Одновременно - выговорил Тимофеевне за распивание чаёв с посторонними людьми. Сам - спокойно отправился подготовить все дела для передачи Марку Анатольевичу Рубину.
Селена послушно удалилась. Но в её больной голове уже созрел план, как наказать идиотку, не пожелавшую узреть перст судьбы, и упрямо цеплявшуюся за жизнь с неподходящим для неё человеком.
Прежде всего она в предпоследний раз навестила фермершу Степнову. Извинилась перед ней и, якобы заключив мир, предложила послать мужу телеграмму. (Надо же, мол, сообщить о том, что Александра завтра "возвращается" от родственников!) Пообещала, что сама её отправит...
Чьё изощрённое злодейство руководило воспалённым воображением Селены, какой нечистый избрал её своим орудием - нам неведомо. Виктор Зуевич уже со вчерашнего дня находился в больнице: слёг с обострением язвы. Совсем рядом с женой, только - на другом этаже.
Успокоенная Шура, ничего не подозревая, написала ему несколько слов.
Селена забежала на почту, "отправила" телеграмму (которую Бурханкин по её поручению сам доставил фермеру в палату).
Потом заглянула к Тимофеевне, договорилась, что поздно вечером придёт к ней ещё раз: из принципа! Но пусть та не волнуется: врачей ведь уже не будет и подружки спокойно, цивилизованно пообщаются.
Потом оседлала Орлика и, одна нога - здесь, другая - там, съездила в усадьбу: отравить Варвара.
Все считали, что кончина Александры была безвременной, но естественной: сердце устало трудиться.
Нет! Александру Степнову убила - всё-таки именно убила - Селена.
Произошло это так.
Выпили они с Тимофеевной сто двадцать первую чашку чая часов в одиннадцать ночи. Медсестру начало вдруг сильно клонить в сон и, пока окончательно не разморило, поднялась она к "этой бездельнице" фермерше, которая "уже дрыхнет перед завтрашней выпиской". Доктор велел - последнюю капельницу - не пропустить ни в коем случае.
Селена попрощалась: ушла "своего пропойцу-лешего из грязи вытаскивать..."
На самом деле вернулась, дождалась, пока Тимофеевна уйдёт из палаты, вошла к сонной Шуре - тоже попрощаться - и...
- И что?.. - потемнела Василиса. - Она вколола фермерше отраву?.. Почему же тогда в крови не обнаружили?..
- Когда я поделился своими подозрениями с доктором Рубиным, он сказал, что ей почти ничего делать не пришлось, - объяснил Франц. - Видите ли, есть препараты, которые нужно вводить очень медленно, постепенно, через капельницу. Если, например, калий быстро попадает в организм, он - не помогает, а убивает... Селена училище медицинское оканчивала. Помнила!.. Убедившись, что дело сделано, она унесла тело. Взамен оставила на столе тот самый черновик телеграммы.
Франц принёс из кабинета и показал мятый клочок бумаги с кудрявым почерком:
"Я здесь больше не нужна и очень скучаю. Возвращаюсь домой. Всё объясню при встрече. Шура."
- А откуда эта записка у вас? - спросила Василиса.
- От самого Посередника Александра Степановича... Невольного виновника... Я ездил к нему в город. Он тогда ещё ничего не знал о смерти Шуры.
Рано утром Посереднику передала листочек Тимофеевна, которая его нашла в пустой палате. Ничего не заподозрив, решила, что Александра ушла, не дожидаясь выписки. Так же подумал Александр Миронович. Уехал в свой долгожданный отпуск со спокойным сердцем: ушла и ушла. Лишь слегка обиделся, что не попрощалась!
- Одного только не пойму, - недоумевал Франц, - как Селена тело Шуры смогла из больницы в усадьбу перенести? Или ей кто помог?.. Да нет, вряд ли. - И замолчал, погрузившись в размышления: "Неужели безумие - заразно?.. Но не до такой же степени... Они же с Циклопом почти не общались..."
- Ну конечно помог, Игорь Максимильянович! - мгновенно сообразила Василиса. - Орлик помог... А из окна - она сама... Вы же сами говорили, как легко на поминках Селена потащила на себе Тимофеевну в дом!..
- Да-а... - протянул Франц. - Она могла сама...
Глаза Василисы округлились:
- Ой, это же не где-то "там", это же в тот дом, где я вас ждала... Певунья нервно передёрнула плечами: - Слава Богу, вы мне раньше не рассказали, я бы там одна не осталась ни минуты!..
"Слава Богу, - подумал Франц, - что она не знает о капкане в развалинах флигеля, где мы с Вилли нашли и потеряли тело Ростовцева!"
- А крёстная знает, что у вас тут случилось?..
Игорь Максимильянович погладил Фомку, вопросительно поднял бровь. Потом подлил себе чаю, обнял кружку, заглянул внутрь, подставив лицо пару.
- Что, Фомка, чего тебе?..
Мокрый собачий нос ткнулся в вопросительно вытянутую ладонь.
- Ах, ты о хлебе насущном? Да - на, на! Съешь котлетку! Волчок, помоги другу.
Певунья стала накрывать на стол, безошибочно определяя, где что лежит из посуды.
- Как вы думаете, Игорь Максимильянович, удалось бы что-нибудь доказать?..
Франц сомневался.
- Не знаю. Скорее всего - нет...
- "Мне отмщенье и Аз в-воздам!" - задумчиво сказала Василиса. И воскликнула: - Он воздал!.. Я думаю так: удар Селены о крышку гроба на похоронах, желчный пузырь лопнул и вся её желчь... Конечно, это Господь воздал! Бедный наш Егор Сергеевич!..
Глава четырнадцатая
Нечаянная радость
Наступило лето. Франц обживал новую веранду: только что закончил перестройку сеней, даже ещё не застеклил.
"Папочка! Зачем я оставила тебя там одного?.. Думаю о тебе каждый день... За всё надо платить, за счастье - тем более. Вот я за всё сразу и плачу..."
Игорь Максимильянович снова перечитал эту фразу. Слово "плачу" расплылось бирюзовым озерцом.
Не вставая, он через раскрытое окно взял с резного комода двойную фарфоровую рамку с ангелочками по углам. Вгляделся.
Не то: обе карточки давние. На одной - покойная жена, темноглазая радостная Жизнь, невозвратная потеря. На другой - длинноносое, в отца, хрупкое создание, сплошное сомнение, бесконечное его беспокойство: дочь перед отъездом в Германию...
Грудь Франца - как тогда, как всегда - тоскливо пронизало. Невозвратимость грубо сжала горло, застелила глаза...
Даже оставшись далеко позади, смерть татуировкой впечатывается в память...
Сколько лет он уговаривал себя, что не видел, как это случилось. Но нет - видел!.. Она упала с палубы прямо под винт парохода... Единственное, что успела, - разжать пальцы, сжимавшие ручонку Лизхен.
Зачем помнить? И - как?.. Живого любимого человека или его ужасную гибель?.. Или надо хранить память о ком-то другом: о том, кто был молод и потому - бесстрашен... честен и потому - доверчив... самоуверен и потому бессилен?... Каким был до того, как это случилось...
Не сама упала. Он видел!.. Падению предшествовал сильнейший толчок в спину... Увидел, всё понял и - сломался...
Под шезлонгом трижды ритмично стукнуло в пол. Фомка, собачья душа, подавал условный знак, бурно приветствовал кого-то хвостом.
Известно, кого!
- Наверно, я просто пока не заслужил одиночества!.. - вздохнул Франц.
- Фима, ты дома? - послышался с крыльца нетерпеливый голос.
- Не видишь, открыто! - хрипло отреагировал Франц на приход Бурханкина, быстро вернул рамку на место, прокашлялся, проморгался и тогда только махнул Бурханкину: давай, мол, заходи.
Егерь для порядка пару раз топнул на входном ершистом коврике, шагнул через порог. Тут же запутался в объятиях Фомки. Поздоровался вначале с ним, затем подошёл к Францу.
Глянул в покрасневшие веки с выцветшими ресницами и встревожился:
- Ты не заболел, часом?
- Каждому свой срок, Вилли! Не век же небо коптить...
- Типун те на язык, - возмущённо брякнул Бурханкин, перекрестился и участливо предложил лекарство: - Пивка хочешь? - и бодренько воскликнул: Мы с тобой ещё поживём!.. Ох, и пылюга! Все зенки забило. Тебе тоже, небось, на дворе надуло?..
- Вот-вот, - согласился Франц, - ветром... - Он встал, по дороге на кухню тоскливо заметил: - Кому повешену быть - тот не утонет. Тащи своё пиво! Сколько я должен?
Бурханкин покатился следом.
- Обижаешь, Фима!.. Я угощаю. Михеича встретил с утречка. Я и не ждал уже вовсе, а он, это... уважил: "Егор Сергеич, - говорит, - должок, говорит, - за мной!" - Представляешь, отдал! Давай в зале посидим, что мы, дикари - на кухне ютиться?..
- Можем на веранде... - донёсся голос Франца.
- А телевизор отсюда видно?..
Егерь приволок с крыльца и выставил на круглый обеденный стол трофеи: четыре бутылки и пакет с мелкой таранью. Присел на корточки, схватил Фомкину морду в ладошки, что-то молча спросил. Тот молча ответил...
С возвращением Игоря Максимильяновича оба засуетились, завиляли, в частности Фомка (будто один из высоких бокалов, что принёс хозяин, предназначался ему).
Бурханкин споро переложил королевский халат и пижаму Франца со спинки стула на диван, плюхнулся в деревянную ложбину венского сиденья.
- Давай, Фима, включай телевизор. Посмотрим, что новенького.
- А, - вяло возразил Франц, - что там может быть...
Егерь приосанился.
- Мне интересно послушать, как живёт народ.
Франц объяснил, откупоривая бутылку:
- Мы с тобой даже не народ, Вилли, мы - население!.. А новости будут в полдень.
Но телевизор всё-таки включил.
Минут пятнадцать их уныло развлекала политическими дебатами какая-то правительственная дама, рьяно подтверждая только что сказанное Францем:
"Население не живёт, а выживает!" - скорбно вещала она, выгодно блистая против какого-то лидера с уркаганским имиджем.
Франц переключил на другой канал. Там во всех подробностях, с различных ракурсов, показывали криминальные новости. Он посмотрел, не выдержал, произнёс что-то ёмкое.
Бурханкин быстро захлопал короткими щеточками ресниц:
- Как ты сказал?
Игорь Максимильянович поставил бокал и попытался объяснить.
- Ты вот, охотовед Егор Сергеевич Бурханкин, разве не видишь, нам постоянно напоминают: в дерьме живём! Ну?.. Становится нам веселее от этой информации? Мы оптимистичнее смотрим на жизнь?..
- А чё нам на неё смотреть? - бодренько откликнулся егерь, утирая губы. - Некогда смотреть. Живём, как умеем. Может, похужее, чем раньше в телевизоре! Но в натуре - всё одно: что тогда, что теперь.
Игорь Максимильянович ядовито возразил:
- Раньше был другой госзаказ: всё у всех было распрекрасно! Теперь же - нам открыли глаза: кругом лишь канализация. И к какому месту прикажете прикладывать сию "полезную" информацию?
Пока Бурханкин кивал, громко вкушая хмель, Франц продолжал:
- Народ сам знает, где у него болит. Вы нам покажите, где выздоровело!.. Как бы ни было погано, жизнь-то всё равно происходит. Я строю, лечу, учу, учусь, сочиняю, дружу, сею, рожаю... - (Тут Бурханкин вдруг перестал кивать.) - Я люблю, страдаю и мучаюсь, пою и радуюсь. Я не только телевизор смотрю... Я ещё умею читать, а иногда и думаю...
- Ты, Фима, не путай меня! - вдруг обидчиво заявил егерь. - Ты-то чего Иванушкой рядишься?.. Учить ты мастак! Но когда ты сеял? Ты и охотишься только из удовольствия, а не для прокорма.
Он выразительно обвёл глазами прочный пятистенок и всё, чем друг-законник смог благоустроить дом. Громада-холодильник из Германии сам о себе напомнил рёвом.
Франц поморщился:
- Я же в общем смысле... Я хочу сказать, что...
- Вот и говори за себя! Ты вот как-то устроился. И даже дочь у тебя есть, подарки тебе шлёт... У меня вот - ни одной живой души на свете, кроме Волчка...
Франц уже двадцать один раз пожалел о своей внезапной откровенности.
Он сразу перевёл разговор на более понятные Бурханкину вещи:
- А где Волчок? Почему ты без него?
- Да, - вздохнул Егор Сергеевич, - Волчок в лес подался, видно, пора ему пришла. Не станет он дома помирать.
- Да он же ещё...
Бурханкин нетерпеливо тряхнул короткой веснушчатой лапкой:
- Сам только что сказал: всяк свой срок имеет.
Игорь Максимильянович поразился спокойствию, с которым товарищ отнёсся к уходу верного помощника. Поглядел на Фомкину метлу, изредка, сквозь сон, лениво выбивавшую пыльную морзянку из-под стула.
Кто знает, по какой дорожке покатились бы невесёлые мысли Франца, если бы он был один. Но Бурханкин не собирался уходить, хотя пиво было выпито да рыбка съедена.
Франц предложил ему новую тему для разговора:
- Вилли, почему принято считать, что финал счастливый, как сейчас модно говорить, "хеппи енд", - если оканчивается всё свадьбой? Тебе не кажется, что главные злоключения героев - впереди?
Бурханкин глубокомысленно сдвинул бровки, рассматривая на тёмной клетчатой клеёнке золотистую шелуху тарани.
- Ты о каком кино говоришь?
- Да неважно! Книга, фильм, спектакль - какая разница, я тебя о сути спрашиваю...
Бурханкин был не согласен:
- Вот и очень как раз это важно. Потому что в книжках - одно, а в жизни...
Франц забарабанил по столешнице сухими пальцами, вдребезги разбивая Фомкину дрёму.
- Давай, излагай. Мы с тобой два старых... перечника. Можем и про жизнь...
Бурханкин изо всех сил пытался одолеть задачу.
- Да что рассуждать... Я... это... - он опять убежал взглядом в рыбную шелуху. - Я когда на Селене женился... я вообще думал: всё!..
- Что "всё"?.. - поощрил его мыслительный процесс Франц.
- Ну, уж... - Егор Сергеевич развёл руками: если, мол, не понимаешь, то чего с тобой и говорить-то!..
Но Франц понял:
- Да, самое горькое у вас началось гораздо позже...
Бурханкин окончательно закопался в требухе...
- Ты... это... Ты, Фима, это брось... Не надо ворошить... Ты чего-то совсем... Пойдём-ка лучше пройдёмся. Фомка, вон, закис. Ему бегать надо, а то обленится.
Франц даже обрадовался.
Пока он посещал чуланчик-санузел, Бурханкин за этим же самым сбегал на двор. Вместе с Фомкой прошёлся по усадьбе. Поздоровался с пугалом, придирчиво осмотрел деревья и кусты. Пора цветения уже закончилась. На ветвях туго завязались плоды, обещая богатый выбор варенья на зиму.
- Фима, - крикнул Бурханкин, - кто помогать будет? Кого в этот раз позовём закрутки делать?..
- Найдём кого, - прокричал в ответ Франц, запирая входную дверь. - Я Лизочку уговариваю в отпуск погостить. С того года всё обещает приехать полюбоваться на наши с тобой хоромы.
Бурханкин удивлённо оценил перемену спортивного костюма Франца на джинсы, свежую футболку с отложным воротничком и лёгкий пиджак цвета дорожной пыли.
- Чегой-то ты вдруг разоделся?
- Вдруг догуляем до райцентра?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31