для Жанин у него был другой метод. После недолгого периода излияния чувств, необходимого для победы над девушкой, он мог бить, не колеблясь. Не низводил ли он этим ее положение до положения обычной скотины?
На этот раз «тонкий психолог» месье Боб просчитался: он не подозревал, что его бывшая ученица была готова на все, кроме побоев. В противоположность многим девицам, исполненным послушания и почтения к человеку, бьющему их, Жанин восстала против такого обращения с собой.
С этих пор месье Боб приобрел злейшего врага в ее лице. Инстинктивно, не видя поначалу в этом какого-то особого умысла, Жанин еще больше сблизилась с «Корой», встречаясь с ней каждый день на улице Марбёф.
Крах любви брюнетки к «своему другу» был слишком очевидным для Аньес, и все же она была достаточно осторожной, чтобы не задавать Жанин вопросов; девушка и сама ей во всем призналась однажды, когда была доведена до крайности. В тот день Жанин пришла на несколько минут раньше своей подруги и встретила ее странным вопросом:
– Скажи, Кора, тебе нравится наша профессия?
– Наверное, да, иначе я выбрала бы другую, – ответила Аньес удивленно.
– Сомневаюсь. Трудно поверить, чтобы такая девушка, как ты, с удовольствием занималась проституцией… Разве что, у тебя действительно непреодолимая страсть к Андре?
Аньес не ответила.
– Ты молчишь? Значит, страсть прошла! Как и моя… Напрасно мы создаем себе иллюзии: такие истории длятся недолго! У меня это произошло так: он был нежен со мной, а теперь я гожусь только для того, чтобы добывать ему бабки и сносить побои. Но дальше так дело не пойдет!
– Вы поссорились? – спросила Аньес. – Ничего, все уладится…
– Это не уладится! Фред – всего лишь скотина! А твой Андре, какой он?
– Такой же!
– Он тебя тоже бьет?
– Такого со мной не было, но у меня хуже: он притворяется, что любит меня, но в глубине души ненавидит!
– Нам обоим не повезло… А есть же девушки, которые живут с нормальными парнями!
– Ты думаешь?
Начиная с этого момента, дружба девушек укрепилась настолько, что переросла в настоящий тайный союз перед опасностью в лице их «покровителей»: «Фреда» и «Андре». Отныне Аньес узнала, что такое «союзница». Чем больше проходило времени, тем больше она осознавала, что ее юная подруга не только чистосердечна по отношению к ней, но и решительно настроена против ставшей ненавистной ей опеки… Много раз у Аньес возникало желание открыть Жанин, что их «покровители» – одно и то же лицо, но всегда предпочитала молчать, считая такое признание бесполезным и даже небезопасным. Она думала, что еще успеет сделать это. Когда час сведения счетов пробьет, она расскажет подруге все. Но в ожидании этого часа откровенности, она не удержалась, чтобы не сделать другого признания:
– Завтра я не смогу прийти сюда к двум часам…
– О! Так мы не увидимся? – спросила девушка, загрустив.
– Да нет же, увидимся, но позднее… Давай встретимся около восьми часов, когда ты закончишь работу.
– Ты идешь куда-то?
– Это секрет, но тебе я скажу. У меня свидание с замечательным парнем…
– Неужели такие бывают?
– По крайней мере, один такой существует…
– Ах! Как я рада за тебя! Расскажи мне о нем!
– Он чудесный, потому что я его люблю!
– Неужели? Как вы встретились?
– Случайно…
– И… тебе кажется, что он надежный?
– Как скала!
– Правда?
– Завтра я обедаю с ним… Это будет наша первая встреча тет-а-тет…
– Тебе нужно дать зарок.
– Я это уже сделала!
– Наверное, твой Андре ничего не знает?
– Конечно! И потом, он больше не «мой Андре»… Как и Фред – уже не «твой»! Мужчина моей жизни – это тот, кого люблю я и кто любит меня!
– Как его зовут?
– Позволь мне пока оставить это в секрете… Я скажу тебе позже.
– Он француз?
– Нет, иностранец. Он американец.
– Как?! Ты знаешь, мне не хотелось бы тебя огорчать, но будь осторожна! С этими иностранцами никогда толком не поймешь, куда они метят…
– Ему я доверяю…
– А чем он занимается?
– Он служит в армии.
– Военный? Тогда будь еще осторожнее! Особенно, если ты его полюбила. Этих американских солдат нужно остерегаться больше других: они всюду воображают себя оккупантами! Обещают доллары, а оставляют, в чем пришла! Мне это хорошо знакомо: до Фреда у меня была история с одним таким типом. Он обещал жениться на мне… Они все так говорят! Я была неопытной девчонкой и поверила ему… Какой ужас! Я была с ним помолвлена… Пятнадцать дней спустя, когда я поддалась на его уговоры, он исчез. Только потом я узнала, что у него уже было три невесты: он и с ними поступил точно так же. В довершение всего, он женился в Техасе, и его жена родила ему трех малышей! Представляешь себе! Вот мерзавец!
– Мой не такой…
– Охотно верю. Тогда желаю удачи!
Аньес, действительно, очень повезло; по крайней мере она была в этом уверена!
Но почему все-таки она доверила свою тайну Жанин? Наверное, просто потому, что Жанин была рядом. Как и все женщины, ослепленные своим новым открытием, на которое они уже не смели надеяться, Аньес испытала настоятельную потребность поделиться с кем-нибудь неожиданной радостью… Первая ее мысль была об Элизабет. Но было еще слишком рано говорить с ней об этом: она хотела убедиться в своих чувствах и в чувствах этого парня. Когда у нее исчезнут всякие сомнения, Она пойдет к сестре и признается во всем. «Так вот, что ты скрывала от меня, – сказала бы Элизабет. – В этом нет ничего постыдного. Скорее наоборот». И отрадная новость стала бы для нее началом ее выздоровления.
Событие, перевернувшее жизнь Аньес, произошло неожиданно и совсем обычно: как-то после обеда, когда Аньес высматривала клиентов, сидя за рулем своей «Аронд», ее внимание привлекла группа людей, образовавших большой круг на углу Елисейских полей и улицы Берри. Она замедлила ход машины и, увидев, что это уличный спектакль, затормозила. Хотя ей много раз приходилось видеть подобные представления в столице, это показалось ей более трогательным, чем обычно: в центре круга из любопытных, недоверчивых скептиков и даже насмешников стоял немного комичный салютист и пел религиозный гимн под аккомпанемент убогого духового оркестра, состоявшего из нескольких человек, одетых, как и он, в униформу Армии спасения. Рядом, на раскладном стульчике, сидела женщина с подвесом, куда менее насмешливые прохожие клали пожертвования.
Аньес никогда ничего не делала для Армии спасения по той причине, что католическое сектантство, в духе которого она воспитывалась, внушило ей с юности, что это благотворительное учреждение – протестантская выдумка. И она вдруг упрекнула себя, что глупо верила этому. Почему бы не помочь Армии спасения? Настоящее милосердие не терпит различия в любви к ближнему. Во всяком случае, Элизабет ее поняла бы. Выйдя из машины, Аньес направилась к женщине, которая что-то говорила толпе. Эта женщина вовсе не была интеллектуалкой, и ее речь, немного заученная, выражала наивную веру. Она рассказывала о своем личном духовном опыте, о том, как божественный зов коснулся ее, о том, как внимателен должен быть каждый смертный к подобному зову, который Бог не преминет послать ему тем или иным способом. Выслушав эту наивную проповедь, Аньес положила на поднос банкноту и вышла из круга. Она почувствовала такое моральное удовлетворение от своего поступка, что решила регулярно выделять на пожертвование десятую часть из своего гнусного заработка. Пробираясь через толпу любопытствующих к своей машине, она, нечаянно задев какого-то парня, пробормотала:
– Простите…
Их взгляды встретились. Аньес так и застыла на месте, словно зачарованная. Ее губы дрогнули…
Она не верила своим глазам: этот офицер в бежевой военной форме и фуражке с золотым козырьком, украшенной эмблемой с якорем, этот голубоглазый светловолосый красавец показался ей вдруг архангелом. Во всех своих мечтах, во всех ожиданиях она не представляла себе избавителя в образе мужчины; все попытки найти его возвращали ее к одному и тому же лицу – лицу Элизабет. И вдруг она почувствовала, что ее спаситель мог быть именно таким – красивым, чистым юношей, удивительным образом возникшим перед ней. Едва ли она даже заметила, как он, козырнув по-военному, уступил ей дорогу, едва ли уловила смысл слов, сказанных им по-французски с легким англо-саксонским акцентом, скорее они прозвучали для нее как мелодия:
– Прошу Вас, мадемуазель…
У нее не было сил пробираться сквозь толпу к своей машине. Она стояла перед ним, чувствуя, как ее лицо заливается краской, но не краской стыда, а румянцем невинной девушки. В это мгновение она припомнила один эпизод ранней юности: как-то они гуляли вдвоем с Элизабет в их далеком провинциальном городке; тогда им едва исполнилось пятнадцать лет, и в то время они одевались одинаково. Взрослый парень, увидев их, воскликнул: «Мое сердце колеблется между вами двоими!» Элизабет непринужденно рассмеялась, а Аньес покраснела. С тех пор она не переживала вновь этого горячего прилива крови к лицу, когда не знаешь, приятно это или тягостно. И почему-то, когда Сюзанн представила ей в баре на улице Понтье мнимого Жоржа Вернье, Аньес не покраснела, а, наоборот, смертельно побледнела…
Видя ее смущение и странную неловкость, незнакомец проводил ее взглядом и, заметив, что она идет, спотыкаясь, догнал ее, желая помочь.
– Вам нехорошо, мадемуазель? Можете опереться на мою руку.
– Спасибо, – пробормотала она, кладя свою руку на манжет с золотыми пуговицами. – Я так взволнована этим представлением. Но сейчас мне уже лучше… Благодарю Вас, месье…
– Офицер американского флота Джеймс Хартвел, – сказал он.
Они подошли к машине Аньес. Он открыл дверцу. Аньес была в нерешительности, ей не хотелось расставаться с ним. Ах, как она была далека сейчас от того привычного кокетства, которым она завлекала клиентов.
– А Вы, мадемуазель? Могу я узнать Ваше имя в ответ на мое?
– Аньес…
Ее настоящее имя сорвалось с ее уст непроизвольно: она совсем забыла свою кличку «Ирма».
– Какое красивое имя, Аньес… Оно звучит так нежно.
– Вам нравится?
– Очень… Мне нравится и сделанный Вами только что благородный поступок…
– В нашей жизни, столь стремительной, – продолжал он, – не так уж много людей, готовых потратить свое время, чтобы вот так взять и остановить свою машину! Ну а теперь, когда мы знаем имена друг друга, я могу надеяться снова увидеть Вас?
– Где же?
Эта просьба, эта ситуация были так хорошо знакомы ей, но она не нашлась, что ответить.
Но, несмотря на беспорядочность мыслей, она сразу же поняла, наверное, благодаря тому, что в эту самую минуту ее сестра молилась за нее на своей больничной койке, что единственным средством освободиться от проклятой любви было пережить новую любовь, любовь настоящую, всеочищающую…
3
МИЛЫЙ РЫЦАРЬ
Состояние здоровья сестры Элизабет начало улучшаться. Она могла уже подниматься, но ей еще не разрешали покидать больничное отделение. Почувствовав себя лучше, она стала беспокоиться о своих обязанностях, которые оставила без внимания из-за своей болезни – о сестрах, иногда наносивших ей короткие визиты, так как у них было много работы, и, кроме того, им нужно было заменять больную, и особенно о своих стариках, от которых ей передавали пожелания выздоровления.
С утра до вечера она находилась в состоянии почти полной бездеятельности, хотя она и вызвалась чинить белье – одно из привычных ей занятий.
Обычно ее дни были очень загружены: после раннего подъема и молитвы, предназначенной лишь для монашек, она должна была, как и все ее подруги, быть готовой посвятить последующие двенадцать часов уходу за стариками.
В приюте у каждой из сестер были определенные обязанности. Элизабет занималась в основном «постоянными» и «несносными» стариками, которые достаточно бодро переносили тяжесть своих лет. Как они чувствуют себя сейчас, когда ее нет рядом с ними?
Все «постоянные» и «несносные» Элизабет были мужчинами. С момента ее поступления в приют ей не приходилось ухаживать за женщинами, но это ее не расстраивало.
– Я предпочитаю, – говорила она, – заниматься сотней стариков, чем десятью старухами.
Не было ни одной сестрицы, которая бы думала по-другому, но милосердие запрещало им оказывать кому-либо предпочтение. Для стариков сестра Элизабет была последней девушкой их жизни: этот белый головной убор, это черное платье, кожаный пояс которого напоминал пояс братьев Ордена Святого Жана, а широкая накидка воскрешала в памяти монашек из Канкаля, – все это для мужчин, вынужденных жить вместе, составляло тем не менее неоценимое женское присутствие, одновременно материнское, так как она оказывала им поддержку, и дочернее, из-за ее юного возраста.
Устав монастыря был категоричным: старики должны были жить в одном помещении, а старухи – в другом. Исключения допускались очень редко, в том случае, когда принимали престарелую супружескую пару и не могли предоставить ей отдельную комнату. Муж и жена имели право встречаться в определенное время дня в комнатах отдыха, в библиотеке и, чаще всего, в саду. Из окна больничного отделения Элизабет часто наблюдала с волнением за этими старыми супругами, сидящими рядом на скамейке.
Все приюты были построены по одному образцу: с одной стороны здание для женщин, с другой – для мужчин. Между ними находились широкие аллеи для прогулок, сад, часовня – единственное место, где могли собраться все, чтобы помолиться – но разделение продолжалось и здесь: скамейки слева были предназначены для женщин, а скамейки справа – для мужчин, – условие, необходимое для того, чтобы поддержать полное согласие среди сотен стариков и старух, у которых далеко не всегда был спокойный характер. С возрастом характер портится…
Особенно тяжелым был характер у старух. Почти все недолюбливали друг друга и никогда не были довольны постоянным уходом и добротой, которая их окружала. Их спальни, столовые, комнаты отдыха и внутренний двор были идеальной площадкой, где расцветали сплетни, злословие, зависть и скаредность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26