Душевный человек, славный. Казалось бы, что ему нужно? Ведь обидела его она когда-то, уехала от него с другим, да и сын не его, а вот надо же. А с виду такой мужик звероватый. Только не повезло и тут Николаю. Мать его умерла, а усыновивший отчим сгорел в избе, говорили, что по пьянке. Оставил он после себя хотя бы денег Коле. Он в институте смог учёбу продолжить.
- Где же он учился?
- Я сейчас уже и не вспомню, в каком-то техническом институте, а вот в каком - не помню. Давно это было. Да и не доучился он в институте.
- Почему же так?
- Да вот так получилось, я же говорю, что как пошла жизнь наперекосяк, так и пошла. Пришла беда - отворяй ворота.
Когда ещё он за наследством своим поехал, ему участковый местный по секрету сказал, что его отчима убили, а не сам он по себе сгорел, и расследовать правильно не желают. Приехал Коля и стал всюду жалобы писать, требовал разобраться. Ездил в область, там ничего не добился, стал здесь по инстанциям пороги обивать. Ему говорили люди добрые, зря, мол, ходишь, зря только ноги бьёшь, а он упрямый, всё своё.
Я и то ему как-то говорил, что же ты, мол, на неприятности нарываешься? Как власти порешили, так оно и будет. Это же система такая у нас, куда ты лезешь? Тебе учиться надо, испортишь себе жизнь. А он мне отвечает: - Что же ты, дядя Афанасий, говоришь такое? Я знаю, что моего отчима убили, и даже знаю, кто это сделал, они в Москве живут, почти ровесники мне, как я могу каждый день вставать и помнить, что буду опять ходить по тем же самым улицам, по которым ходят убийцы моего названного отца? Хоть сам иди и убивай их.
- Так и сказал?! - вскинулся я.
- Точно так, - подтвердил Афанасий Гермогенович. - Я тоже тогда в ужас пришёл. Не вздумай, ему говорю, себя погубишь, и людей невинных погубить можешь.
- А как вы думаете, мог он сделать это? - я хамялся, не зная как сформулировать.
- Убить, что ли? - пришёл мне на помощь наш собеседник. - Тут я затрудняюсь ответить. Хотелось бы верить, что нет, но очень он много горя намыкался с бедой этой.
- И что же с ним случилось что он институт не закончил? - вспомнил я.
- Да что должно было в то время случиться, то и случилось, - вздохнул горестно Карпов. - Вызвали его в госбезопасность, предупредили, что своими действиями он порочит государственные устои, что-то там ещё подрывает. Предложили прекратить жалобы. Он отказался. Тогда его спроворили в психушку.
- Как это так?
- Да очень даже запросто, приехали утром и отвезли вместо института. Вышел он через шесть месяцев, из института его отчислили, диагноз какой-то там ему в больнице поставили, что он учиться не смог, и по работе куча ограничений. Группа у него была маленькая, а ограничения большие. Так что помыкался он будь здоров. Кем только не работал и чем только не занимался. Пока ещё советская власть была, кое-как перебивался, а как новые времена пришли, совсем круто ему стало.
И вот года два назад встретил я его, он какому-то узбеку квартиру свою показывал. Тот ушёл, я Колю и спросил, чего это он квартиру показывал, жильца что ли пустить хочет? А он смеётся, говорит, что продаёт квартиру. Я так и ахнул. Куда же ты, говорю, денешься? Где жить будешь? Он смеётся, говорит, хотя бы напоследок поживу по-человечески. Как же, как же, говорю ему, под забором, или на помойке. Ты хотя бы ко мне тогда переезжай. А он мне грустно улыбнулся и сказал:
- Ничего, дядя Афанасий, спасибо тебе за заботу, я куплю себе поменьше, по размеру подходящее, а на остальное поживу ещё хотя бы, как люди живут, устал я что-то. Мне очень стыдно, что мне каждый день жрать хочется.
Ну а потом, через две недели почти, нашли на берегу Москва реки одёжку его и записку, я наизусть её помню: "Мне стыдно, что каждый день я хочу жрать, я что-то устал. Пожалуй, я нашёл квартиру своего размера". Вот и всё.
- А тело его нашли? - с тайной надеждой спросил его подполковник.
- Нашли, только уже весной, где-то внизу по течению выловили. Он зимой утопился-то, в проруби.
- А кто опознавал тело, вы не знаете?
- Соседи ездили, родственников-то не осталось никого. Меня тоже приглашали на опознание, да только я наотрез отказался. Я покойников страх как боюсь.
Капранов огляделся в комнате. Вдоль стен тянулись огромные, от пола до высокого потолка, стеллажи, снизу доверху забитые бесчисленными рядами папок, тщательно пронумерованных по корешкам. Вставленные выступами куски картона с надписями разбивали всё это по разделам. Капранов встал и пошёл вдоль стеллажей, оглядывая их и читая картонки. Я присоединился к нему, чувствуя, что молчание затягивается, а уходить просто так Капранов не хочет, сейчас он просто обдумывает, за что зацепиться, что бы не упустить, чтобы зря не беспокоить потом человека.
Надписи на картонках были прелюбопытные. "1905год. Русско-Японская война", "1905год, революция", "1900-1905 годы, быт." И так далее, прямо вся русская история по событиям.
- Вы историк? - осторожно спросил я, с уважением оглядывая ряды стеллажей.
- Да нет, что вы. Я человек редкой профессии, - улыбнулся Карпов.
- Это какой же? - живо поинтересовался Капранов, любивший экзотические профессии и их представителей.
- Я озеленитель.
- Это как? - не понял я.
- Это скверы, газоны, клумбы, парки. Это лёгкие города, если говорить о пользе.
- А вот это что за исследования? - Капранов обвёл рукой ряды стеллажей.
- Это не исследования, это как модно сейчас выражаться - хобби. В этих папках - воспоминания...
Я как раз стоял возле папок "1905 год, революция".
- Сколько же вам лет? - удивился я.
- Это не мои воспоминания, - рассмеялся Афанасий Гермогенович. - Это воспоминания свидетелей этих событий. Участников. И не только о том, как строились баррикады, но и о том, какие пели тогда песни, в какие игры играли, что читали, сколько стоил в лавке пряник и килограмм баранины, сколько получал рабочий на заводе и половой в кабаке, сколько стоил ночлег в ночлежке и сколько - обед в ресторане с дамами, сколько стоил бублик и эклер, школьное пёрышко для письма и часы фирмы Павел Буре.
Словом, всё, что и являлось эпохой, а не отдельные её проявления. Это воспоминания не каких-то выдающихся личностей, а самых обычных людей, ставших участниками исторических событий, зачастую даже не по своей воле. Это свидетельства уходящей эпохи. Много ли сейчас кто-то знает о русско-японской войне? Об освободительной войне в Болгарии против поработивших её турок? А ведь Шипка, Порт-Артур должны быть не меньшими по значимости для каждого русского, чем Сталинград. Это крупицы нашей славы, нашего достоинства.
- И всё это - воспоминания?
- Да нет, почему? Тут есть и письма, и всевозможные документы, на которые не так падки историки, но которые дают то, что не дают никакие хроники: счета из прачечных и долговые расписки, любовные записки и анонимные доносы, всякие справки и отписки, сплетни и объяснения в любви.
- А нет у вас ничего от Николая? Ничего случайно не осталось после него?
- Кое-что осталось, он выбрасывать хотел, когда квартиру продал, а потом говорит, возьмите, мол, мои бумажки, вы собираете, может что пригодится, мне всё одно, говорит, разбирать некогда. - А вы сохранили?
- Конечно, сохранил. Хотя там, увы, не оказалось ничего интересного для меня. Но как-то рука не поднялась выбросить. Это всё же память о человеке. Он жил, страдал, мучался, и вот всё что от него осталось. Странно даже.
- Мы могли бы посмотреть на эти бумаги?
- Конечно же, конечно.
Он встал, вышел в другую комнату и принёс внушительных размеров папку.
- Вот, прошу вас. Я привёл всё в порядок по привычке.
В папке были разложены листочки из школьных тетрадей, пара блокнотов, какие-то счета, справки.
- Никаких личного характера записей тут нет, так что смотреть особо нечего.
- Мы могли бы взять на время эту папку? - спросил Капранов. - Я могу оставить расписку.
- Да ни боже мой! - замахал Афанасий Гермогенович. - Берите, если для дела нужно, я же понимаю. А почему вспомнили про Николая? Что случилось?
- Пока ничего, - уклончиво ответил Капранов. - Просто вскрылись некоторые новые обстоятельства гибели его отчима, мы ведём кое-какие расследования, вот натолкнулись на Николая, думали он жив. С трудом удалось отыскать его, фамилия и отчество у него родного отца.
- А что за обстоятельства, если не секрет?
- Похоже, что его отчима действительно убили, и ещё - в Москве убиты те, кто подозревался в этом.
- Вы что, думаете это сделал Николай?!
- Как же он мог это сделать, если он мёртв? - быстро отреагировал Капранов.
- Свидетельство о смерти - всего лишь свидетельство о смерти, вздохнул Карпов. - Поверьте мне, уж я-то знаю. Вы знаете, сколько в этих папках похоронок, которые были выписаны на живых людей?
- Так вы что - допускаете, что Николай жив?
- Скорее всего нет, но я лично, своими глазами не видел его тела, а те кто видели, говорили, что это было ужасное зрелище, ещё бы - почти полгода оно пробыло в воде! Так что всякое могло случиться, могли и обознаться.
Мы посидели ещё немного и распрощались. Прямо от Карпова мы отправились к Лебедеву, даже не заехав домой.
Глава двадцатая.
- И вы уехали в Вологду, не поставив меня в известность, а оттуда, узнав данные предполагаемого Санитара, прямиком с вокзала отправились его брать вдвоём, имея на руках один пистолет на двоих? Без поддержки, прикрытия и каких бы то ни было технических средств. Так, герои? - спросил нас Лебедев, внимательно выслушав наш полный и правдивый рассказ.
Мы сидели молча, я - опустив голову, а Капранов - глядя куда-то в мировые дали, через стены и космос.
- А если бы Санитар был действительно Николай и вы пришли по адресу? Как бы вы, позвольте спросить, ломали железную дверь? - продолжал беспощадно громить нас Лебедев.
- Да прекрати ты, Андрей Макарович, - взмолился Капранов. - Я сам всё понимаю. И, поверь мне, казнюсь, думая про то, что если бы он был жив и был дома, он мог уйти.
- Так что - вы считаете, что Николай действительно покончил жизнь самоубийством?
- Судя по рассказу Карпова, похоже что так. Кстати, тут в папке лежит пара листочков, где он пробовал писать красивые буквы, как видно увлекался каллиграфией, надо проверить почерк, есть что-то похожее. Санитар свои записочки вон как красиво оформлял.
- Но Николай уже два года как мёртв, а записочки Санитар всё так же пишет, и люди всё так же гибнут.
- Могло быть вот что - Николай, возможно, в конце-концов раскаялся в том, что делает ужасные вещи, и покончил с собой, а после вступил в дело уже настоящий маньяк, который мог знать о Санитаре случайно.
- Как случайно? Его что, Николай остановил на улице и рассказал, как он убивает людей? И как подписывается?
- Вот именно, - упрямо кивнул Капранов. - Он мог рассказать случайному собутыльнику, возможно он пил. Мог рассказать кому-то в психушке...
- Он там был всего один раз.
- Это не факт. Он имел группу, значит должен был её подтверждать, а это могло повлечь за собой стационарное обследование. И ещё один серьёзный аргумент в пользу именно этой версии. Он рассказал о том, как он убивает, и почему, и кого, и за что, и про то, что пишет записки, но не рассказал как он их подписывает. И когда он решил окончить жизнь самоубийством - умер Чистильщик.
А через два года, когда кто-то, кому он рассказывал о себе, узнал, возможно, случайно, о его смерти и решил воспользоваться его маской, он возродился как Санитар. Возможно, именно потому, что не знал, как подписывал свои записки Николай.
- Значит ты, Михаил Андреевич, отвергаешь возможность того, что Чистильщик и Санитар - это одно лицо? И ты считаешь, что самоубийство действительно имело место быть, а не являлось инсценировкой?
- Я не отвергаю никаких версий, пока они не будут тщательно проверены, но мне кажется, что именно так всё и есть.
- Тогда поясни мне такую вещь, почему за всё время "деятель - ности" Чистильщик, совершив почти два десятка только известных нам убийств, так и не добрался до тех, из-за кого по нашим предположениям, он собственно и начал эту дикую резню? И почему Санитар, возобновив через два года эти жуткие традиции почти сразу же убил одного за другим всех предполагаемых убийц Никодима Прохорова? Если это был не Николай Силин, то за каким чёртом кто-то другой, использующий всего лишь его преступный имидж, убивает именно его главных врагов?
- Возможно, именно только затем, чтобы уверить и убедить в этом нас.
- Ладно, всё это не более чем версии. Пока срочно отправляю на экспертизы образцы почерка Николая Силина, делаю запросы о его самоубийстве. Ещё раз затребую проведения сравнительной экспертизы почерка записок, подписанных "Чистильщик" и записок за подписью "Санитар". - Надо ещё проверить, не покупал ли он накануне самоубийства однокомнатную квартиру, или комнату, - напомнил я. - Карпов, его сосед, говорил, что он собирался так сделать - на часть денег купить квартиру поменьше, а на остальные пожить как следует. Судя по рассказам соседа Силин даже голодал.
- Спасибо, Артур, - кивком поблагодарил меня Лебедев. - Это очень важный момент, хотя проверить этот момент будет и непросто - сейчас контор по купле-продаже недвижимости больше чем грибов в лесу.
- И надо обязательно проверить, выплатил ли ему деньги въехавший в его квартиру жилец, арестованный сейчас за продажу наркотиков. Силина могли убить и по этой причине, инсценировав самоубийство.
- И это не исключено, - вздохнул Лебедев, - тоже придется проверить. Много придётся проверять, а главное, что почти всё сначала, откуда шли, туда и вернулись. Михайлов будет в трансе, он уже столько за этим Санитаром гоняется.
- За ним не один Михайлов гоняется, - устало возразил Капранов.
- Это точно, сколько сил задействовано - и всё прахом, всё в точку отсчёта.
- Почему же так? - удивился я. - Мы знаем теперь, как его зовут.
- Ты что - уверен, что самоубийца встаёт из могилы и творит свои дела?
- Я не знаю, - честно признался я. - Только странное какое-то самоубийство.
- Чем же? - с интересом посмотрел на меня Лебедев. - Чем оно странное, как по-твоему?
- Наверное, я не прав, но только что-то у меня не вяжется. Силин был достаточно грамотным человеком, он учился в институте, скорее всего понимал, в каком обществе живёт, и несмотря на это продолжал до упора добиваться справедливости там, где не каждый рискнул бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24