Я стал посещать проклятое место все чаще и чаще, изучая нездоровую
растительность в саду, осматривая стены здания и внимательно обследуя каждый
дюйм земляного пола в погребе. Испросив разрешения у Кэррингтона Гарриса, я
подобрал ключ к неиспользуемой двери, ведущей из погреба прямо на
Бенефит-стрит; я сделал это потому, что предпочитал иметь более близкий
доступ во внешний мир, нежели тот, что могли предоставить неосвещенная
лестница, прихожая на первом этаже и парадный вход. Там, где пагубность
таилась в наиболее концентрированном виде, я проводил долгие послеполуденные
часы, обшаривая каждую пядь, заглядывая в каждый уголок, и солнечные лучи
просачивались внутрь сквозь щели в затканной паутиной наземной двери,
благодаря которой лишь несколько шагов отделяло меня от безопасного уличного
тротуара. Но увы! старания мои не были вознаграждены новыми находками:
кругом была все та же угнетающая затхлость, едва уловимые болезнетворные
запахи и все те же очертания на полу. Представляю, с каким любопытством
разглядывали меня многочисленные прохожие через пустые оконные проемы!
Наконец, по наущению дядюшки, я решил обследовать место в темное время
суток и однажды в непогожую ночь сноп света из моего электрического фонарика
метался по заплесневелому полу с жуткими фигурами на нем и причудливо
искривленными слабо фосфоресцирующими грибами. В ту ночь обстановка
подействовала на меня настолько удручающе, что я был почти готов к тому, что
увидел, если только это мне не показалось, а именно: очертания скрючившейся
фигуры , отчетливо выделявшиеся среди белесоватых наростов. Это была та
самая фигура, о существовании которой я слышал еще мальчишкой. Ясность и
отчетливость ее были поразительны и бесподобны и, глядя на нее, я снова
разглядел то слабое желтоватое мерцающее испарение, которое ужаснуло меня в
дождливый день много лет тому назад.
Над человекоподобным пятном плесени возле очага поднималась она, эта
слабая, болезнетворная, чуть светящаяся дымка; клубясь и извиваясь в
темноте, она, казалось, непрерывно принимала различные неясные, но пугающие
формы, постепенно истончаясь и улетучиваясь в черноту огромного дымохода,
оставляя за собой характерный омерзительный смрад. Все это было
отвратительно и лично для меня усугублялось всем, что мне было известно об
этом месте. Дав себе слово не покидать своего поста, что бы ни случилось, я
внимательно наблюдал за исчезновением испарения и, наблюдая, не мог
отделаться от ощущения, что и оно, в свою очередь, плотоядно следит за мной
своими не столько видимыми, сколько воображаемыми зрачками. Когда я
рассказал обо всем дяде, он пришел в сильное возбуждение и после часа
напряженных раздумий принял определенное и радикальное решение. Взвесив в
уме всю важность предмета и всю весомость нашего отношения к нему, он
настоял на том, чтобы мы оба подвергли испытанию а, если возможно, то и
уничтожению ужас этого дома путем совместного неусыпного дежурства по ночам
в затхлом клейменом плесенью подвале.
4
В среду 25 июня 1919 года, с разрешения Кэррингтона Гарриса, которому
мы, впрочем, не стали говорить о своих истинных намерениях, я и дядя
притащили в страшный дом два складных стула, одну раскладушку и кое-какие
научные приборы, исключительно громоздкие и хитроумные. Разместив все это в
подвале при свете дня, мы занавесили окна бумагой и оставили дом до вечера,
когда должно было начаться первое наше дежурство. Перед уходом мы надежно
заперли дверь, ведущую из подвала в первый этаж, чтобы наши
высокочувствительные приборы, добытые под большим секретом и по высокой
цене, могли оставаться там в безопасности столько дней, сколько могло нам
потребоваться для дежурств. План на вечер был такой: до определенного часа
мы оба сидим не смыкая глаз, а затем начинаем дежурить в очередь по два часа
каждый, сначала я потом дядя; при этом один из нас отдыхает на раскладушке.
Природная предприимчивость, с которой дядюшка раздобыл инструменты в
лабораториях университета Брауна и арсенала на Крэнстон-стрит, а также
инстинктивно выбранное им направление наших поисков, великолепно показывают,
какой запас жизненных сил и энергии сохранялся в этом 80-летнем джентльмене.
Образ жизни Илайхью Уиппла соответствовал тем принципам гигиены, которые он
пропагандировал как врач, и если бы не ужасное происшествие, то и по сей
день он пребывал бы в полном здравии. Только двум лицам ведомы истинные
причины случившегося Кэррингтону Гаррису и вашему покорному слуге. Я не мог
не рассказать обо всем Гаррису, так как он был владельцем дома и имел право
знать о нем все. Кроме того, мы предуведомили его о своем эксперименте, и
после того, что случилось с дядей, я решил, что один только Гаррис в силах
понять меня и поможет мне дать необходимые публичные разъяснения. Услышав
мою историю, Гаррис побелел, как мел; но он согласился помочь, и я решил,
что теперь можно без всякой опаски пустить в дом жильцов.
Заявить, что во время бдения в ту непогожую ночь мы чувствовали себя
вполне бодро, было бы с моей стороны глупо и нечестно. Я уже говорил, что мы
ни в коем случае не были подвержены вздорным суевериям, однако научные
штудии и долгие размышления научили нас тому, что известная нам трехмерная
вселенная представляет собой лишь ничтожную долю от всего материального и
энергетического мира. В данном, конкретном случае несметное количество
свидетельств из многочисленных достоверных источников указывали на явное
существование неких сил, обладающих огромной мощью и, с точки зрения
человека, исключительно недобрых. Сказать, что мы серьезно верили в вампиров
или, скажем, в оборотней, означало бы сделать слишком обобщенное и потому
неточное заявление. Скорее следует указать на то, что мы отнюдь не были
склонны отрицать возможность существования неких неведомых и
незафиксированных модификаций жизненной силы и разряженного вещества;
модификаций, редко встречающихся в трехмерном пространстве из-за своего
более тесного родства с другими измерениями, но, тем не менее, находящихся в
достаточной близости к нашему миру, чтобы время от времени проявлять себя
перед нами, каковые проявления мы, из-за отсутствия подходящего пункта
наблюдения, вряд ли когда-нибудь сможем объяснить.
Короче говоря, мы с дядей полагали, что бесчисленное множество
неоспоримых фактов указывает на известное пагубное влияние, гнездящееся в
страшном доме, влияние, восходящее к тому или иному из злополучных
французских переселенцев двухвековой давности и по-прежнему проявляющее себя
через посредство каких-то непонятных и никому не ведомых законов движения
атомов и электронов. О том, что члены семьи Руле находились в некоем
противоестественном контакте с внешними кругами бытия кругами враждебными,
внушающими нормальным людям лишь страх и отвращение, достаточно красноречиво
говорили письменные свидетельства. Не вышло ли, в таком случае, так, что
волнения черни в те давно канувшие в прошлое тридцатые годы семнадцатого
столетия привели в движение некие кинетические структуры в патологически
устроенном мозгу одного или нескольких из французов хотя бы того же
порочного Поля Руле, в результате чего структуры эти, так сказать,пережили
своих умерщвленных носителей и продолжали функционировать в каком-то
многомерном пространстве вдоль исходных силовых линий, определенных
неистовой злобой взбунтовавшихся горожан?
В свете новейших научных гипотез, разработанных на основе теории
относительности и внутриатомного взаимодействия, такого рода вещи уже не
могут считаться невозможными ни в физическом, ни в биохимическом отношениях.
Вполне можно вообразить некий чужеродный сгусток вещества или энергии пускай
бесформенный, пускай какой угодно, существование которого поддерживается
неощутимым или даже нематериальным паразитированием на жизненной силе или
телесной ткани и жидкости других, более, что ли, живых организмов, в которые
он проникает и с материей которых он временами сливается. Сгусток этот может
иметь явно враждебные намерения, а может и просто руководствоваться слепыми
мотивами самосохранения. В любом случае такой монстр в наших глазах
неизбежно приобретает вид аномалии и незваного гостя, и истребление его
должно составлять священный долг каждого, кто не враг природе, здоровью и
здравому смыслу.
Что смущало нас более всего, так это наше полное неведение относительно
того, в каком виде предстанет нам противник. Ни один из людей, находившихся
в здравом уме, никогда не видел его, и лишь очень немногие более или менее
ясно его ощущали. Это могла быть энергия в чистом виде как бы некий эфирный
образ, пребывающий вне царства вещества, а могло быть и что-то материальное,
но лишь отчасти; какая-нибудь там неизвестная науке пластичная масса,
способная произвольно видоизменяться, образуя расплывчатые подобия твердого,
жидкого, газообразного или нераздельно-неслиянного состояний.
Человекоподобный налет плесени на полу, форма желтоватого испарения и извивы
древесных корней в некоторых древних поверьях все это говорило о каком-то
хоть и отдаленном, но родстве с человеческой фигурой; однако, насчет того,
насколько показательным и постоянным могло оказаться это сходство, ничего
хоть сколько-нибудь определенного сказать было нельзя.
На случай предполагаемой встречи с противником мы запаслись двумя
видами оружия: крупной специально модифицированной трубкой Крукса,
работающей от двух мощных аккумуляторных батарей и оснащенной особыми
экранами и отражателями это на случай, если бы враг вдруг оказался
неосязаемым, и его можно было бы отразить лишь посредством эфирных
излучений, обладающих огромной разрушительной силой; и парой армейских
огнеметов, вроде тех, что использовались в Мировой войне на случай, если бы
враг оказался частично материальным и мог бы быть подвергнут механическому
уничтожению, ибо, подобно суеверным эксетерским крестьянам, мы готовы были
испепелить сердце своего врага, если бы таковое у него оказалось. Все эти
орудия агрессии мы разместили в подвале таким образом, чтобы до них легко
было дотянуться с раскладушки и со стульев и чтобы они, в то же время, были
нацелены на то место перед очагом, где находилась плесень, принимавшая
различные причудливые формы. Кстати, как днем, когда мы располагали мебель и
механизмы, так и вечером, когда мы приступили непосредственно к дежурству,
пресловутое пятно было едва заметно, и на секунду я даже усомнился, видел ли
я его когда-нибудь вообще в более ярко выраженной форме; впрочем, уже в
следующую секунду я вспомнил о бытовавших преданиях.
Мы заступили на дежурство в подвале в десять вечера, в час, когда
переводят стрелки, и пока не замечали никаких перемен в интересующем нас
отношении. При тусклом мерцании атакуемых ливнем уличных фонарей и еле
заметном свечении омерзительной грибной поросли внутри можно было различить
источающие сырость каменные стены без малейшего следа известки; влажный,
смердящий, подернутый плесенью твердый каменный пол с его непотребными
грибами; куски гнилого дерева, иногда бывшие скамейками, стульями, столами и
прочей, теперь уже трудно сказать какой мебелью; тяжелые, массивные доски и
балки пола первого этажа над нашими головами; увечную дощатую дверь, ведущую
в каморы и закрома, расположенные под другими частями дома; крошащуюся
каменную лестницу со сломанными деревянными перилами; и неровную зияющую
дыру очага с какими-то ржавыми железками внутри, видимо, некогда служившими
в качестве крюков, подставок, вертелов, сифонов и заслонки для жаровни; и
среди всего этого мы также различали свои немудреные стулья и мирную
раскладушку, а рядом громоздкие и мудреные разрушительные механизмы.
Как и в прежние свои визиты, мы не стали запирать дверь на улицу на тот
случай, если бы нам вдруг оказалось не под силу справиться с враждебным
явлением: тогда мы имели бы прямой и удобный путь к избавлению. Мы полагали,
что наши постоянные ночные бдения рано или поздно спровоцируют таящееся
здесь зло на то, чтобы проявить себя, и, заранее запасшись всем необходимым,
мы сможем совладать с ним при помощи одного или другого средства сразу же
после того, как достаточно хорошо разглядим и поймем, что это такое. О том,
сколько времени может уйти на то, чтобы пробудить и истребить эту сущность
или существо, мы не имели ни малейшего понятия. Мы, конечно, хорошо
понимали, что предприятие наше далеко не безопасно, ибо ничего нельзя было
сказать заранее о том, насколько сильным может оказаться враг. И все же мы
считали, что игра стоит свеч, и самостоятельно решились на риск без
колебаний, понимая, что обратиться за посторонней помощью означало бы
поставить себя в нелепое положение и, быть может, погубить все дело. В таком
вот настроении мы сидели и беседовали до позднего часа, пока мой дядюшка не
стал клевать носом, так что мне пришлось напомнить ему, что настало время
для его двухчасового сна.
Чувство, похожее на страх, сопровождало мое одинокое бдение в первые
послеполуночные часы я сказал одинокое , ибо тот, кто бодрствует в
присутствии спящего воистину одинок; может быть, более одинок, чем ему
кажется. Дядюшка тяжело дышал; шум дождя снаружи аккомпанировал его глубоким
вдохам и выдохам, а дирижировал ими другой звук раздражающее капанье воды
где-то далеко внутри, ибо в доме этом было отвратительно сыро даже в сухую
погоду, а при таком ливне, как сегодня, его должно было просто затопить.
1 2 3 4 5 6