– Я почему-то думала, что тебе будет трудно занять его место, но я ошибалась. Ты точно такой же, как он!
Брэндон никак не мог понять, почему это его так задело.
Просто дешевое оскорбление, и больше ничего. Почему же я всю ночь ворочался в постели? Это ведь не больше чем попытка уклониться от критики, перейдя в наступление. Почему же ее слова застряли у меня в мозгу, как отравленная стрела, и не дают сосредоточиться, любая мысль невольно возвращается к одной и той же насмешливой фразе: «Ты точно такой же, как он… Ты такой же, как он…».
Брэндон запихнул рубашку в брюки, потом просунул пуговицу на манжете рубашки в петлю с такой силой, что она оторвалась и, звякнув, покатилась по паркету.
Да черт меня побери, если я стану ползать на четвереньках, чтобы нащупать проклятую пуговицу, которая, скорее всего, закатилась под кровать специально, чтобы позлить меня… И все потому, что она бросила тот последний упрек: «Ты такой же, как он».
Выругавшись, Брэндон сорвал с себя рубашку и ощупью нашел шкаф, чтобы взять другую.
С какой стати я вообще сейчас думаю об этом? Через час я буду в кабинете доктора Джеймса и наконец расстанусь с этими чертовыми бинтами. Я должен чувствовать ликование. Смеяться, танцевать, орать об этом со всех крыш. Скоро я снова стану здоровым человеком. А вместо этого моя голова занята дурацким, мальчишеским препирательством с Келси Уиттейкер.
Что плохого в том, что ты такой же, как Дуглас? – нашептывал ему внутренний адвокат. Он перечислял положительные качества Дугласа, а потом, вопреки всякой логике, доказывал, что Брэндон другой и лучше.
И так далее, и тому подобное. Бессмысленно. Утомительно.
Надев и как следует застегнув рубашку, он нащупал край кровати и с облегчением опустился на нее, чтобы дать ноге отдых. Надеть брюки и носки было настоящей пыткой – проклятая нога никак не хотела сгибаться. Он потыкал здоровой ногой, стараясь найти туфли, которые Франциска аккуратно поставила так, чтобы он без труда нашел их.
Час, еще только час. А потом я покажу Келси…
Его мысли прервал деликатный стук в дверь, и он так и не придумал, что же такое он покажет Келси.
– Мистер Брэндон!
Безошибочный радар Франциски, должно быть, вовремя подсказал ей, что он заканчивает одеваться.
– Могу я войти? Вам тут посылка.
Он нахмурился и сунул ногу в туфлю, стараясь проделать эту операцию беззвучно, хотя боль прострелила ногу от колена к бедру.
– Конечно. – Он услышал, как открылась дверь. – Что за посылка?
Франциска вошла в комнату, тяжело отдуваясь. Посылка, наверное, очень тяжелая. Ему было не по себе оттого, что он не в силах ей помочь.
– Нужно было попросить Грега, чтобы принес это, – хрипловатым голосом сказал он. – Ты же надорвешься.
– Уф! – Франциска со стуком поставила большущую коробку на пол или на стол – во всяком случае, на какую-то деревянную поверхность. – Когда ты был мальчиком, я таскала тебя по этим лестницам, и ничего, а ты весил куда больше этого ящика. – Она еще не отдышалась, но голос слышался ближе. – Посылка от какого-то мистера Фуллера и, наверное, набита кирпичами. Тяжелая, как сталь.
– Свинец, – автоматически поправил ее Брэндон, но голова у него была занята чем-то другим. – Сколько времени?
– Почти полдень. Тебе пора ехать, если не хочешь опоздать на прием или вообще пропустить его. – В голосе экономки слышалось поддразнивание. – Конечно, если ты не торопишься, доктор всегда может назначить тебе прием на следующей неделе.
– Уж это как пить дать, – в свою очередь улыбнулся Брэндон.
Значит, Фуллер передал досье в указанное ему время. Слава Богу. Не хотелось бы говорить по этому поводу с адвокатом. Не хотелось бы даже думать, что кто-то еще узнает, чем занимался Дуглас.
«Ты такой же, как он»… Теперь, когда на столе перед ним лежали эти досье, Брэндон почувствовал, что не вынесет, если об этом узнает Келси. И тут его осенило, почему его так преследует ее обвинение: как ни странно, она стала понимать Дугласа лучше, чем я. Перерождение его личности происходило у нее на глазах… Она знала об этих переменах в Дугласе задолго до меня. Как выразился Фуллер, я слишком много времени провел в джунглях.
Он пытался представить себе, каким образом Келси узнала об этой темной стороне личности Дугласа – страсти копаться в чужих тайнах и жестоко злоупотреблять узнанными секретами. Благодаря тому, что произошло с ее отцом? Или у нее самой есть какие-то собственные тайны?
Но главное, что Келси презирала за это Дугласа. Она не могла притворяться до такой степени, чтобы правдоподобно изобразить это чувство своим голосом. Так же, как раньше, я без труда различаю ложь и правду, когда слышу их из ее уст.
Однако интуиция, по-видимому, выводила его на новые мысли, от которых голова шла кругом.
Если она ненавидела Дугласа, да еще до такой степени, то почему согласилась выйти за него? Только для того, чтобы обеспечить финансовую поддержку отцу? Тут не сходятся концы с концами. Может ли женщина, такая, как Келси, и в самом деле отказаться от собственного счастья ради того, чтобы ее отец имел возможность просаживать деньги на бегах?
Он сжал кулаки и ткнул ими в мягкий матрац. Пора заставить Келси ответить на несколько вопросов. До сих пор я как-то боялся нажимать на нее. Боялся, что она будет по-прежнему лгать. Или что скажет правду. Но теперь я очень ясно понимаю, что так больше не может продолжаться.
Я увлекся ею еще до смерти Дугласа, а сейчас тем более. Но у нас не может быть будущего, если мы не разберемся в прошлом. Оно превратится в беспросветные, тягостные страдания от сомнений, подозрений и обид. Терзания, перемежающиеся, конечно, поцелуями под луной, от которых будет еще тяжелее и неопределеннее.
Нам нужно поговорить. Теперь я достаточно окреп, чтобы добиться от нее правды и самому взглянуть в лицо этой правде. Как только я снова буду видеть…
– Франциска, сделаешь мне одолжение?
Он протянул руку, и она тут же взяла ее.
– Какое хочешь, – сказала она. – Только не подвинуть этот ящик хотя бы на дюйм.
– Скажи Келси, что я прошу ее отвезти меня к врачу.
Экономка смешалась, потом сжала его руку.
– С удовольствием, – проговорила она неожиданно проникновенным голосом.
– Она может не захотеть, – неуверенно сказал Брэндон, не зная наверняка, догадывается ли об их ссоре Франциска. – Сегодня у нее главная встреча с мистером Фарнхэмом, так что у нее, наверно, нет времени…
– Встреча только к концу дня, – нетерпеливо оборвала его Франциска, которой явно понравилась просьба Брэндона. – Вы вернетесь домой задолго до этого времени. О да, я думаю, ее можно уговорить, – весело заключила она. – Мы с Джинни сумеем, нам она не откажет.
Улыбаясь, Брэндон спросил:
– Она тебе нравится, правда?
– Конечно, нравится. – Экономка глубоко вздохнула, как будто разговаривала с маленьким несмышленышем. – Дурачок. Я просто обожаю ее. Все ее обожают, все, кто ее знает. А ты, наверное, первый.
Брэндон затаил дыхание: как жаль, что я не могу заглянуть в глаза Франциски и прочитать в них, на что она намекает!
– Ладно, – осторожно поправилась она. – Не все. Дуглас не обожал. Он хотел жениться это так. Но он был не из тех, кто может обожать, по крайней мере он стал таким за последние годы. – Франциска еще раз вздохнула. – Но кроме него – да, я уверена: все обожают.
Значит, мои чувства к ней видны всем?! Впервые Брэндон почувствовал растерянность, и не только растерянность, но и вину. Дуглас, Фуллер, Франциска… Черт побери, неужели об этом знает вся Калифорния? А я-то думал, что был таким осторожным, таким осмотрительным!
– Скажи мне, – спросил он изменившимся голосом. – Как, ты думаешь, Дуглас относился… к другим людям? Обращал на них внимание?
Франциска долго молчала, и он знал, что она старается найти правильные слова. Она никогда не покривит душой, но постарается донести правду так, чтобы не травмировать его.
– Да, мне кажется, обращал, – медленно произнесла она, по-видимому, запамятовав, что должна быть не в ладах с английским. – Но не так, как ты думаешь. А как охотник, увидевший оленя. Понимаешь? Или как кошка, если у нее вырвать изо рта воробышка.
Франциска накрыла своей теплой ладонью его руку.
– Я знаю, это больно слышать, – ласково сказала она, и Брэндон почувствовал ее пристальный взгляд. – Но ты должен помнить это. Он обращал внимание на других, однако не видел ничего дурного в том, как это делает.
И не успел Брэндон решить, признаться ли, что он ее понял, Франциска вышла. В воцарившейся тишине он ухватился за столбик кровати, внезапно почувствовав, что со всех сторон на него смотрят наполненные ужасом глаза оленей и в каждом углу беспомощно хлопают крыльями воробышки.
Келси продолжала сердиться. Несмотря на то что она была предельно любезна, он все-таки уловил колючие ледышки в ее голосе, когда она позвонила и сказала, что отвезет его к доктору.
И вот теперь, сидя рядом с ним в переполненной приемной доктора Джеймса, она не позволяла себе откинуться на спинку кресла. Она просто взяла журнал и с громким шелестом переворачивала страницы, хотя было ясно, что ее внимание не задерживается ни на едином слове.
Он представил ее себе: длинные волосы ниспадают до середины спины, щекоча напряженный позвоночник. А может быть, они рассыпались по плечам, когда она наклонилась, притворяясь, будто погружена в чтение. Он вцепился в ручку кресла, чтобы преодолеть желание протянуть руку и проверить. Черт бы побрал эти бинты!
К счастью, холодное молчание Келси компенсировалось радостным щебетаньем Джинни, сидевшей по другую от него сторону. Джинни просила, чтобы ее взяли в больницу, и Келси с Брэндоном, обрадовавшись тому, что между ними будет этот жизнерадостный буфер, согласились.
– Я хочу быть первой, кого ты увидишь, – говорила Джинни, неистово ерзая в своем кресле, отчего тряслись и соседние. – Ладно, второй. Ведь тебе придется посмотреть на доктора Джеймса. Но больше ни на кого не смотри: ни на медсестру, ни на кого другого, ладно? Обещаешь?
– Обещаю, озорница, – ответил он самым снисходительным тоном, на какой только был способен, хотя на душе у него становилось тепло при мысли, что он снова увидит ее веснушчатое личико, такое милое, умненькое и такое незаурядное. – А теперь, ради Бога, перестань прыгать.
Джинни сразу угомонилась, но понятно было, что надолго ее не хватит. Да, по правде говоря, ему этого не очень-то и хотелось, потому что ее бесконечная возня отвлекала его от тревожных мыслей о предстоящем. Он проигрывал эту сцену в голове тысячу раз. Значит, так: я вхожу в кабинет доктора Джеймса, как будто это самый обычный визит, а он вынимает свои тупоносые ножницы и срезает марлю. И тогда…
И тогда я открываю глаза и вижу все: дипломы в рамках, вымытую до блеска стеклянную колбу с ватными тампонами и голову самого доктора в таких же белых, как вата, кудряшках.
Впервые за несколько недель я увижу собственное лицо. Или то, что от него осталось.
Большая часть порезов была поверхностной, они практически уже затянулись, хотя оставшиеся после них рубцы все еще чесались. Но его беспокоил глубокий и очень длинный порез, который тянется через всю скулу, и еще один, рассекший правую бровь. Он знал, что рана была большая, потому что страшно болела, но из гордости не спрашивал, похож из-за нее на монстра или нет.
А теперь я сам все увижу…
Стоило ему подумать об этом, как у него начинало колотиться сердце. Уже два дня, всматриваясь перед собой, он даже сквозь бинты различал свет и тени. Доктор Джеймс сказал, что это хорошо – значит, кровь рассасывается и оттекает от восстановленных тканей. Для Брэндона эти слова означали одно: он будет видеть.
И хотя мозг продолжал повторять это как заклинание, внутри у него все сжалось и свилось в тугой узел. А если что-нибудь не так? Вдруг, когда Джеймс снимет бинты, все равно не будет ничего, кроме непроглядной тьмы? О Боже!..
Его охватил страх, казалось, сердце в отчаянии заметалось в грудной клетке, ударяя по ушибленным ребрам, не хватало сил вдохнуть. Внезапно захотелось сорвать бинты, как это бывает с человеком, боящимся высоты, который бросается со скалы, только бы не мучиться больше от страха перед падением.
Журнал, которым шелестела Келси, вдруг умолк, как будто она услышала перебои в его дыхании и внимательно прислушивалась, пытаясь понять, что это значит. С большим усилием он заставил себя снова дышать ровно и спокойно. После коротенькой паузы листы ее журнала снова зашуршали с монотонностью метронома.
Но почему за мной не приходит медсестра? Мы сидим здесь уже не меньше получаса!
Он подумал было спросить у Келси, сколько сейчас времени, но не стал. Не было полной уверенности, что голос не дрогнет, а ему претила сама мысль, что она может заподозрить, будто он трясется от страха.
Черт побери, просто бесчеловечно так долго держать меня здесь!
– Мистер Траерн!
Ну вот, наконец-то.
Голос сестры был профессионально бесстрастным, но для Брэндона прозвучал как сигнал к бою. Он заставил себя подняться, сохраняя непринужденный вид, хотя все мышцы были натянуты так, что могли бы катапультировать его из кресла.
Келси и Джинни тоже вскочили, словно подброшенные, поддерживая его с обоих боков, чтобы он не ударился о мебель, пока дойдет до сестры.
Джинни тараторила, не закрывая рта, Келси молчала. Можно было подумать, что ее вовсе здесь нет, если бы она не держала его под руку.
Перед тем как передать его медсестре, Келси заговорила:
– Я только хотела сказать… – в голосе у нее звучала какая-то нерешительность, мягкие нотки, как будто ледышки стали обтаивать по бокам, – я уверена…
Казалось, она не в состоянии продолжать.
– Ах да, твоя кофейная гуща! – Ласковая интонация в собственном голосе удивила его, удивило и то, что он сумел утешить ее, когда сам нуждался в поддержке и утешении. – Спорю, она сказала, что все будет хорошо, правда, Келси?
Он знал, что пора идти, его ждут, но не мог вот так бросить Келси.
– Да, – сказала она. От ледышек не осталось и следа, они растаяли, закапав слезинками из глаз Келси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21