Этому составу уступали дорогу...
В Геленджике, где еще было спокойно и море тихо катило волны у самой кромки небольшого аэродрома, Олекса и его товарищи расположились в маленьком домике. В один из вечеров, когда нетерпение уже достигло предела, они слушали сводку от Советского Информбюро.
Левитан с горечью сообщал:
- В истекшие сутки шли тяжелые, кровопролитные бои на всех фронтах... После упорного сопротивления наши войска оставили города...
Над Карпатами свирепствовали необычные для зимней поры грозы. Порывистые ветры схватывались в единоборстве на верховине и полонинах, раскачивали вековые сосны, гнули к земле буки и ясени.
Под снегопадами стыли в молчании редкие села, искали спасения от бурь овечьи отары, вышли из берегов и стремительными потоками ринулись в долины горные реки, разбивая в щепки плоты.
Молнии били огненными стрелами по вершинам.
Вылет в связи с непогодой откладывали несколько раз. Олекса и его товарищи нервничали, ожидание угнетало сильнее предстоящих опасностей. Здесь, над южным маленьким аэродромом, небо было чистым и голубым, как-то даже не верилось, что где-то его рвут на части грозы.
Олекса настаивал на вылете в любых условиях. Его убеждали, что это верная гибель... Он и сам понимал, что с грозой не поспоришь, однако уплывало драгоценное время и рушился так тщательно отработанный план заброски его группы в тыл врага.
Наконец синоптики сообщили, что грозы уходят от Карпат в сторону, однако ветер не стихает... Но ждать уже больше было нельзя, и группа получила "добро" на вылет.
Самолет набрал высоту и взял курс на северо-запад. Он скользил в ночной январской мгле почти бесшумно, без бортовых огней. Сильный встречный ветер раскачивал его, переваливал с крыла на крыло.
В слабо освещенном салоне с наглухо закрытыми шторками иллюминаторами на металлических скамейках расположилась группа десантников из шести человек. Это были люди разного возраста: самому старшему около сорока пяти, самому молодому чуть перевалило за двадцать, остальные - на рубеже четырех десятков. И у всех - оружие, снаряжение, рюкзаки...
Олекса выбрал место ближе к пилотской кабине на откидной скамейке. На нем была армейская форма без знаков отличия, автомат он закрепил ремнями к рюкзаку.
- К нему и обратился командир экипажа, вышедший из пилотской кабины:
- Товарищ Первый, через несколько минут будем у цели... Приготовьтесь.
Десантники догадались, что он сказал, задвигались, проверяя снаряжение.
- Где мы сейчас? - Командир группы открыл планшет с картой.
- Вот здесь. - Летчик узким лучом фонарика высветил точку на карте. "Ясиня" - было написано название населенного пункта.
Командир группы сквозь ночную мглу ясно увидел Ясиня - село лесорубов и чабанов, бедняцкие хаты и дома-крепости кулаков. Он родился в этом селе, это была его родная земля.
Ясиня со всех сторон окружены горами, будто каменным поясом. Такие села называли издавна сердцем Карпат. На севере виднеются Горланы. На западе - вершины Близлецов, на юго-востоке - Черные горы с Петросом и горою Поп-Иван. Но над всеми вершинами поднялась красавица Говерла.
Горы и леса долго были для него и жизнью, и всем миром. И даже солнце он встречал, когда оно поднималось из-за гор, и провожал его ночевать тоже за каменную гряду.
Командир группы десантников вдруг так ясно увидел восходящее солнце, что зажмурился, будто лучи его нестерпимо брызнули в глаза. Он пришел в себя оттого, что летчик тряс его за плечо:
- Погода опасная, товарищ Первый. Разбросает вас по всем Карпатам...
- Можно ниже? - спросил Первый.
- Нет! - прокричал летчик. - И так чуть макушки гор не цепляем. Может, возвратимся? Не будем рисковать?
Первый отрицательно покачал головой, поправил лямки своего парашюта.
- Будем выбрасываться.
Летчик взглянул на часы, отбросил массивные защелки на двери, открыл ее. За бортом была мгла, ветер играл в прятки с ночью.
Десантники встали.
- Удачи вам, хлопцы! - крикнул летчик, поднял и резко опустил руку.
Один за другим десантники исчезали в проеме двери. Первый подождал, пока выбросились во тьму его товарищи, улыбнулся летчику - свет сигнального фонаря над дверью к экипажу выхватил из полутьмы его лицо - и шагнул в пропасть.
Он приземлился на склоне горы, среди высоких сосен, черневших в темноте. Здесь, на земле, было тише, и только раскачивавшиеся вершины деревьев говорили о том, что ветер не стих.
Олекса сложил и спрятал в снег под приметным деревом парашют, проверил оружие, сверился по карте, где находится.
Вскинул за плечи вещмешок и побрел по глубокому снегу к месту сбора группы. Там никого не было, и следов к этой поляне он тоже не заметил. Олекса решил дождаться своих, долго сидел у потайного костра. Шли часы, издали доносился лай собак, хлопнуло несколько выстрелов.
Олекса ждал свою группу, еще не зная, что остался один. И, когда ждать стало бесполезно, он побрел по снегу к Ясиням.
...Командир 8-го венгерского королевского корпуса снял трубку глухо заворчавшего телефона.
- Да, их должно быть шесть... Нашли погибшего? Отправьте тело в ближайший населенный пункт и продолжайте поиски...
Хортистские солдаты, растянувшись узенькой цепочкой, прочесывали лес. Идти по снегу были трудно, солдаты зло переругивались. Впереди шли офицеры.
Вот один из солдат заметил следы, показал их товарищу. Тот предостерегающе поднял руку, глянул, заметили ли следы офицеры. Те, проваливаясь в снег, ушли вперед.
Солдаты пошли прямо по чужим следам, разрушая их.
Послышалась частая стрельба, и все заторопились вперед. Это Михаил Мажорович лежал за сваленной сосной, стрелял скупо, экономя патроны. Он знал, что погибнет - никто не мог ему помочь. Мажорович отстреливался, давая время уйти своим товарищам.
Снайпер поймал его в перекрестье прицела...
Каратели провели по улицам села к управлению Виталия Розовского и Иосифа Деканя. Они были сильно избиты, лица в кровоподтеках. На телеге у управления лежал труп. Розовский всмотрелся и отвернулся - это был Дьюла Кеваго...
- Ваш? - спросил его офицер.
Виталий отрицательно покачал головой.
- Зачем врешь? - разозлился офицер. - Он разбился во время прыжка упал на скалы...
Неожиданно офицер смягчился:
- Если хотите - попрощайтесь...
А в это время еще два человека уходили по склонам гор в противоположные стороны. Самуил Габерман, решив, что вся группа погибла, попытался оторваться от преследователей, выйти за кольцо облавы. Это ему удалось, и еще несколько месяцев он продолжал борьбу, пока не пал в бою с карателями, отстреливаясь до последнего патрона.
Олекса знал, что находится неподалеку от родного села, карта помогла ему сориентироваться. Он побрел по глубокому снегу в ночь. Иногда до него доносились голоса, лай овчарок, выстрелы. Он кружил по снежной целине горы не отпускали его, он в третий и четвертый раз пересек свои же полузаваленные снегом следы и только тогда нашел укромное убежище под широкой елью, решил ждать рассвета. Невыносимо тяжелой была мысль о том, что его товарищи погибли. Как так могло случиться, что их ждали солдаты и жандармы? Неужели предательство? Тогда кто их выдал?
Олекса гнал прочь от себя такие мысли. Предательства быть не могло группа готовилась в условиях строжайшей конспирации, считанные люди знали о том, куда и когда ее будут забрасывать. Здесь, в Карпатах, сроки и место десантирования были известны только секретарю подпольного райкома партии, человеку проверенному, давнему его другу.
Тогда что же случилось?
Он терялся в догадках, и эта неизвестность угнетала его сейчас больше всего. Неужели остался один, совсем один?
Только гораздо позже Олекса узнает, что все его товарищи выполнили свой долг, что измены не было, а произошла одна из тех нелепых случайностей, которых так много случается на войне. Из лагеря, который находился неподалеку, бежала группа советских военнопленных, и облава проводилась именно поэтому. Но когда каратели услышали неясный гул самолета, увидели парашютистов, они сразу сообразили, в чем дело...
Это станет известно ему потом, а пока он обессиленно сидел под сосной, привалившись спиной к ее стволу, и поземка постепенно заметала его сухим снегом. Теперь он слышал лишь неясный шум деревьев, которые сплетались где-то там, в близкой вышине, своими вершинами. Да, их всех, кроме него, расстреляли почти в упор... Но задание должно быть выполнено он ведь пока жив? И Олекса прикидывал, кто из его давних друзей мог уцелеть в лихие дни оккупации, вспоминал старые партийные явки - вдруг их не обнаружили жандармские ищейки?
Нет, он не сложит оружие...
Сидеть в снежном укрытии было хорошо, однако все настойчивее думалось о том, что с рассветом каратели могут возобновить поиски. Тогда ему из этой западни не уйти. Он встал, сделал несколько шагов и вдруг понял, что не в состоянии оставить свое укрытие... И тогда, чтобы превозмочь себя, упал на снег и покатился вниз, по склону. Так он всегда делал в детстве, когда спускался с гор, с лесных делянок в родные Ясиня, и уставал так, что хотелось только одного - сидеть и не двигаться...
Где они сейчас, Ясиня? Небо было низким и темным, даже на десяток шагов впереди не было ничего видно. "Встань и иди!" - резко приказал себе Олекса. Куда угодно надо идти, только подальше от места выброски. Пусть ему поможет чутье горца, пусть помогут ему горы - ведь они свои, родные, не выдадут ворогу...
Лишь перед рассветом небо чуть прояснилось и робко выглянули неяркие звезды. Он достал карту: в Ясиня путь лежал строго на север. Теперь он шел уверенно - туда, где прошла его юность, где начиналась та его жизнь, под которой война резко и безжалостно провела черту. А когда придет время подводить итоги и этим дням, и всему, что было и прошло, он напишет:
"Прожил я 41 год, из них посвятил 20 лет делу бедного народа. Всю жизнь был честным, преданным, неутомимым борцом без личных выгод. Никогда не кривил душой. И таким умираю..."
Эти строки он написал в письме-завещании жене и дочери. Палачи явили неожиданную милость - разрешили письмом попрощаться с женой и маленькой дочуркой. Он догадался, что это игра в милосердие, как могли они отослать письмо отсюда, из хортистского Будапешта, в СССР? Что же, надо было перехитрить тюремщиков, и Олекса написал еще одно письмо, когда ему дали бумагу и чернила... И когда его вели на казнь, чьи-то руки незаметно взяли из его рук этот сложенный в квадратик листик, и письмо по нелегальным каналам выпорхнуло на волю, преодолело поля сражений, пришло к нам...
Ночь перед казнью тянулась невыносимо долго. Сквозь густо заплетенное в решетку окно виделся только черный траурный квадрат ночного неба, но память была сильнее оков решетки, она уводила Олексу на волю, перенесла в Карпаты, в совсем недавнее прошлое.
Это святая правда, что перед смертью и бессмертием человек видит всю свою жизнь. Увидел ее и Олекса - годы борьбы, свою любимую Сирену, своих верных друзей...
"Всю жизнь я был честным, преданным народу, и никогда
у меня не было мыслей о личной выгоде".
Узкая дорога петляла у гор. Чуть дальше она стремительно уходила по их склонам вверх, туда, где неясно плыли в дымке вершины. А пока извивалась на склонах, пробивалась сквозь ущелья, старательно обходила убогие нивки - земля здесь была на вес золота. Порой казалось, что дорога исчезла, провалилась в пропасть, а это она просто играла в свои игры с путниками, неожиданно и грациозно пряталась в тени ясеней, буков, кленов.
По дороге катилась легкая бричка-пролетка. Парой лошадей правил пожилой гуцул. Его пассажирами были молодые люди, один из них явно из здешних мест, другой приезжий, городской.
Бричка остановилась у перекрестка, где две дороги образовали крест. Давным-давно поставили здесь каменную капличку. Под щитком из белой жести - иконка с увядшими цветами.
У каплички на траве разложили на холстине скудную еду слепой старик скрипач и девочка-поводырь.
Путешественники подошли к деду.
- Здравствуйте, отец!
- Слава Йсу!
- И ты, дивчинка, здравствуй! Как тебя зовут?
- Маричка, - несмело ответила девочка.
- Какое красивое имя! - сказал один из приехавших.
- Имя красное, да доля тяжкая, - откликнулся старик. - Внучка моя, отца с ненькой недород да голод доконали. Чех? - спросил он молодого человека.
- Да, отец, из Праги.
- А чего занесло в наши края? По голосу слышу, не из купцов-банкиров ты, из других...
Незрячие глаза старика, казалось, видели собеседника, прощупывали его взглядом.
- К другу приехал... - ответил пражанин.
- Ко мне, - подтвердил невысокий, с резко очерченным лицом, быстрый, но несуетливый его спутник. - Я Олекса, из Ясияей...
Дед помолчал, взял скрипку в руки, тронул струну, поплыли в прозрачном воздухе печальные звуки.
- Жив твой отец, Олекса? - спросил он.
- Прощен будет, дедусь, - ответил Олекса так, как велит обычай.
- А старший брат, Василь? - снова спросил слепец.
- Знаете его?
- Помню, в восемнадцатом, когда Советы у нас ненадолго установились, он землей бедноту наделял. Славный опришок* был.
_______________
* О п р и ш к и - участники народно-освободительной борьбы в XVI
- первой половине XIX века в Галичине, Буковине, Закарпатье. Боролись
против феодально-крепостнического гнета.
- Почему "был"? Живет и сейчас, только не из опришков он - коммунист, - поправил его Олекса.
- Не перечь, - строго ответил слепец, - опришки - то гордость народа нашего, сыны Карпат. И у тебя имя, как у Довбуша, - Олекса...
Снова тронул он струну, и показалось, это не скрипка, это горы зазвенели, затосковали...
- Предскажи нам судьбу, дедусь, - попросил пражанин.
- Я не цыганка-гадалка, - строго ответил слепой старик, - они, цыгане, во-он там таборятся, - указал вдаль. На берегу быстрой речки и в самом деле расположился цыганский табор. - Куда путь держите? поинтересовался слепец.
- К центру Европы! - ответил Олекса.
- А-а, это туда, где камень со знаками стоит. Возле Рахова... Всю Европу не увидите, хоть и высокое место, но долю свою, говорят в народе, можно там угадать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10