Он упал лицом вперед и еще до того, как его голова коснулась пола, потерял сознание.
Она снова взяла пакет, как будто это был самый обычный пакет из магазина, и двинулась из палаты в коридор и дальше — к лифту. Он пришел через несколько минут. Кто-то вышел из него, не обратив на нее никакого внимания, и заспешил по своим делам.
Она ступила в лифт, нажала кнопку, которая немедленно загорелась.
Она ни о чем не думала, пока лифт вез ее вниз. Она знала, что будет делать дальше.
Когда лифт остановился, она вышла и зашагала по светлому коридору. Она шла в морг.
Йохум Ланг сидел на скамье в зале ожидания Южной больницы, когда мимо него прошла Алена Слюсарева. Он не обратил на нее внимания хотя бы даже просто потому, что никогда ее раньше не видел. Она не обратила на него внимания по той же причине.
Он сидел на скамье и пытался стряхнуть с себя апатию.
Давно он не уродовал кого-то из своих знакомых.
Пусть сам на себя пеняет. Он сам во всем виноват.
Ему нужно было всего пару минут, просто посидеть тут, привести мысли в порядок, понять, с чего это он вдруг так напрягся.
Хильдинг безуспешно цеплялся за двери лифта. Он рыдал и визжал, да еще звал его по имени.
Он же знал, что Хильдинг — жалкий нарик. Торчок. Что он будет ширяться, пока его тщедушное тело не перестанет справляться с нагрузкой. Что он за свои шприцы отсосет первому встречному. Но при этом у него не было ни врагов, ни ненависти, ни злого умысла — ничего этого и быть не могло в крови, смешанной с химией, которая подавляла все то, что сам Хильдинг боялся почувствовать.
Йохум вздохнул.
Что-то изменилось. В конце концов, то, что он знал, какие подонки его «клиенты», никогда ничего для него не значило. Вообще не имело никакого значения, когда они вот так рыдали и цеплялись за жизнь.
А ведь по-другому и не бывало.
Он сам во всем виноват.
Главный холл больницы был примечательным местом. Йохум огляделся. Кругом сновали люди. Одни ожидали, когда за ними прибудут санитары, чтобы отправиться в больничные отделения. Другие ждали выписки. Здесь никто не смеялся, потому что место это предназначено совсем для другого. Он в принципе не любил больницы. Тут он был уязвим, не чувствовал в себе привычной силы, он был словно голый, лишившись возможности распоряжаться чужими жизнями.
Он поднялся и пошел к дверям, которые открывались сами, когда к ним подходишь. На улице по-прежнему лило, лужи разлились и превратились в небольшие озера, из которых то тут, то там вырывались на свободу целые ручьи.
Слободан так и сидел в машине в нескольких метрах за автобусной остановкой, на стоянке такси, въехав двумя колесами на тротуар. Он даже не повернулся, когда Йохум открыл дверцу, потому что увидел его, еще когда тот только выходил из больницы.
— Черт, как долго-то, — произнес Слободан, не отрывая взгляда от ветрового стекла и поворачивая ключ зажигания. Йохум остановил его:
— Погоди ехать.
Слободан заглушил двигатель и наконец повернулся лицом к Йохуму:
— Ну что, блин?
— Пять пальцев, говоришь, и колено? Что за тариф такой?
— Столько стоит мешать наш товар со стиральным порошком.
Слободан становился шишкой. У него даже появились вредные привычки: например, громко вздыхать и взмахивать рукой, желая показать, что разговор его больше не интересует.
— И?
Йохум связался с этой гнидой еще до того, как права получил. Так что ему не очень-то нравилось, когда тот строил из себя начальничка, но он все-таки пересилил себя и не стал поднимать эту тему.
Ему просто надо было кое-что прояснить. Так. Чисто для себя.
— Он, короче, брыкался как лось, пытался в лифт меня затащить. А я ни в какую. Ну и колесо у него соскочило на лестницу. Он вниз туда и грохнулся со всей дури. С концами.
Слободан пожал плечами, повернул снова ключ в замке и включил дворники. Йохум почувствовал, как на него накатывает ярость. Он сжал Слободану руку повыше локтя, оторвал ее от руля, вынул ключ и положил себе в карман. Потом крепко схватил Слободана за щеки, повернул к себе его лицо и произнес:
— Меня видели.
Свен Сундквист подъехал к Южной больнице не со стороны трассы, а по местной дороге. Он так всегда делал, так было удобнее: народу меньше, места на стоянке больше. Они не сказали друг другу ни слова с того самого момента, как приняли этот чертов вызов и Свен перестроился и повел машину к Западному мосту, все дальше и дальше от праздничного ланча по случаю дня рождения. На который он обещал не опаздывать. В который раз. Эверт понимал, что для Свена это очень важное решение — повернуть именно туда, куда они повернули. И если честно, он не вполне понимал, почему Свен решил именно так. Это же его выбор… Эверт пытался подобрать слова, чтобы самому себе это объяснить, но все, что приходило ему в голову, было плоским и ненастоящим. А иначе и быть не могло: много ли он знает о том, что значит скучать по жене и ребенку?
Все.
Он знал об этом все.
Они зашли в отделение неотложной помощи, прошли по коридору к лифтам и поднялись на седьмой этаж.
Женщина-врач стояла уже там и ждала их. Довольно высокая, довольно молодая и даже довольно симпатичная. Эверт задержал на ней взгляд дольше положенного и дольше положенного задержал ее руку в своей. Она почувствовала это, быстро взглянула на него, и он смутился.
— Я видела того посетителя. И я не смогла его задержать, я даже не заметила, как он ушел.
Женщина-врач, которую звали Лиса Орстрём, показала на лестницу прямо возле лифтов. Ольдеус лежал там, на один пролет ниже, в луже крови, уткнувшись в бетонный пол лицом.
Он лежал не шевелясь, странно было видеть его не копающимся у себя в носу, не с бегающим взглядом, не размахивающим руками. На нем лежала печать какого-то умиротворения, которого он не ведал раньше, словно вся его нервозность и вечное беспокойство покинули его вместе с кровью. Они спустились на двенадцать ступенек вниз. Эверт встал на колени, обыскал тело, надеясь обнаружить хоть что-то, хотя и знал, что вряд ли это возможно. Потому что там, где Ланг, — там и перчатки, и все меры предосторожности, и, естественно, никаких следов.
Они ждали Людвига Эрфорса. Эверт позвонил ему сразу после того, как они приняли этот вызов. Он сам так решил: если это Ланг, все должно быть отработано самым тщательным образом. А Эрфорс был лучшим. Он ошибок не допускал.
Пара минут. За это время Эверт успел подняться с колен, успел также и осмотреть труп со всех сторон. «Интересно, — подумал он, — хоть раз этот Хильдинг Ольдеус задумался о смерти? О том, к чему он движется на всех парах со своей наркотой? Боялся ли он смерти? Или наоборот, ждал как избавления? Чертов идиот. Надо ж было так распорядиться своей жизнью, чтобы окончить ее здесь, вот так, на лестнице. А ведь ему и тридцати не исполнилось». Эверт фыркнул и покосился на мертвого, как будто тот мог его слышать. «Интересно, — продолжал размышлять Эверт, — я сам-то где буду лежать? Неужто вот так же, в проходе, и каждый встречный-поперечный сможет стоять надо мной и фыркать? Всегда какая-нибудь тварь найдется. И фыркнет».
Людвиг Эрфорс был высоким темноволосым человеком лет пятидесяти. Он всегда одевался в гражданское: джинсы и пиджак. Даже когда сидел у себя в кабинете в Управлении судебной медицины в Сольне. Он поздоровался с ними обоими, затем показал на труп, который короткое время тому назад был Ольдеусом Хильдингом.
— Я немного тороплюсь. Мы можем приступить сразу к делу?
Эверт пожал плечами:
— Мы же здесь.
Эрфорс опустился на колени и несколько мгновений внимательно смотрел на мертвого. Потом, по-прежнему не поворачиваясь к ним, заговорил:
— Кто он?
— Мелкий барыга. Героинщик. Звали Хильдинг Ольдеус.
— В таком случае я-то что тут делаю?
— Мы ищем убийцу. Похоже, это его рук дело. Посему — нам нужен грамотный осмотр тела.
Эрфорс снял с плеча черную сумку и поставил перед собой. Открыл ее и извлек оттуда перчатки. Он натянул их, потом раздраженно замахал белыми руками: Эверт заслонял ему свет.
Проверил пульс. Его не было.
Послушал сердце. Оно не билось.
Он посветил похожим на карманный фонарик прибором в оба глаза, измерил Температуру тела, ощупал обеими руками живот.
Работал он не особенно долго: десять-пятнадцать минут. Основная же работа ждет его впереди, на вскрытии.
Свен Сундквист давно уже был возле лифтов и сидел там, глядя на коридор, выкрашенный в синий цвет. Он вспоминал, что когда впервые увидел Эрфорса за работой, то с рыданиями выбежал из комнаты. Сегодня ему было точно так же не по себе, он терпеть не мог возиться с мертвяками. Не так, как Эрфорс. Да вообще — никак.
Эрфорс поменял позу, потом быстро взглянул сначала на Эверта, потом на Свена и сказал:
— Он не выдержит. В прошлый раз точно так же сперва сидел.
Эверт повернулся к коллеге:
— Свен!
— Да!
— Давай-ка опроси свидетелей.
— Так у нас только эта Орстрём.
— Вот и отлично.
— Так мы уже с ней говорили.
— Давай поговори еще разок.
Свен Сундквист, проклиная свою боязнь мертвяков, но тем не менее чувствуя благодарность к Эверту за понимание, поднялся и вышел с лестничной площадки в коридор, открыл дверь и зашел в отделение, которое Хильдинг Ольдеус с воплем покинул всего час тому назад.
Людвиг Эрфорс проводил его взглядом, а затем вновь повернулся к лежащему у его ног телу. Человек расстался с жизнью, перешел границу между нашим миром и неведомым, теперь он станет всего лишь записью в протоколе.
Он откашлялся. У него был диктофон, на который он наговаривал свои замечания, чтобы потом перенести их в отчет. Он поднес его ко рту.
— Внешний осмотр трупа мужчины.
Фраза за фразой.
— Зрачки неподвижны.
Снова пауза.
— Несколько пальцев на правой руке сломаны. Гематомы на переломах свидетельствуют о том, что это произошло до наступления смерти.
Еще пауза.
— Повреждение левого колена; кровотечение свидетельствует, что это произошло до наступления смерти.
Он работал очень старательно. Взвешивал каждое слово. Эверт Гренс просил его о тщательности, а ведь в этом не было нужды, поскольку тщательность не вызывала сомнений. Так он работал всегда.
— Абдоминальная область. Множество гематом. При пальпировании чувствуется выпуклость, под ней — жидкость, скорее всего кровь. Указывает на возможное внутреннее кровотечение.
— Отметины от инъекций разного срока давности, многие со следами заражения. Наркотики.
— Около тридцати лет, смерть наступила не раньше, чем сорок минут назад. Основания — осмотр и показания свидетелей.
Он продолжал наговаривать на диктофон еще несколько минут. Вскрытие он проведет позже, уже у себя в управлении, но он точно знал, что все то, что он сказал сегодня после общего осмотра, позже он повторит дословно. За свою профессиональную жизнь он навидался таких трупов.
Йохум отнял руки от лица Слободана. У того на щеках остались красные пятна, которые двигались, когда он говорил.
— Я правильно понял? Тебя видели?
Слободан провел пальцами по красным пятнам и вздохнул:
— Нехорошо. Если есть свидетели — надо с ними разобраться.
— Не свидетели. Свидетельница. Одна. Врач.
Дождь припустил с новой силой, и разобрать, что творится на улице, можно было с большим трудом. Стекла машины запотели от их разгоряченных тел, яростного дыхания и агрессии. Так что изнутри автомобиля увидеть что-либо вообще не представлялось возможным. Слободан показал на стекла и на вентилятор — мол, надо бы проветрить. Йохум кивнул и отдал ключ, который отобрал несколько минут назад и держал у себя в кармане.
— Я не могу вернуться туда. Не теперь. Врач там. Да и легавые небось уже на месте.
Слободан молча ждал, когда вентилятор разгонит излишки влаги. Так. Теперь эта сволочь Ланг попрыгает. Если и была власть, которую они делили на двоих, получалось так, что с каждым разом Слободану ее доставалось немного больше, а Йохуму — настолько же меньше.
Когда эти чертовы окна наконец обрели прозрачность, он повернулся к Лангу:
— Я займусь этим.
Йохум ненавидел быть кому-то обязанным. Но сделанного не воротишь.
— Лиса Орстрём. Тридцать — тридцать пять лет. Рост метр семьдесят пять, стройная, — почти худая. Темные волосы средней длины. Носит очки, держит их в нагрудном кармане халата. Такие, в черной оправе, с маленькими стеклами.
Он разговаривал с ней. Он помнил звук ее голоса.
— Северный выговор. Голос звонкий. Немного шепелявит.
Йохум Ланг сел поудобней, вытянул ноги и выключил вентилятор.
В зеркало заднего вида он увидел, как Слободан исчез за автоматическими дверями больницы.
Она пела. Как обычно, когда волновалась:
Лидия Граяускас.
Лидия Граяускас,
Лидия Граяускас.
Она пела тихо-тихо, почти шептала, чтобы на нее не обратили внимания.
Она не знала, когда охранник, которого она ударила по голове, придет в себя. Она, конечно, крепко двинула ему по затылку, но ведь он здоровяк, так что он, вполне возможно, уже очнулся и поднял тревогу.
Лидия шла по ярко освещенному коридору Южной больницы, но все не могла забыть, как она стояла, направив на охранника пистолет, как она прижала дуло к его виску, когда увидела, что он колеблется. Такое впечатление, что она опять оказалась там, в своем детстве. Ей снова девять, папа поодаль стоит на коленях, его бьют по голове и кричат — чтоб он сдох, подлый торговец оружием.
Она остановилась и открыла свой блокнот.
Она выучила наизусть брошюру о больнице, там были и планы этажей. Ее Лидия выпросила у своей говорившей по-русски медсестры. Теперь она справлялась по этой брошюре. Вернее, по перерисованным дрожащей рукой схемам, которые она сама снабдила комментариями на литовском, пока лежала в палате с приставленным охранником.
Точно. Там был коридор, ведущий в морг.
Лидия прибавила шагу, пакет с логотипом IСА она несла в правой, здоровой руке. Она шла так быстро, как только могла, превозмогая боль, задыхаясь, шарахаясь от каждого звука и каждый раз припадая на ту ногу, которая не болела. Потом она пошла тише, опасаясь, что ее шаги могут услышать.
Она точно знала, что ей нужно делать.
Никакой на свете Дима Шмаровоз больше не сможет ей указывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38