Нет, Грейс! Мы заключили взаимовыгодную сделку, а я еще имела удовольствие учить девушку с прекрасным меццо-сопрано… Ну, а ты, Грейс, – помолчав, спросила Сью несколько нерешительно. – Как ты провела зиму?– Пять месяцев чтения, музыки и ничегонеделанья. Никогда еще мой райский уголок не был так прекрасен! И если бы не буря в январе, я бы и не знала, что стоит зима.– И все это время ты провела в одиночестве? Никто тебя не навещал?– Ни одна душа. Ты же знаешь, что я уезжаю на виллу отдохнуть – читать и думать. А когда устаю от собственных мыслей и от мыслей других людей – ведь иногда утомляют даже Браунинг и Шекспир, – тогда я сажусь за пианино, и нет для меня мыслителя глубже, чем Бетховен. Я нуждаюсь в отдыхе, потому что, когда в Лондоне начинается сезон, я не даю себе поблажки и танцую все танцы и участвую во всех котильонах три раза в неделю, бываю везде и всюду, во всех театрах, на всех выставках.– Да, после трехлетнего траура ты стала жить бурной светской жизнью.– Но после скачек наступает реакция. Месяц или около того я провожу в замке, надо показаться слугам и последить, чтобы садовники работали добросовестно, а когда наступает осень и опадают листья, бегу под сень невянущих серебристых олив. И полгода наслаждаюсь одиночеством. Если захочешь провести со мной следующую зиму, буду очень рада, потому что тебе тоже нравится такой образ жизни и это будет уединение вдвоем. Толпа хороша лишь в городе. Вот я и приехала в Лондон, чтобы пожить жизнью общества и развлечься.Мисс Родни встала и надела плащ.– А ты не хочешь остаться обедать? А потом я тебя с удобствами отправила бы в карете?У мисс Родни был собственный домик напротив Риджентс-парк.– Увы, дорогая, это невозможно, я должна быть на Кадогэн-сквер в половине восьмого, когда проходит омнибус на Айлингтон и Челси.– Урок?– Два урока, двум сестрам, и на двоих ни малейшего голоса. Но я заставлю их петь. Если у них есть хоть чуточку сообразительности, я сумею ее использовать. До свиданья, Грейс, пригласи меня обедать как-нибудь в другой раз, когда будешь одна.– Приходи завтра или послезавтра. Я свободна, как ты понимаешь, давай повидаемся и как следует поболтаем, прежде чем я окунусь в суету.– Значит, в пятницу, до свидания.Они опять поцеловались. Леди Перивейл проводила подругу до двери гостиной и позвонила, но мисс Родни вдруг остановилась, и слезы покатились по ее щекам.– Сью, что случилось? Я догадывалась, что не все в порядке. Если это денежные затруднения, то сию же минуту перестань плакать, дорогая, и беспокоиться, у меня столько денег, что я не знаю, куда их деть.– Нет, нет, нет, это не из-за денег, – всхлипнула Сью, – и какая же я глупая, слабонервная дура…Лакей отворил дверь и бесстрастно взглянул на взволнованных дам. Многолетнее созерцание домашних неурядиц сильных мира сего научило его с полнейшим хладнокровием относиться к волнениям чувств.– Да, это действительно глупо, Сью, что ты не хочешь довериться старому другу, – продолжала Грейс, усаживая подругу, садясь рядом и ласково приказывая: – А теперь, Сью, дорогая, расскажи обо всем. Ты же знаешь, какие бы ни были у тебя неприятности, ты всегда найдешь у меня сочувствие. Ну, говори, что произошло?– О, Грейси, Грейси, девочка моя дорогая, это не у меня неприятности, а у тебя…– У меня?– Да, милая. Я хотела промолчать. В таком деликатном деле, наверное, так и следует, я не хотела вмешиваться, хотела, чтобы ты сама обо всем узнала…– Узнала? О чем?– О скандалезных слухах, Грейс, касательно тебя.– Но какие же скандалезные слухи могут быть на мой счет? Я никогда в жизни не сделала ничего такого, что подало бы хоть малейший повод для злословия самому недоброжелательному человеку!Негодующий взгляд, искренний, выразительный голос явно свидетельствовали о том, что Грейс говорит правду.– Я знала, Грейси, что это подлая ложь, трусливая месть чистой женщине с незапятнанной репутацией!– Но, Сью, скажи, пожалуйста, в чем дело? И кто обо мне сплетничает?– Бог знает, как и с чего все началось. Мне рассказала герцогиня. Во время ланча я заговорила о тебе, сказала, какой прекрасный у тебя голос и как ты любишь музыку. Она все недовольно кивала париком и как-то отрывисто потом заметила: «Да, мне известно, что она поет». А когда слуга вышел, спросила, разве я не слышала о тебе чего-нибудь плохого…– Плохого? О, ради Бога, скажи, что? И оставь герцогиню в покое!– Что ж, скажу напрямик. Трое или четверо твоих светских знакомых, кто точно – не знаю, говорили, что видели тебя в Алжире, на Корсике и Сардинии с полковником Рэнноком, и что ты с ним путешествовала под видом его жены, но все называли тебя миссис Рэндалл.– Как отвратительно, как глупо! Но почему же они это рассказывали?– Они говорят, что сами видели тебя и узнали, и это разные люди, но они все с тобой знакомы. И они встретили вас в Алжире. И в других местах видели.– Путешествующей с полковником Рэнноком! Под видом его жены! Господи Боже, с человеком, которому я трижды отказала, целых три раза, – и Грейс засмеялась почти истерически. – Да он стоял на коленях в этой самой гостиной, Сью, словно любовник из какой-нибудь старинной комедии! А я могла только смеяться в ответ.– Но это очень опасно, Грейс, смеяться над некоторыми мужчинами.– О, полковник Рэннок не из тех людей, которые мстят женщине за то, что она не любит. Да он и сам напоминает веселого бродячего философа и легко относится ко всему на свете.– Неужели? Никогда нельзя знать, что скрывается под внешней беспечностью. Что, если полковник сам распустил эти слухи с намерением сделать четвертое предложение и на этот раз получить согласие?– Но как же он сумел заставить других говорить, что они меня видели, да еще и в Алжире? – когда я безвыездно жила в Италии? Все это чепуха, Сью, злокозненная чепуха. Моим именем воспользовались для прикрытия какой-то другой женщины. Но теперь я в Лондоне, и надо немедленно рассеять это заблуждение. Достаточно увидеть меня один раз, чтобы понять: я не из тех женщин, которые на такое способны. А что касается полковника Рэннока, то он человек суетный, он бездельник и мот, но он из хорошей семьи и не может поступить не как джентльмен.– Никто и не говорит, что он не благородного происхождения, но есть добропорядочные семьи, а есть безнравственные. Полковник Рэннок из такой. Его дедушка, лорд Киркмайкл, имел самую скверную репутацию во времена Регентства.– Меня не интересует его дедушка!– А должен бы интересовать. Яблоко от яблони недалеко падает. Человек – это история его семьи, это все его предки. И внук лорда Киркмайкла тоже способен на любую низость.– Ну, это уж слишком опрометчивое суждение, и ты все воспринимаешь в чересчур мрачном свете!Однако, вспомнив почти пустой поднос с тремя конвертами вместо горы писем и карточек, Грейс – весьма непоследовательно – воскликнула:– Но как же им не стыдно, и как это жестоко – поверить в такое про меня! Можно возненавидеть все человечество, раз люди так глупы! И я никогда не прощу этих скверных его представителей, которых называла своими друзьями, как бы они потом ни старались загладить свою невежливость!Теперь уж и речи быть не могло о том, чтобы не придавать событиям чрезмерного значения, и Грейс Перивейл разрыдалась. Теперь ей тоже все представлялось в очень мрачном свете.– Грейс, дорогая, ну, пожалуйста, умоляю тебя, успокойся! И не оставайся ты в этом ужасном Лондоне, среди бессердечных сплетников. Почему бы тебе не уехать на некоторое время в замок и не пожить там, пока тайна не прояснится, а так оно несомненно и будет?– Уехать? – вскричала леди Перивейл, немедленно воспрянув духом и оставив позу сломленной несчастьем женщины. – Отступить и признать поражение? Даже если бы этот дом стал раскаленной жаровней, я бы все равно осталась, чтобы посмотреть прямо в глаза своим лжедрузьям, чтобы они узнали, какова я на самом деле!– Что ж, дорогая, наверное, это наилучшее решение, если ты только сможешь все вытерпеть, – довольно грустно ответила Сью.– Но почему молчит полковник Рэннок? Он же не потерял дар речи! И это его долг – вывести сплетников на чистую воду!– Вот то же самое я ответила герцогине. Но полковника не видели в Лондоне с самой осени, говорят, он охотится в Скалистых горах. А теперь я должна бежать на уроки. Еще раз до свидания, дорогая. Не забудь, что в пятницу я у тебя обедаю.– Не пригласить ли человек двадцать в твою честь, известив гостей по телеграфу, как я сделала в прошлом году, чтобы отметить свое возвращение в Лондон? – с горечью спросила Грейс. – Ладно, дорогая, не беспокойся обо мне чересчур. Я выдержу эту бурю. И вообще эта чепуха должна меня скорее забавлять, чем расстраивать.Мисс Родни вытерла заплаканные глаза и, спускаясь по лестнице, постаралась сделать спокойное лицо. Лакей, подавив зевок, подошел к двери. Мисс Родни быстро оглядела холл, вобрав в один взгляд всю его протяженность. И великолепие, с мраморной скульптурой у подножья лестницы, бронзой канделябров, пурпуром мягких, как мох, ковров.«Богата так, что никакому скупцу и во сне не приснится, – и так несчастна!» – подумала Сью и быстро вышла, чтобы успеть на омнибус, идущий в Челси. ГЛАВА 2 Нечасто приходилось леди Перивейл в разгар лондонского сезона вкушать прелести одиночества, сидя у собственного камина, не получая писем, визиток, телеграмм; одиночества, не нарушаемого внезапными набегами друзей в одиннадцать вечера, после обеда и до начала танцев, когда от нее настоятельно требовали ответа, почему она отсутствовала на обеде и поедет ли она танцевать, и что за случайность или каприз помешали их обожаемой звезде явиться на светском небосклоне. В этот первый вечер по возвращении в Лондон, после ухода Сьюзен Родни не прозвенел ни один звонок. Тишина в доме была такой непривычной, что она ощущала ее почти болезненно.«Я начинаю понимать, что должен чувствовать прокаженный в своей норе, затерянной в пустыне, – говорила она себе. – То, что произошло – почти трагично, и, в то же время это какой-то совершеннейший абсурд. Трагично узнать, что светские дружбы зиждятся на песке, который при первом порыве неблагоприятного ветра рассеивается и уносится с ним прочь».Она сделала вид, что обедает, потому что слуги могли слышать о происшедшем, и она не хотела выглядеть в их глазах подавленной несчастьем, пусть и незаслуженным. Они, конечно, знают правду, ведь у нее два свидетеля, которые могут опровергнуть все домыслы на ее счет: дворецкий Джонсон и преданная горничная, Эмили Скотт. Но она не знала, что главный лакей и кухарка подняли на смех негодующего Джонсона, когда он заявил, что хозяйка ни разу не выезжала из Порто-Маурицио:. – Не такой вы человек, чтобы выдать ее, если даже она и позволила себе немного развлечься. Вы и мисс Скотт глядели в другую сторону, когда она паковала чемоданы, – сказал лакей.– И она могла нанять другую горничную, вместо Эмили, – заметила кухарка. – Что поделаешь, время такое, недаром называется «финн дер секл». Искаженное fin de siиcle (фр.) – «конец века», т. е. – время, отмеченное падением нравов.

Дворецкий и Эмили приходили в ярость от таких разговоров, и только дух сотрудничества и тот факт, что лакей Джеймс был ростом более шести футов с лишним, а также великолепно чистил бронзу, мешали Джонсону рассчитать его немедленно.– Разве я когда-нибудь врал? – возмущенно спросил Джонсон.– А я? – прорыдала Эмили.– Что касается ваших собственных дел, то нет, – ответила кухарка, – но вы можете с три короба наврать, чтобы выгородить хозяйку.– Да, я могла бы, – ответила горничная, – если бы ей нужно было что-нибудь скрывать, но ей этого не надо и никогда не потребуется.– Ладно, я могу только сказать, что весь Лондон болтает об этом, – ответил Джеймс, – и мне пришлось туговато в таверне Физерса, когда я стал защищать миледи и поклялся, что все это вранье, но меня приперли к стенке доказательствами, да и сам я думаю, что дыма без огня не бывает.Так они спорили, пока не легли спать.Грейс, пытаясь читать, сидела в маленькой гостиной, а в складках ее кружевного вечернего платья уютно устроился коричневый пудель. Она брала книгу за книгой – Мередит, Харди, Браунинг, Анатоль Франс, – надеясь найти что-нибудь, что успокоило бы ее и направило мысли в другое русло. Но сегодня литература была не в помощь.«Да, только счастливые могут читать», – подумала она. Оставив книги в покое, Грейс предалась размышлениям. Ей уже приходилось испытывать чувство печали, длительной и глубокой, из-за смерти мужа, к которому она была нежно привязана, а до этого она потеряла горячо любимого отца, но, несмотря на эти утраты, она не чувствовала себя несчастной. У нее был счастливый склад характера, она любила удовольствия жизни, любила все, что есть в мире интересного и прекрасного: искусство, музыку, цветы, природу, лошадей, собак – и даже людей. Она любила путешествия, веселую суету светских лондонских сезонов и тишину одиночества на итальянской вилле. Детство она провела в сельском уединении, и все ее девичьи радости были просты и незамысловаты. Она была единственным ребенком в семье. Отец, с того дня как совершил погребальную службу над гробом молодой жены, порвал почти все связи с внешним миром и не покидал пределов прихода. Он был ученым человеком и взял помощника, которому передоверил бремя церковных треб, а сам, держа хороших лошадей, то в двуколке, то верхом объезжал свою паству, которая его любила, даже самые грубые и черствые ее представители. Из близких родных у него была только дочь, и вся его любовь досталась ей. Он сам ее учил, воспитывая ее вкус на лучшем, что есть в литературе, однако держал ее за ребенка, даже когда ей исполнилось восемнадцать, и был чрезвычайно удивлен тем, что в конце одного охотничьего сезона к нему явился сэр Гектор Перивейл и попросил руку дочери – он неоднократно встречал Грейс в дружеском кругу соседей.Но сначала он сделал предложение самой Грейс, и она не сказала «нет» и позволила поговорить с отцом.Мистер Мэлландайн оторвался от книги и рассеянно взглянул на сэра Гектора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25