Здесь были заросли гвоздики и море одичавших роз.Леди Перивейл послала за агентом и купила виллу и землю так же легко, словно шляпку в магазине. Агент видел то, почти детское, нетерпение, с которым ей хотелось приобрести новую игрушку, но поднял продажную цену только вдвое.– Из этого места, если у владельца есть вкус и средства, можно сделать что угодно, – сказал он, – а если вы не справитесь с землей, то ее всегда можно будет сдать в аренду.– Но я хочу оставить землю за собой и нанять людей для ухода за деревьями, тогда у меня будут собственные оливки и апельсины и лимоны. – Она улыбнулась, вспомнив детскую считалку. Апельсины и лимоны! Ей и в голову не могло тогда придти, что она когда-нибудь увидит, как они растут на залитых солнцем склонах, поднимающихся вверх от сапфировых морских волн, как за ними начинаются оливковые леса, а еще выше растут сосны, и зелень делается все темнее и темнее, и над соснами виднеются далекие заснеженные горные вершины.Через три года леди Перивейл снова вернулась в мир, где, за исключением тех немногочисленных людей, что занимались политикой или благотворительностью, все остальные были заняты, казалось, только одним: старались втиснуть как можно больше развлечений в наименьший отрезок времени. И чем короче становился сезон, тем больше убыстрялся его темп, и за одну ночь давалось три бала: концерт у миссис А. шел одновременно с домашним спектаклем у миссис Б., но оба сникали перед сокрушительным напором бала-маскарада у Грейс.У леди Перивейл было такое чувство, словно она очнулась от долгого сна, в котором ей пригрезились прекрасные места и спокойный досуг, и очнулась она посреди шума и веселья ярмарочной площади. Она с достоинством заняла на ней свое место, была почти рада увидеть старых друзей и приготовилась к тому, чтобы стать самой заметной фигурой в свете. В тот сезон она пользовалась оглушительным успехом. Вряд ли во всем городе был хоть один холостяк, который не мечтал бы жениться на ней. Однако многие из них были достаточно осмотрительны и умны, чтобы не преследовать пленительную добычу. Вокруг нее снова толпились юные подруги. Некоторые вышли замуж, другие были не замужем, и в ее доме встречались все хорошенькие молодые леди Лондона. Ее обеды, завтраки, маленькие домашние концерты, когда выступал один, от силы два музыканта в наполовину заполненном зале, но больше всего ужины, которые начинались после домашнего спектакля или оперы, были чрезвычайно в моде.Именно в этот год – год ее возвращения в мир удовольствий – когда все, что было с ним связано, казалось особенно ослепительным по сравнению с предыдущим периодом одиночества, Грейс познакомилась с двумя людьми, которых не знала в годы замужества. Один из них, писатель Артур Холдейн, стал знаменит в одночасье, опубликовав свой первый роман. Это было произведение, словно рожденное из пламени и света, которое всколыхнуло читающий мир и удивило даже критиков, считавших, что все давным-давно рассказано, и что гений – это всего-навсего оригинальный ум, занятый рассмотрением того, что давно известно. После выхода первой книги мистер Холдейн, занявший видное место в литературном мире, обратился к замыслам более обстоятельным и серьезным. Второй человек был полковник Рэннок, выходец из старинной шотландской семьи, внук герцога Киркмайкла, служивший до отставки в Ланаркширском полку, человек, которому было суждено нарушить ровный бег жизни Грейс Перивейл… Он был на плохом счету и уже не вхож в святая святых светского общества; но изгнанник вновь ухитрился втереться в доверие благодаря снисходительности старых друзей и знакомых дома, которые не могли отвергнуть его бесповоротно, коль скоро он был только на подозрении, но ни разу не скомпрометировал себя в открытую. О нем говорили, что он погубил репутацию нескольких человек, его простодушных подчиненных, которые верили ему и восхищались им. Он водил знакомство с дурными женщинами, платил злом за добро, даже как будто нечисто играл в карты, хотя в этом подозреваются весьма многие: назвался груздем – полезай в кузов.Всем этим подозрениям и толкам он противопоставлял одно оружие – свое необыкновенное обаяние, неуловимую, невыразимую притягательность высокородного шотландца, который получил светское образование в лучших европейских гостиных и стал гражданином мира. «Его обаянию не может противиться ни одна женщина», – говорили о нем мужчины, хорошо его знавшие.Вот такого человека Грейс Перивейл в недобрый час наградила своей дружбой. Она была знакома с ним едва неделю, когда получила серьезное предостережение: этот человек не должен переступать порога ее дома. Друг-ментор-мистер Хауэрд был в этом очень настойчив:– Я достаточно стар, чтобы годиться вам в отцы, леди Перивейл, – начал было он, но она тут же его перебила:– Сейчас вы скажете, что меня ожидает нечто ужасное, но мой дорогой отец никогда не говорил мне ничего неприятного.– Но тогда вы были в безопасности, как маленькая лодка, что на приколе у пристани, а теперь вы быстроходная яхта, стремительно рассекающая неведомые воды. У меня же в руках морская карта, я знаю, где опасные места. Вы не должны позволять полковнику Рэнноку навещать вас.– Но он тоже достаточно стар и годится мне в отцы.– Нет, я старше его на десять лет и на тридцать более достоин доверия.– Но он случайный знакомый, и нет причины заботиться о том, достоин он доверия или нет.– Рэннок не останется на положении случайного знакомого. Он сделается вашим другом, хотите вы этого или нет, если вы сразу же не поставите его на место, или, говоря проще, не скажете слугам, что вас никогда нет для него дома.– Я не намерена захлопывать дверь перед самым забавным человеком из всех, кого узнала за последнее время.– Ах, вот с этого он и начинает. С того, что он забавен. Но это лишь лазейка. Затем он начинает интересовать. Затем – и затем… Но я не смею продолжать. Этих последних стадий он не достигнет никогда. Вы прежде узнаете, что он представляет собой на самом деле. Но за время дружбы он…– Что же вы запнулись? Продолжайте!Хауэрд чуть было не сказал «вас скомпрометирует», но ни за какие сокровища он не мог высказать такое оскорбительное предположение женщине, в которую верил безгранично.– Но мистер Хауэрд, вы все же должны предполагать, что и мне кое-что известно о человеческой натуре и, поверьте, если я сочту полковника Рэннока недостойным моего знакомства, я сумею его удалить. Но я хочу, чтобы меня развлекали. Я дважды пережила большое горе, и вы наверное не знаете, как печальна жизнь, когда все время вспоминаешь о былом.– Это я-то не знаю? Я, который прожил на свете почти полвека?– Ах, ну, конечно, у вас тоже были горести. Но вы спортсмен, исследователь, политик, филантроп. У вас столько возможностей забыть о них. А у меня только те возможности, что доступны женщинам: путешествия на Континент или круг лондонских развлечений.Мистер Хауэрд перестал ее убеждать и больше не возвращался к теме разговора. Он был слишком горд, чтобы дважды выслушивать возражения. Если она так небрежно отнеслась к его совету, значит, не надо беспокоить ее советами вообще. Он восхищался ею, ценил ее дружбу, и, возможно, в его отношении к ней был оттенок более нежного и глубокого чувства, о чем в свои годы он вряд ли смел сознаться самому себе, хотя грустный вопрос, заданный некогда Лафонтеном. – «Неужели миновал и я пору любви?» – находил отзвук в его сердце.Весь сезон леди Перивейл была окружена шумной толпой, и полковник Рэннок был в этой толпе заметной фигурой. Окружающие стали воспринимать его с большей приязнью из уважения к ней. Считалось, что она выйдет за него замуж, и тогда он снова займет в свете блестящее положение, будучи реабилитирован в общественном мнении, став богатым и влиятельным, и умные, напористые и не очень продвинувшиеся по лестнице успеха люди, которые прервали с ним знакомство, стали уже задумываться, не слишком ли поспешно они отказывали ему во внимании. Сезон окончился уже почти жарким летом. Все уехали или уезжали из Лондона, и Риджентс-парк, единственными обитателями которого были редкие няньки с детскими колясочками, напоминал Caхару. Леди Перивейл пригласила в свой замок большое общество, но полковника Рэннока среди приглашенных не было. Она позволяла ему следовать за ней по пятам в Лондоне, но отказала в той близости, которой пользуются только друзья дома. Предупреждение Джорджа Хауэрда возымело неблагоприятные для Рэннока последствия. Полковник очень стремился получить приглашение и, потерпев неудачу, раздраженно ей заметил:– В вашем рояле ни одна клавиша не звучит, таких скучных людей вы пригласили. Правда, женщины довольно умны, интересны и красивы и жаждут, чтобы их развлекали, но мужчины безнадежны. Этот Фрэнк Лоуфорд – просто ежеквартальный журнал в брюках, каноник Миллигэн – переодетый иезуит, а капитан Грант, сэр Генри Болтон и Джек Скудамор – картежники, которые только хотят пополнить содержимое своих кошельков.– Это все друзья моего мужа, и я очень рада снова предоставить им возможность пострелять его дичь. Бедный Гектор! Я все еще считаю, что дичь и болота принадлежат ему, эти жестокие болота, которые стоили ему жизни.Когда Грейс заговорила о муже, глаза у нее затуманились. Он был обыкновенным человеком, добрым, но второразрядным персонажам на подмостках театра, который называется жизнь, но для нее он был единственным возлюбленным, который стал ее преданным мужем, и спустя три года после его смерти она все так же жалела о нем. Полковник Рэннок снова заговорил о лете. Он собирался на охоту в Исландию, где придется жить в палатке, перенося самые немыслимые тяготы и неудобства. Он с грустью рассуждал о своих безрадостных каникулах, а затем, словно повинуясь непреодолимому импульсу, признался ей в своей страсти и безумной ревности, которую испытывает при мысли, что ее окружают другие мужчины, и просил ее стать его женой.Так он впервые забросил удочку. Она отвергла его предложение мягко, но с той твердостью, которая, как она думала, решает вопрос окончательно. Он обещал ей больше никогда о том не заговаривать – да, он удовольствуется положением друга – и безропотно отправился в Исландию.Но та же история повторилась и через год, когда люди стали удивляться, почему она не выходит за него замуж, а некоторые уже считали, что она должна выйти за него обязательно. Мистер Хауэрд отправился с дипломатической миссией в Китай, и не было пророка в ее отечестве, который предупредил бы Грейс о надвигающейся беде. В этом году полковник дважды делал ей предложение, и дважды она ему отказала. Но и после того, как он испытал разочарование в третий раз, он все так же продолжал твердить, что он ее верный друг, и пел с ней дуэты. Обеды и ужины, на которые он бывал приглашаем ею, были по-прежнему самыми блестящими благодаря его красноречию, и в обществе стали поговаривать, что «Дорогая леди Перивейл совершенно не считается с условностями». ГЛАВА 4 Сьюзен Родни и Грейс обедали под неусыпным наблюдением великолепного дворецкого и лакея в шелковых чулках и говорили о музыке и опере. Вечер они провели в будуаре леди Перивейл на втором этаже, с тремя окнами, из которых виднелись верхушки деревьев в сквере. В комнате были любимые книги, любимые гравюры, любимое пианино Грейс и любимое кресло ее коричневого пуделя. Сам пудель, высший образец этой декоративной породы, был чрезвычайно хорош собой, с шелковистой шерстью самого нежного коричневого оттенка и физиономией, как у лорда-канцлера. Он был красив, но равнодушен, он принимал любовь, но вряд ли платил тем же, полагая, что сам и есть венец творения. Сьюзен Родни звала его коричневым айсбергом.После обеда леди Перивейл оглядела свои гостиные и отвернулась, слегка вздрогнув: их пространная пустота слабо мерцала холодным блеском в электрическом освещении.– Нам будет уютнее в моей берлоге, Сью, – сказала Грейс, и они поднялись наверх и сели в низкие, очень удобные кресла около столиков, отягощенных букетами роз и ландышей. Огонь, весело потрескивавший в желто-янтарном очаге, разноцветные переплеты роскошно изданных книг, яркая, словно бутон розы, обивка стен, масса шелковистых подушек на низеньких диванах – все было полно радости жизни, которой так не хватало просторным комнатам внизу.– А что случилось с фотографиями? – воскликнула Сью, оглядев комнату, стены которой прежде украшала целая коллекция портретов красивых и модно одетых женщин в придворных туалетах, в бальных платьях, в платьях для вечернего чая, в амазонках, в маскарадных нарядах и даже в купальных костюмах, запечатленных на пляжах Трувилля и Дьеппа, словом, каждая была снята в том костюме, который она считала наиболее ей идущим. То были фотографии в серебряных, золотых и черепаховых рамках, в рамках из слоновой кости, вышитых бисером, из дрезденского фарфора, одним словом, в рамках, самых разнообразных и причудливых, которые могут изготовить изобретательные предприниматели для людей, которым по средствам дорогостоящие капризы. В прошлый раз, когда Сью была в будуаре, все портреты стояли на длинной полке и виднелись в каждом подходящем углу, а теперь же не осталось ни одного!– О, я убрала их с глаз долой, – сказала нетерпеливо Грейс, – удивляюсь, как я вообще их не сожгла. Кому приятно созерцать лживые улыбки друзей-предателей?Сью промолчала.Даже здесь, в непринужденной обстановке будуара, их разговор касался лишь общих тем, например, книг, которые они прочитали за последние полгода. Обе любили поговорить о писателях, которые им нравились, или о тех, кто их возмущал, о новых кумирах в книжном мире, взлет которых поражал быстротой и внезапностью.Так они беседовали целый час, а потом мисс Родни уговорила подругу спеть, но леди Перивейл была не в голосе, и баллада о Фульском короле звучала не так выразительно, как обычно. Затем Грейс сыграла несколько отрывочных пассажей из Шумана и Шуберта, а Сью тем временем просмотрела груду новых журналов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25