И каждый раз, когда это было необходимо, улыбка, а иногда и окрик сестры, восстанавливали мир, бывший на самом деле лишь перемирием.
Из всех сестер сестра Кэт, ирландка по происхождению, пользовалась самым большим авторитетом у старух, которые ее побаивались: никто в приюте не умел говорить таким грозным голосом.
– Если вы не прекратите, Мелани, я пожалуюсь матушке-настоятельнице, чтобы она лишила вас десерта сегодня вечером.
Иногда старухи были нарочно злы по отношению к тем, кто добровольно согласился быть их служанками. Если бы Жанне Жюган, основательнице ордена, пришло в голову учредить награды, чтобы оценить заслуги самых скромных сестриц, то все те, чье существование было посвящено уходу за старухами, все без исключения, заслужили бы орден Большого Креста за терпение.
Старики же вели себя намного послушнее. Вспоминая о них, Элизабет повторяла: «Это всего лишь дети, которые слишком быстро состарились».
Было семь часов утра. Услышав, что месса подошла к концу, она подумала: «Вот и время обхода». Под этим ласковым названием в приюте подразумевались самые грудные заботы, а иногда и самые непривлекательные в больничном отделении, где многие старики не могли подняться с постели. Некоторые, полностью парализованные, были прикованы к постели даже в течение нескольких лет, что не мешало им иметь всегда свежее белье, которое меняли ежедневно.
Для таких больных Элизабет была способна на все: она их умывала, кормила с ложечки, как маленьких детей, пыталась заставить их произнести несколько слов молитвы, рассказывала им сказки, читала газеты, стараясь их развлечь, выслушивала их жалобы и сетования. Нужно было, чтобы ни один из этих несчастных не чувствовал себя покинутым… Разве не сестра милосердия, похожая на Элизабет, увиденная Чарльзом Диккенсом на войне в 1846 году, вдохновила его на такие строки: «От этой женщины веет таким спокойствием и святостью, что, увидя ее, я почувствовал себя в присутствии высшего существа, а ее слова так проникали в мое сердце, что глаза мои наполнились слезами».
Среди «постоянных» больничного отделения было несколько таких, кто полностью потерял рассудок и не мог больше говорить. С ними Элизабет была еще терпеливее. Ее ясные глаза, точно такие же, как и у Аньес, смотрели с любовью на эту молчаливую скорбь, ловя малейший признак того, что несчастный готов покориться своей судьбе при условии, что лицо сестрички будет склоняться над ним.
Покончив с этими длительными и трудными заботами, Элизабет шла заниматься теми стариками, которых она называла «мои несносные», находя в этом утешение. Почему она называла их «несносными»? Потому, что эти обитатели приюта составляли деятельное, динамичное, ворчливое и немного беспокойное ядро монастыря.
В остальном у «несносных» были самые добрые сердца, всегда готовые оказать услугу, особенно Элизабет, которая была для них маленькой феей.
Это были люди самых различных профессий. Тот, которого звали Ипполит Дюко, носил кличку Кавалерист. Когда-то он работал сапожником в кавалерийской школе города Сомюр, по которой теперь очень скучал. Для Ипполита Дюко французская кавалерия перестала существовать с тех пор, как ее преобразовали в моторизованные части. Он не переставал повторять:
– Как можно испытывать радость, когда шьешь сапоги, если люди больше не знают, что такое лошадь? – Кавалерист был отчаянно влюблен в свою профессию, почти исчезавшую.
Элизабет тем не менее смогла использовать его навыки, сделав из него мастера по починке многочисленных башмаков для жильцов приюта. Случалось, она давала ему особую работу, состоящую в том, что нужно было сшить обувь для больных с деформированными и искалеченными ногами. Старому Ипполиту это льстило, он больше не чувствовал себя бесполезным. Наградой за эту работу были пачки крепкого табака для его трубки, которую он постоянно держал во рту.
Другой личностью среди этих «несносных» стариков был финансист, который не возражал, если его называли месье Раймон. Он был настоящим банкиром, но, к сожалению, его банк потерпел банкротство. Ему пришлось влачить жалкое существование забытого всеми, покинутого родственниками до того дня, как его подобрали сестры. Следуя своему принципу использовать опыт больных, Элизабет возложила на него ведение учета так называемых «чрезмерных» расходов. На самом деле они были очень скромны и сводились к улучшению обычной жизни обитателей приюта: дополнительный десерт, подписка на газеты, закупка карточных колод, чтобы было им чем заняться долгими зимними вечерами. Месье Раймон справлялся со своими обязанностями со скрупулезной честностью и сознанием, достойным всяческих похвал: он наилучшим образом вел книгу приходов и расходов. Назначенный на этот пост почти официально, он пользовался в приюте особым уважением.
Бывшего мастера золотых и серебряных дел Арсена звали здесь ювелиром. Польза, которую он приносил, была очевидной: он чинил кольца, ничего не стоившие, но составлявшие единственную ценность старух, ремонтировал часы, такие же старые, как и их владельцы… Его шедевром была чеканка для часовни, представлявшая ковчег.
Наконец, был Певец, настоящее имя которого было довольно обычным, но псевдоним звучным: «Серебряный Голос из Сен-Помье». Несмотря на свои семьдесят семь лет, он еще хорошо выглядел и умел движением, только ему свойственным, откидывать назад свои седые роскошные волосы, как будто он все еще властвовал со сцены над восхищенной толпой. Он был певцом в кабаре во времена расцвета этого жанра. По его словам, он исполнял любые песни в заведениях, давно исчезнувших или переоборудованных под кинотеатры. «Когда я работал в Эдеме…», «Я вспоминаю об Алькадаре…», «Одно из моих триумфальных выступлений с песней «Когда вновь расцветут белые лилии», имевшей огромный успех…» Для него Майоль, Морис Шевалье были всего лишь недоучками. Что же касается современных певцов, он даже не хотел о них слышат «Настоящих артистов больше нет!» – повторял он.
Элизабет удалось найти чувствительную струну в сердце этого притворщика, доверив ему управление хором, который выступал в дни больших праздников, – удивительным артистическим ансамблем, состоявшим из дрожащих и надтреснутых голосов, но общая душа которого горела желанием. Тот, кто не видел импозантного Серебряного Голоса из Сен-Помье на репетициях в столовой, надсаживающегося от крика и отбивающего такт широким жестом, ничего не понимает в удивительной красоте бель канто.
Таким образом, среди так называемых «несносных» были самые разные люди.
Элизабет, как и другие сестры, никогда не забывала, что первостепенной задачей Ордена Святого Жана было милосердное гостеприимство по отношению к этим старикам, возраст которых перевалил за шестьдесят, без всякого различия, невзирая ни на вероисповедание, ни на происхождение. В этом заключалось истинное милосердие.
Элизабет думала не только о том, чтобы посвятить себя добродетели и религиозным обетам, она также помогала душам этих стариков обрести Господа Бога, а Богу – их души… Ее призвание, вдохновленное любовью к Богу и бедным, освященное призывом к милосердию, не становилось ли оно бесконечно кротким, благословенное словом господним? «То малейшее, что вы делаете для этих несчастных, вы делаете для меня», – эту заповедь Иисуса, ее Небесного Супруга, Элизабет воплощала, неся бремя повседневных забот, на самом же деле доставляя большую радость несчастным старикам.
Часто ей приходилось повторять самой себе в глубине души один из заветов основательницы Ордена Святого Жана: «Мы являемся всего лишь простым орудием в милостивых руках Господа Бога».
И, так как в пяти частях света было триста двадцать приютов, восемьсот тысяч стариков были пригреты и окружены заботой, как и те, что жили здесь, на авеню дю Мэн – жили в мире с Господом Богом, окруженные постоянными заботами монахинь.
Аньес была одновременно удивлена и счастлива слышать слова сестры-привратницы:
– Вы можете быть довольны: наша дорогая сестра Элизабет наконец-то поднялась с постели. Она еще не совсем здорова, но чувствует себя намного лучше. Она спустится сейчас в приемную.
Некоторое время спустя сестра подошла к Аньес; Элизабет была очень бледная, но с более оживленным выражением лица. Аньес бросилась ее целовать.
– Дорогая. Я так счастлива, что ты вновь можешь ходить!
Они долго смотрели друг на друга, держась за руки и пытаясь понять подлинное состояние друг друга.
Аньес спрашивала себя, является ли это улучшение началом выздоровления сестры. Элизабет думала о том, что сестре стало бы легче на душе, если бы она открыла ей свою тайну. С виду Аньес была спокойна, и хотя лицо ее светилось счастьем и надеждой, на нем можно было заметить следы беспокойства. В жестах ее и улыбке была какая-то нервозность и тревога.
– Итак, о чем это мы? – спросила Элизабет покровительственным тоном, каким она иногда разговаривала со стариками. – У тебя тоже дела сейчас лучше?
– Намного лучше, почти отлично.
– Почти? – переспросила сестра. – Чего же тебе еще не хватает, чтобы ты чувствовала себя по-настоящему спокойной?
– Чудо на полпути, – ответила Аньес. – Теперь нужна помощь Неба.
– Оно поможет, Господь справедлив. Можешь ли ты хоть теперь рассказать мне, как у тебя дела, и что это за тайна, которая так тебя мучает?
Аньес покраснела, как это бывало с ней в присутствии Джеймса. Она опустила голову, одновременно смущенная и счастливая.
– Я влюблена, – сказала она.
– Ты влюбилась? И это тебя так мучает? Вот что значит человеческая любовь – мучение? Я знаю только одну любовь, которую ничто не омрачает, которая само блаженство. Видишь, я в лучшем положении. А почему ты страдаешь? Мужчина, которого ты любишь, тебя не любит?
– Все прошлое не имеет значения, а все остальное неважно, – ответила Аньес, склонив голову на плечо сестре. – Теперь я знаю, что меня действительно любят.
– Итак, все складывается наилучшим образом? Кто же этот человек?
– Американский морской офицер.
– Морской офицер и американец? Да рассказывай же быстрее!
Аньес говорила долго, вполголоса, полузакрыв глаза, даже не обращая внимания на статую святого Жозефа. Между тем добрый святой знал о многих вещах, о которых не ведала Элизабет; если ему и было приятно слышать иные слова, кроме призывов на помощь, и не бояться на этот раз быть наказанным, то он также знал, что с его ролью заступника еще не покончено.
Когда Аньес замолчала, сестра, еще не совсем успокоенная, спросила:
– И ты уверена в этой взаимной любви?
– О да, – ответила Аньес, – убеждена. Он хочет на мне жениться, и как можно скорее.
– К чему такая спешка?
– Его можно понять: он должен вернуться через месяц в Сан-Франциско и увезти меня с собой.
Элизабет помолчала в раздумье.
Аньес продолжала:
– Ты знаешь, я ему часто о тебе рассказывала. Он знает о приюте.
– Он, вероятно, протестант?
– Нет, католик из Бостона.
– Там ведь тоже есть наш приют. Он его посещал?
– Ты сама спросишь его об этом. Могу я прийти завтра, в два часа, чтобы познакомить тебя с ним?
– Я еще не совсем здорова, – с неуверенностью сказала Элизабет.
– Увидишь, Джеймс будет для тебя самым лучшим лекарством.
– Только для меня?
– Для нас двоих, – признала Аньес. – Ты видишь, я не страдаю больше. Наконец-то я счастлива!
– Но что же все-таки тебя мучило?
– Я тебе расскажу об этом позже, – ответила Аньес. – Давай сейчас думать только о хорошем.
– Тогда приходи скорее с твоим чудесным знакомым. Только я буду смущаться… Он будет в форме?
– Конечно. Ты знаешь, что он тебя уже любит.
– И мне хотелось бы полюбить его.
– До завтра, дорогая.
Аньес убежала, но на этот раз не для того, чтобы скрыть свое смущение или слезы. Она спешила вернуться к делу, которое она только начала, и за которое ей предстояло еще столько бороться! Во что бы то ни стало, ей нужно отвоевать свое счастье. Чувствуя поддержку, выражавшуюся в любви Джеймса и в нежности Элизабет, на какие только жертвы и усилия не была она способна?
В этот вечер Аньес вернулась домой поздно. Ей совсем не хотелось возвращаться в квартиру на улице Фезандери, где ее ждал человек, который был ей отвратителен.
– Как заработки? – спросил Боб.
– Отлично, – холодно ответила Аньес.
– Сколько?
– Десять тысяч.
– Это ты называешь «отлично»? Ты надо мной издеваешься?
– Знаешь, давай без упреков. Я очень устала, хочу лечь и уснуть.
– Хотя это и не блестяще, моя крошка, дай мне эти деньги.
Она ему протянула их привычным жестом. Положив их в карман, он сказал:
– Надеюсь, что завтра дела у тебя пойдут получше.
Он направился в ванную, выключив свет. Вскоре он вернулся, лег и сразу уснул. Его присутствие становилось невыносимым для Аньес, она не смогла уснуть всю ночь, думая об одном: как добиться своей цели, обманув недоверие сутенера? Месяц ожиданий и уловок! Каким долгим будет этот месяц! Аньес принялась перебирать в памяти подробности своего знакомства с Джеймсом. Она вновь переживала их первое романтическое свидание в кафе, которое она выбрала потому, что оно находилось вне поля зрения Боба, она вспоминала учтивость и обходительность офицера. Ей казалось, что она вновь слышит его рассказы о себе, о своей семье и даже о своей службе.
Они расстались через два часа, и она дала ему номер своего домашнего телефона. Аньес вспомнила тоскливое ожидание его звонка: тем утром она его так и не дождалась. Поскольку Боб мог оказаться дома, когда позвонит Джеймс, нужно было рассказать ему о своем знакомстве и придумать для него версию, в которую он смог бы поверить. Боб все время ныл, что дела идут плохо.
– Я все думаю, – повторял он, – не повредило ли нам то, что ты подстригла волосы и стала меньше краситься?
– Я думаю, это просто такой период: пришли сроки уплаты налогов, других платежей, все это усложняет жизнь. Вчера у меня был только один клиент, и такой хам! Он мне так опротивел, что я пошла в кино.
– И правильно сделала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26