрывается весь. Не из тех малышей, что тебе сразу на шею вешаются, за руку цепляются. Но и не то ласковое теля, что двух маток сосет. Чтобы его узнать и полюбить, требуется время. Да и то узнаешь далеко не все его мысли, он вовсе не открытая книга, как иные ребятишки. Он сам себе хозяин. Идет своим путем. Тихий парнишка, но очень неглуп.
А сейчас он попал в беду. Это ясней ясного. Достаточно вспомнить вчерашний вечер. Старина Джек не из тех, кто легко впадает в панику, — он, может, и слишком осторожный, и слишком опасливый, но уж с ума сходить не станет. А вчера вечером явно не на шутку растревожился. Что-то у них неладно. А Терри нынче утром, как он шел по Фокс-хилл-род — голова опущена, держится, где тень погуще, боится, как бы кто с ним не заговорил, явно от чего-то убегал, это уж как пить дать.
— Бедняжка Глэд, — пробормотал старик.
Вот уж если не женился, не завел детей, одно хорошо: никаких таких тревог. Бывает, зайдешь к кому-нибудь, а там малыш расплачется, или перепачкается, или упадет — и мать сразу вскочит, вся как пружина, и аж побелела от страха, словно уже конец света. Потом, глядишь, они подрастут да собьются с пути, а мать знай все прощает, но про себя-то все равно считает, что она за все в ответе. Он всего этого насмотрелся у себя в лавке, когда, бывает, ребятишки стянут сласти, а их ловят с поличным. Извинения, стыд, мука; главное — стыд: после этого матери обычно перестают у него покупать. Нет, без детей куда как спокойнее.
Он окинул взглядом лавку, готовые утонуть в сумраке полки. Солнце садится; тот самый час, когда еще светло, а не успеешь оглянуться — стемнеет. Он поднялся и неуклюже двинулся к выключателю. Все равно как у ребятишек: хорошо, светло, и вдруг — тьма, а там опять свет, и все за каких-нибудь несколько часов между чаем и сном. Он опять подумал о Терри, для которого сейчас наступила тьма. А в общем, кто знает? Может, так оно лучше, чем эта вечная серость…
Медленно, осторожно включая свет — ему почему-то казалось, неон не любит, чтоб его торопили, — он бросил последний взгляд сквозь витрину, увидел свое отражение на фоне домов. То была минута, когда дома напротив и его отражение одинаково хорошо видны, а потом дома словно растворяются, как в кино, когда один кадр сменяется другим. Еще немного, и улица скроется из глаз. И, как нарочно, в эту самую минуту по его отражению, от уха к уху, проехали в машине Глэдис с Джеком. Глэдис глянула в его сторону, на освещенную витрину, торопливо, опасливо махнула рукой — похоже, не хотела, чтоб Джек заметил. Дядя Чарли распрямился, помахал в ответ. Ну и вид у нее! Опять ищут парнишку, можно дать голову на отсечение.
Старик стоял и смотрел сквозь витрину, пока улица совсем не растворилась, пока он не остался один на один со своей лавкой. Потом, проклиная свою неповоротливость, пошел. Медленно опустил жалюзи, для безопасности оставил гореть одну лампочку и заковылял через магазин к комнате в глубине. Ну ее, горчицу. Надо ехать.
На улице стало прохладно. Солнце только напрасно посулило лето — вечерами обещание не сбывалось. Терри в своем красном нейлоновом свитере дрожал от холода, а Лес спустил рукава, и манжеты без пуговиц болтались вокруг запястий. Вид у него был жуткий. Клок волос при малейшем ветерке вздымался вверх, на лице остались следы от материнских ударов, вокруг ссадины на лбу разлился синяк. Рубашка вздувалась пузырем от самого ворота, а карманы джинсов оттопыривались, точно у клоуна: в одном мячик, в другом связка ключей. Терри, который последнее время очень следил за своей наружностью, почувствовал — уж слишком он щеголеват для этого квартала. Закатал один рукав и пытался идти эдакой расхлябанной походочкой. Ему и так здесь не место, а уж бросаться в глаза совсем ни к чему.
Хорошо, что они наконец двинулись. Слишком давно он здесь. Часы он не надел, но мама, наверно, уже пришла с работы и не понимает, куда он запропастился. Вполне возможно, у них уже побывал кто-нибудь из школы или из полиции. Когда он вернется, не миновать скандала, так что чем скорей он принесет транзистор и с этим будет покончено, тем лучше. Слава богу, осталось недолго. Как это у людей хватает сил неделями дожидаться суда, уму непостижимо. Он только одну ночь ждал скандала в школе, и то извелся. Мысли эти помогали ему сейчас, нетерпение отчасти заглушило страх, и он был рад, что больше не надо разговаривать с Лесом; но, когда они в последний раз завернули за угол и оказались на тихой улице, где жил Рон, сердце заколотилось часто-часто, во рту пересохло, спина мучительно зачесалась, да там, где не достать.
— Эй, лови!
Оклик донесся сзади. Он и не заметил, что Лес остановился в нескольких шагах от него, чтоб было откуда кинуть мяч. Терри повернулся, руки взлетели вверх, навстречу мягко поданной «свече», но мяч тяжело шлепнулся. Его больно хлестнуло по руке. Здорово ушибло. Терри на миг все-таки задержал мяч, но он с глухим стуком упал на потрескавшийся асфальт
— Сапог!
Нет, не в том дело. Терри умеет ловить мячи. Но он отвлекся. Увидел, как из-за угла перед домом Рона выехал человек на черном велосипеде. Может, велосипедист ничем им и не грозил, он толком и не поглядел на них, но то был первый человек, которого Терри здесь увидел, и тогда он вдруг вспомнил о существовании всего остального мира. Планы, пока их строишь, очень хороши, но выполнять их приходится на глазах у таких вот людей. Человек на велосипеде уже очень не молодой, лицо серое, на голове кепка, катит мимо — медленно, упорно, с усилием нажимает на педали. И равнодушно глядит перед собой; похоже, ничего не замечает ни слева, ни справа, не видит ни мяча в сточной канаве, ни заколоченных домов. Терри шагнул в сторону велосипедиста. Трусить не время. Он подобрал мячик и, продолжая представление, кинул его Лесу.
— Держи, Ле… — И прикусил язык, имени не назвал.
Лес даже не успел толком нахмуриться. Малек начинает понимать, что к чему…
Джек и Глэдис, встревоженные и взвинченные, медленно двигались в огибавшем пустошь потоке машин, что направлялись по домам. Джек тяжко вздыхал. Сплошь красный свет, только и знай, что тормози, тормози, тормози. Он столько жал на педаль, что заболела левая ступня, а чуть дашь ноге отдых — и поток приходит в движение, и надо скорей включать скорость.
Глэдис рядом волнуется, ни минуты не сидит спокойно. Без конца вертится, то наклоняется вперед, то откидывается на спинку, поворачивается в одну сторону, в другую, вытягивает шею, смотрит через голову Джека, то поднимет ветровое стекло, то опустит и высунется, опять сядет прямо и со злостью клянет всех, кто посмел выехать на дорогу в тот же час, что и они.
— Да ну же, ну, ну! — бормочет она сквозь стиснутые зубы, едва они останавливаются. Она поймала себя на том, что ее злит даже затылок человека в машине перед ними, самодовольный поворот его головы — неразумная, но жгучая досада, такое иногда прорывается при стрессах. — Да двигай же, болван! — крикнула она, когда остальные машины пошли, а тот еще мешкал. — Нам каждая минута дорога!
— Тихо, тихо, — старался унять ее Джек. — Наберись терпения, на дороге без этого нельзя. И всегда кажется, едешь медленней, чем на самом деле…
Руки Глэдис на коленях сжались в кулаки. О господи, ну до чего ж он рассудительный, когда на него такой стих найдет, а то вдруг сходит с ума, вот как вчера вечером.
— Жалко, нельзя проехать напрямик через пустошь! Циркачам разрешают. А то мигом попали бы на ту сторону.
Джек уткнулся подбородком в грудь, крепко сжал баранку и, пока Глэдис смотрела налево, через пустошь, всерьез подумал было презреть правила и махнуть напрямик, но поборол искушение и медленно двинулся дальше в длинной веренице машин.
Дядя Чарли старательно запер магазин и, покачиваясь, пошел к «роверу». Если он полчасика поколесит вокруг, поглядит, нет ли где парнишки, вреда не будет. Ничего тут нет особенного. И вмешиваться ни к чему. Если увидит его, только осторожненько предупредит: мол, иди домой, пока мать с отцом не чересчур разволновались. А они, уж конечно, будут наведываться домой.
Чуть не забыл! Он вернулся — надо проверить дверь лавки на всякий случай, запер ли. Привычка, давняя привычка, а сейчас чуть не забыл. Стареет, видно. Он потолкал дверь и, успокоенный, повернулся опять к машине. Но ноги стали старые, подагрические, совсем не такие скорые, как ум. Мысленно он повернулся и зашагал еще до того, как одеревенелые суставы подчинились команде мозга, и, словно стреноженный, перегнулся, потерял равновесие и повалился на тротуар, даже вскрикнуть не успел, до того внезапно это вышло. Спасибо, что на своем веку много двигался — был не из последних и на танцах, и в боксе, и в теннисе, и тяжелые ящики с товаром таскал, да еще и повезло в придачу: сумел, падая, опереться на руки, а не грохнулся головой.
— Черт! — Ладоням здорово досталось и локоть разбил в кровь: рукав, чувствуется, намок.
Но вот чудеса — только этим отделался. Голова цела и соображение не потерял. Помнит, кто он есть и что делал, понимает, что подумают люди. И рассуждает здраво: ясно, что зря надрываться нечего, все равно без посторонней помощи не встать. И он не растерялся, не стал паниковать, лежал, точно выброшенный на берег тюлень, и уверенно ждал спасительную волну. Он был начеку, и, едва из-за угла показался первый автомобиль, голубая с белым патрульная полицейская машина, носовой платок был уже наготове — старик замахал и призывно крикнул:
— Тимбер! Сюда!
Машина подъехала.
— Привет. Что это с вами, Чарли? — Немолодой полицейский отлично его знал. Да и кто в квартале его не знал. Но, помогая старику подняться и прислониться к стене, он все-таки пригнулся поближе и нюхнул: не пахнет ли спиртным. — Для ночной гулянки вроде рановато? — Нет, старикан не выпил. Чист как стеклышко. — Давайте-ка я заведу вас домой, а то в «Скорую помощь»…
— Нет, спасибо, друг, я в порядке. Сейчас, только заберусь к себе в машину…
Старик оторвался от стены, хотел показать, мол, все хорошо, никакая помощь больше не требуется, но ноги оказались слабее, чем он надеялся, дрожали и не желали слушаться.
— Ну нет, ничего вы не в порядке. Грош цена и мне и моей службе, если я позволю вам сесть в машину. Так и дураком недолго прослыть…
Дядя Чарли промолчал — первый знак присущего этой семье непокорства. Пойдет домой, а потом все равно сделает по-своему.
— Что-нибудь вам надо, Чарли? Мне только круг объехать, потом собирался закусить. Может, у вас какая забота, так я заеду, передам что надо или привезу. Если, конечно, ничего незаконного! — Полицейский засмеялся; но он хорошо знал Чарли, за стариканом ничего худого не водится.
Дядя Чарли оперся о стену, подумал, и тут — должно быть, сказались годы да и встряска от падения в придачу — что-то заставило его в эту минуту слабости нарушить данное Глэдис слово, совершить ошибку: самовольно взятая на себя обязанность опередила голос здравого смысла.
— Что ж, раз вы все равно объезжаете квартал, вам, наверно, не так уж трудно завернуть и на пустошь. Поглядите тогда, не видать ли где моего племяша, Терри. Он в красном свитере. — Старик предостерегающе возвысил голос: — Он ничего худого не натворил. Просто куда-то подевался. Скажите только, чтоб шел домой, вот и все.
— Сделаю, Чарли. — Полицейский сочувственно подмигнул старику. У него у самого сын. Ему знакомы эти семейные тревоги. — Первым долгом завезем вас домой, а потом сделаю кружок вокруг пустоши. Покажусь у доков. Это никогда не мешает…
— Спасибо, — сказал дядя Чарли. И больше ни слова. У него начала слегка кружиться голова.
16
Лес смотрел через круто уходящую вверх улицу на дом тридцать один. Одно время, когда жизнь в доках била ключом и прилегающие к ним улицы были густо заселены, дом Рона, стоящий последним в ряду, считался самым лучшим. На длинной его ограде красовались киноафиши и портреты актеров с прославляющими их подписями, боковая калитка вела в больший, чем у соседей, сад, и местные ребятишки, с песнями обходя всех на рождество и в День Гая Фокса, всегда надеялись, что здесь их одарят щедрее, чем в стоящих за ним в ряд домишках поплоше. А в прежние времена, когда тут еще не было недостатка в жителях, перед выборами в этом доме неизменно располагался комитет лейбористской партии. Такой уж это был дом — хоть и стоял в ряду других, а все-таки им не чета.
Дом этот и по сей день отличался от большинства других: в нем жили, а почти все остальные были заперты, заколочены, людей переселили в жилье получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29